Поэты пишут стихи, -
исследование поэзии - не их дело. Зачастую они
даже не знают о существовании таких
исследований. Ответ Окуджавы на записку зрителя -
тому подтверждение. Классик авторской песни, по
всей вероятности, и не подозревал, что "учёные
люди" заинтересовались этим явлением очень
давно, когда авторская песня была ещё живым делом
и не превратилась в памятник эпохи "от Хрущёва
до Горбачёва".
"Учёные люди" жили
на Западе. Просматривая старые газеты, понимаешь,
что их информация о положении в СССР была столь
же "точна", как и наши представления о жизни
в США. (В 60-е годы миллионы советских людей были
твёрдо убеждены, что на улицах американских
городов линчуют чернокожих, в то время как
миллионы американцев не сомневались, что все мы -
убеждённые коммунисты. Степени достоверности
вполне сопоставимы).
Не удивительно, что
попытки объяснить феномен авторской песни были
крайне наивными, а "информация" зачастую
приводилась такая, что задаёшься вопросом: кто
мог снабдить авторов статей подобной галиматьёй?
"Герои песенок
Высоцкого - жертвы полиции, явной и тайной, бывшие
и настоящие преступники, как уголовные, так и
политические". ("Новое русское слово", 1968
г., 17 декабря). "Публично Высоцкий (одно время
бывший серьёзным драматическим актером) нигде не
выступает". ("Новое русское слово", 1969 г., 7
июня). "Все песни, не исполняющиеся в СССР на
радио или с эстрады, можно разделить на три
группы. Первая - это лирические песни... Вместе со
второй группой, куда входит лирика Окуджавы,
Визбора, Егорова и других, эти песни являются
протестом против псевдоромантики построения
коммунизма". (Журнал "Ами", Тель-Авив, 1971г.,
№ 2). "Вопрос об источниках этого жанра
(авторской песни - авт.) сложен и пока не
исследован... Весьма возможно, что наибольшее
влияние на него оказали немецкие песни,
исполняемые в кабаре". (Журнал "Index on
Censorship", New York, 1974 г., № 3).
Таких примеров можно
привести десятки. Постепенно в сознании
образованной части западного общества сложилось
твёрдое убеждение: советская авторская песня -
это песня протеста против Советской власти. Во
всех попадаемых на Запад песнях этого жанра
стали непременно отыскивать политическое
"второе дно". Выглядело это порой очень
смешно. Например, песню Высоцкого о сумасшедшем
доме ("Сказал себе я: "Брось писать!"...)
многократно объявляли в печати песней протеста
против использования коммунистическим режимом
психиатрии в целях борьбы с инакомыслием.
Почему так получилось?
Ну, во-первых, конечно, по причине
господствующего в западных умах убеждения, что в
СССР - 99% -коммунисты, а 1% - борцы с коммунизмом. А
во-вторых, очевидно, из-за свойственного людям
мышления по стереотипу: гораздо удобнее
объяснять новое явление с позиций уже
известного, чем "пахать целину" и искать
альтернативные объяснения. О песне протеста на
Западе знали со времён начала карьеры Боба
Диллана. Не случайно же Д.Раттер,
интервьюировавший Высоцкого летом 1976 г. в
передаче "60 минут", начал со слов: "Вы
называете себя поэтом протеста...", хотя
никогда Высоцкий так себя не называл и вряд ли
даже думал о себе в таком плане.
Примитивизм западного
объяснения феномена авторской песни не удивляет.
Удивительно другое: когда во времена
"перестройки" стало возможным печатать
рассуждения, не согласующиеся с решениями
очередного "исторического" съезда КПСС, то
рождение авторской песни стало объясняться... всё
теми же политическими причинами! Оказывается,
всё дело было в том, что народ устал от
патриотического мусора, день и ночь
исполнявшегося по радио.
Откуда такая
одномерность мышления? Конечно, звучала и всякая
ерунда, но кроме "Малой земли" и "Ядерному
взрыву - нет! Нет! Нет!", на которых сделал себе
имя нынешний демократ Кобзон, были и прекрасные
мелодичные песни. Кстати, общий уровень
эстрадных песен 60-70-х годов был не только в
музыкальном, но и в текстовом отношении
несоизмеримо выше того потока глупости и
пошлости, который ежедневно изливается в уши
радиослушателя и телезрителя демократической
России. Если авторская песня была противовесом
рифмованным лозунгам, то отчего же нет сегодня
противовеса безвкусице и откровенной
безграмотности? Видно, не всё так просто.
Не претендуя на знание
истины в конечной инстанции, авторы рискнут
высказать свою точку зрения на причины появления
авторской песни.
Поэзия в России в
почёте более двух веков. Не хочется брать на себя
ненужную смелость и повторять избитую фразу
"популярна, - как нигде в мире" (кто может с
уверенностью судить обо всём мире?), но значение
поэзии в России хорошо известно. Редко-редко кто
из российского юношества не переболеет
"стихотворной лихорадкой". У одних она носит
скоротечный характер, другие превращаются в
неисправимых графоманов. Третьи становятся
поэтами.
В том, что молодые люди
М.Анчаров, Б.Вахнюк, Ю.Визбор, Б.Окуджава и другие
писали в 50-е годы стихи, нет ничего необычного.
Писали до них, писали и после. От всех прочих то
поколение стихотворцев отличалось лишь тем, что
начало их творчества совпало с возрождением
интереса к гитаре.
Под гитару пели
романсы - русские, цыганские, "жестокие", а
потом это ушло, исчезло, сгинуло, что, впрочем,
понятно: "Наш паровоз, вперёд лети" под
гармошку звучит гораздо лучше. В 50-е годы гитара,
по выражению критика Л.Аннинского,
"располагалась между фикусом и канарейкой, это
была принадлежность беспросветного, не
охваченного идеями и непременно мещанского быта.
На гитаре лежало жирное клеймо пошлости".
И вдруг что-то
произошло. Что именно - мы никогда не узнаем, но
гитара снова обрела популярность. (Как одну из
возможных причин назовём интерес к туризму. В
походе гитару нести удобнее, чем аккордеон).
Причём, - хотим это
подчеркнуть, - интерес к гитаре возник без всякой
связи с интересом к стихам, а просто параллельно.
У Высоцкого, например, первая гитара появилась
где-то между 1955-м и 1958-м годом. Разные мемуаристы
называют разные даты, истина вряд ли установима,
да это в данном случае и неважно. Важно другое: к
моменту, когда Высоцкий решил учиться играть на
гитаре, он не написал ещё ни одной песни, так что
сначала он пел чужие, как правило, очень
простенькие и не имеющие отношения к высокой
поэзии песни.
Кстати, не опровергая
приведенное выше мнение Аннинского об
официальном отношении к гитаре, заметим, что всё
же этот инструмент не исчезал из быта даже в
самое горячее время борьбы с мещанством и
построения светлого будущего. Историки
авторской песни знают, что гитара звучала и в 30-е
годы в туристических лагерях и на стоянках
альпинистов.
В моде были
перетекстовки на мотивы блатных песен и на
мелодии песен, исполнявшихся по радио и
звучавших в кинофильмах. Традиция пережила войну
и быстро возродилась в конце 40-х годов, когда
вновь открылись туристские и альпинистские
секции на предприятиях и в ДСО (добровольных
спортивных обществах). В конце года туристы
устраивали песенные вечера на своих
предприятиях, в институтах, домах культуры, где
собиратели текстов обменивались материалами и
записывали их в тетрадки.
В конце 40-х - начале 50-х
годов появился целый цикл песен, сразу ставший
невероятно популярным в кругах московской
интеллигенции: "Я был батальонный
разведчик", "Отелло, мавр венецианский",
"Выходит Гамлет с пистолетом" и другие.
Песни, что называется, пошли в народ и долгие годы
так и считались народными. Лишь через много лет
выяснилось, что они имели авторов. Писали их
А.Охрименко, С.Кристи, В.Шрейберг и Э.Неизвестный.
(Об участии Э.Неизвестного, ныне всемирно
известного скульптора, видимо, не знает почти
никто. Он рассказал об этом лишь однажды, в беседе
с одним из авторов этой статьи).
Этот цикл, названный
А.Охрименко "Авторы и персонажи", был, как
теперь понятно, крупным шагом в развитии
авторской песни. Хоть и сохранялся ещё элемент
несамостоятельности, всё же авторы шли не от
мелодии блатной песни, а от текста классического
произведения, рассматривая его не с привычной,
академически-серьёзной, а с иронической точки
зрения. (Нечто подобное через много лет сделал
Высоцкий в "Песне-сказке о Лукоморье" и
"Песне о вещем Олеге").
В конце 50-хх годов в
Советском Союзе появились первые магнитофоны, и
этот  факт, наряду с возродившимся в
массах интересом к гитаре, Л.Аннинский считает
главнейшим условием того, что авторская песня
состоялась как явление: "Феномен авторской
песни возникает на скрещении двух чудес
музыкальной техники. Одно - тысячелетнее - гитара.
Другое - новейшее, свеженькое: магнитофон".
(Цит. по кн. "Натянутый нерв струны",
Хабаровск, 1991 г.).
Разумеется, значение
магнитофона в распространении по стране песен
самодеятельных авторов огромно, но всё же, на наш
взгляд, не этот фактор был определяющим.
Всякое движение сильно
лидерами. В современной авторской песне таких
лидеров нет, а массовостью мастерства не
заменишь. Сотни участников собрались в июне 2000 г.
под Самарой, где проходил 27-й фестиваль авторской
песни имени Грушина, но кто слышал эти песни,
кроме присутствовавших зрителей? Фонограммы уже
давно не расходятся в сотнях и тысячах копий.
Магнитофоны же, заметим, - в каждом доме.
Ничуть не умаляя
значения таких авторов, как Ю.Визбор,
А.Городницкий, Ю.Кукин и других (у них были и есть
горячие почитатели), выскажем своё суждение.
Авторская песня никогда бы не состоялась как
явление, если бы не два человека - Булат Окуджава
и Владимир Высоцкий. Не было бы без них авторской
песни в том виде, как мы её понимаем, даже если бы
магнитофоны давали в нагрузку к "Беломору".
До Окуджавы авторская
песня, в основном, была описательной,
представляла собой рифмованные впечатления,
редко поднимаясь до высот истинной поэзии.
Вспомним: горы у Визбора, тайга у Кукина,
экзотические страны у Городницкого. Не станем
спорить, многие из этих песен по-своему хороши,
но, всё же, говоря словами Высоцкого, это -
песни-зарисовки, в которых не было второго плана.
Поэзия в истинном смысле этого слова пришла в
авторскую песню лишь с появлением Булата
Окуджавы.
Основоположник жанра
авторской песни родился в 1924 г. В 1942 г. ушёл
добровольцем на фронт. В 1950 г. окончил тбилисский
университет, стал работать учителем. Первый
сборник его стихов "Лирика" издан в 1956 г. в
Калуге. Эти даты и факты любителям литературы
давно известны. Менее известно, почему поэт
Окуджава стал поющим поэтом.
"Хотя у меня и до
этого были песни, началом своей работы под гитару
я считаю осень 1956 г. Именно тогда у меня возникла
потребность обнародовать себя. Я мечтал вечером
приходить на Тверской бульвар и петь свои
песни", - рассказывал Окуджава, - "Мне
сказали: "Ты что, с ума сошёл - заберут!" И я
забыл про эту идею. Но потребность осталась. И тут
появились магнитофоны - такое счастливое
стечение обстоятельств. Благодаря им поэзия
распространялась с огромной скоростью...".
(Б.Окуджава. "Я вновь повстречался с
Надеждой", "Московские новости", 1987 г., 31
мая, № 22, стр.11).
В другом интервью
Окуджава вновь вернулся к началу своего
творчества: "Да, я вот вспоминаю - уже вспоминал
и раньше, - была такая песня народная: "За морем
синичка не пышно жила,// Не пышно жила, пиво
варивала".
И тогда у меня родилось
стихотворение: "Год сорок первый. Зябкий
туман.// Уходят последние солдаты в Тамань.// А ему
подписан пулей приговор.// Он лежит у кромки
береговой".
А потом возникло
желание его напевать. А подо что напевать? Самое
удобное - это гитара: она портативная, она
непритязательная. Показали мне три аккорда, я
стал придумывать мелодию, стал напевать свои
стихи сюжетные, балладные, небольшие, но ёмкие.
Вот так постепенно рождался этот жанр. Потом
пришло удивление. Когда родилось с десяток таких
песен, - а всё это уже записывалось и расходилось,
- мне предложили выступить в небольшой аудитории,
в Ленинградском доме кино (там собрались
кинодеятели, которые на плёнках мой
"репертуар" уже слышали). Я спел все десять
песен. Потом был антракт, и после него я повторил
всё снова. И вдруг, вот именно тогда,
почувствовал, что это имеет какое-то
общественное значение, и всерьёз. И началась
эпоха нелегальных и полулегальных выступлений -
приглашали во многие места. Собиралось, скажем,
человек пятьсот, из которых пятьдесят знали, на
что и зачем они пришли. А 450 было любопытных".
("Советская музыка", 1988 г., № 29, стр.36-40 -
Б.Окуджава. "Жанр и время". Беседу вела
Г.Друбачевская).
Высоцкий познакомился
с песнями Окуджавы, очевидно, в начале 1960-х годов.
Во всяком случае, сам он сказал об этом так:
"Вскоре после окончания студии
Художественного театра - молодым ещё человеком -
я услышал пение Окуджавы, по-моему, это было в
Ленинграде во время съёмок (Если Высоцкого не
подвела память, то значит, Окуджаву он услышал
осенью 1961 г., когда снимался в ленфильмовской
картине "713-й просит посадку, - авт.). Его песни
произвели на меня удивительное впечатление не
только своим содержанием, которое прекрасно, но и
тем, что, оказывается, можно в такой вот манере
излагать стихи. Меня поразило, насколько сильнее
воздействие его стихов на слушателей, когда он
читает их под гитару". (Цит. по кн. "Четыре
четверти пути", М., 1988 г., стр. 112).
Кажется, поразило это
не только Высоцкого, не ожидал подобной реакции
слушателей и сам Окуджава. "Сначала, конечно, я
ни о чём таком не думал", - вспоминал он через
много лет, - "Я писал песенки для себя и моих
друзей. Потом я с удивлением узнал, что они
распространяются на магнитофонах. Потом меня
начали поносить. Я это воспринимал с удивлением,
потому что писал для себя. И вдруг кому-то это
доставляет неудовольствие. Потом узнал о том, что
стал опасен и вреден". (Б.Окуджава:
"Серьёзные писатели? Они - пишут!" в газ.
"Комсомольское знамя", Киев, 1990 г., 11 марта,
стр.8-9. Интервью вели В.Ткач и С.Тихий).
В другой раз Окуджава
вспоминал о событиях того времени так:
"Гитаристы обвиняли меня в бездарности,
композиторы - в отсутствии профессионализма,
певцы - в безголосье, а все вместе - в наглости,
нахальстве, пошлости. А официальные лица - в
пессимизме, в антипатриотизме, в пацифизме...".
(Цит. по авторскому предисловию к повести
"Бедный Авросимов", Париж, 1972 г.).
Собственно, начиналось
всё совсем не так уж плохо. В конце 1960 г. песни
Окуджавы впервые прозвучали по радио. В журнале
"Пионер" (1961 г., № 2) были напечатаны ноты
"Песенки о весёлом барабанщике", и песню
стали исполнять пионерские хоры по всей стране. В
апреле 1961 г. на Всесоюзной студии грамзаписи
Окуджава записал семь песен для пластинки, но...
Здесь полоса удач кончилась, до пластинки дело не
дошло, потому что случилось то, что и должно было
случиться.
Всё-таки надо признать:
люди, "руководившие культурой" в Советском
Союзе, отличались отменным вкусом. Интересных,
недюжинных писателей, поэтов, художников,
режиссёров замечали мгновенно и сразу же
начинали "тащить и не пущать". Исключений,
кажется, не было, во всяком случае, авторы не
помнят ни одного случая государственной
кампании по притеснению бездарности.
Авторская песня в
Советском Союзе не поощрялась всегда. Однако
одно дело не иметь официальной поддержки и
совсем другое - стать объектом газетной критики.
Скажем, были в 50-е годы популярны Б.Полоскин,
В.Москвин, В.Вихорев, А.Генкин. Выступали они себе
в родном Ленинграде, кто-то аплодировал, кому-то
не нравилось. Никаких проблем у них, однако, не
возникало. А приехал, в Ленинград Окуджава - и
ленинградская "Смена" разразилась ныне
забытой, а когда-то знаменитой статьёй, цитаты из
которой будут приведены ниже. Статья стала
первой в ряду себе подобных, и при этом надо
сказать, что Окуджаве повезло: кампания против
него разыгралась в период "оттепели", как-то
быстро забылась и особых последствий в будущем
не имела. Кампания против Высоцкого прошла в 1968
г., когда "оттепели" уже и в помине не было, и
сделала Высоцкого на долгие годы чудовищем в
глазах "руководителей культуры".
Вернёмся, однако, в 1961
год. Конец ноября, Окуджава приехал в Ленинград и
выступил во Дворце искусств. Через несколько
дней появилась вышеупомянутая "рецензия" в
"Смене":
"...Двери Дворца были
в этот день yже, чем ворота рая. Здесь рвали
пуговицы, мяли рёбра и метался чей-то задавленный
крик: "Ой, мамочка!"
Булат Окуджава -
московский поэт... О какой-либо требовательности
поэта к самому себе говорить не представляется
возможным. Былинный повтор, звон стиха
"крепких" символистов, сюсюканье салонных
поэтов, рубленый ритм раннего футуризма, тоска
кабацкая, приёмы фольклора - здесь перемешалось
всё подряд. Добавьте к этому добрую толику любви,
портянок и пшённой каши, диковинных
"нутрянных" ассоциаций, метания туда и
обратно, "правды-матки" - рецепт стихов
готов. Как в своеобразной поэтической лавочке:
товар есть на любой вкус, бери, что нравится".
(Цит. по И.Лисочкин. "О цене шумного успеха" в
газ. "Смена", Ленинград, 1961 г., 29 ноября).
Вот такая
"рецензия". И так она кому-то понравилась,
что главная молодёжная газета страны
"Комсомольская правда" перепечатала её в
номере от 5 декабря 1961 г.
Кстати, примерно в то
же время Окуджава познакомился с
исполнительской манерой Высоцкого.
"Это было в доме
кинорежиссёра Швейцера, я услышал его на
магнитофонной ленте. Такой крутой голос пел с
хрипотцой под гитару песню. По-моему, это была
песня М.Львовского "На Тихорецкую". Мне
очень понравилось, я стал спрашивать:
- Кто это, кто это?
- Это Высоцкий, артист.
- Не знаю такого. Что он
поёт?
- Песню из спектакля.
- Как замечательно.
И так она на меня
подействовала, эта манера исполнения, что я под
её впечатлением написал "Мастер Гриша".
А потом мы в скором
времени познакомились. У меня есть фото, снятое
за кулисами, в антракте, на моём вечере: Володя
тогда пришёл ко мне. Он уже сочинял и пел песни,
уже года два, как писал, - это был примерно 1962
год...". (Цит. по: "Менестрель", стенная
газета Московского клуба самодеятельной песни,
1984 г., №2/3).
Это очень любопытное
свидетельство! О влиянии Окуджавы на Высоцкого
известно многим, но о том, что и Высоцкий как-то
повлиял на Окуджаву, практически никто не знает.
Если кампания против
Высоцкого была относительно недолгой, то
Окуджаву поносили в прессе годами. Вот образчик
таких писаний из статьи 1967 г.:
"Стремясь во что бы
то ни стало популяризировать свои песни, и
правильно понимая, что музыка может в этом ему во
многом помочь, Б.Окуджава в своих "музыкальных
опытах" обращается именно к таким мелодиям,
какие находят сбыт у нетребовательной аудитории.
Так, музыкальный прообраз его, пожалуй, наиболее
известной песни о Лёньке Королёве - это не что
иное, как перепев печально известной песенки
"Здравствуй, моя Мурка" во всей
"прелести" её блатной
"выразительности". Что и говорить, до
определённой категории слушателей такого рода
песни доходят безотказно". (Цит. по Б.Манжора.
"О музыкальном воспитании молодёжи" в ж.
"Волга", 1967 г., № 9, стр.171-172).
А потом вдруг что-то
случилось, и власти сменили гнев на милость. Сам
Окуджава объяснял это так: "После многих лет
всяческих гонений на меня, всяческих
"придерживаний" появились люда типа
Солженицына и других диссидентов, на которых
обрушился гнев государства, и на их фоне я
показался уже своим. Меня стали пускать за
границу, широко печатать". (Цит. по газ.
"Комсомольское знамя", Киев, 1990 г., 11 марта,
стр.8-9).
Объяснение, на наш
взгляд, упрощённое. То есть, в конце концов, всё
именно так и вышло, - но тогда, в конце 1960-х годов,
Окуджава был в положении, о котором хорошо сказал
Е.Евтушенко:
Несвобода ли, свобода -
где, - попробуй выяви!
Я - на сцене Лиссабона,
запрещённый в Киеве.
Окуджава
действительно ездил за рубеж, выступал там, но
дома у него, поющего поэта, ещё не было ни одной
пластинки! Кстати, на выступлении в Париже 30
ноября 1967 г. ему был задан вопрос о пластинках, на
который он ответил так:
"Это очень сложный
вопрос, потому что десять лет назад, когда я начал
выступать с этим жанром, - это было совершенно
неожиданно для людей, от которых зависит
литература и искусство в моей стране. Всех
почему-то шокировала гитара. Ну и было очень
трудно, как вы понимаете... Но постепенно
привыкли. Теперь в Москве и в нашей стране очень
много людей, которые исполняют свои вещи под
гитару, и их, к сожалению, - уже никто не
критикует". (Цит. по Е.Зеленский. "Слушая
Булата Окуджаву" в газ. "Новое русское
слово", Нью-Йорк, 1968 г., 29 декабря).
Первая пластинка
Окуджавы вышла в 1966 г. в Чикаго на фирме
"Арфа". Затем последовали пластинки,
изданные во Франции, Польше, Швейцарии, Англии,
Германии и только в 1973 (или 1974 г.) в Советском
Союзе вышел первый миньон Окуджавы.
Судьба Высоцкого во
многом повторяла судьбу Окуджавы, с ним
происходило всё  то же, только - с отставанием на
несколько лет. Сначала - погромная кампания в
прессе в 1968 г., запрещение выступлений,
неутверждения на роли в кино. Затем, начиная с 1973
г., - регулярные поездки за границу (правда, не как
свободного гражданина, а как мужа Марины Влади),
выступления на радио и телевидении Франции, США,
Болгарии, Югославии, Мексики, Венгрии, концерты в
Париже и Торонто, Нью-Йорке и Западном Берлине... И
при этом - за всю жизнь - пять миньонов, выпущенных
дома, и полтора десятка опубликованных текстов,
считая и песни из кинофильма "Вертикаль",
перепечатанные в газетах всей страны.
Можно было, конечно,
публиковаться на Западе, но Высоцкий, не желая
осложнять свою и без того непростую жизнь, от
этого отказывался, хотя и получал предложения
такого рода, о чём авторам известно из
достоверных источников. Пластинки же его
издавались на Западе с 1972 г., когда фирма "Voice
Records" издала "пиратский" диск "Vladimir
Visotski. Underground Soviet Ballads".
Кстати, общее
количество американских дисков Высоцкого не
знает никто и, вероятно, никогда не узнает.
Причина в том, что большинство этих пластинок
выходило без опознавательных знаков. "Voice
Records", по крайней мере, поставила на конверте
название своей фирмы, прочие же пластинки
выходили в простых белых конвертах.
Литературная судьба
Высоцкого могла сложиться иначе. Так полагал и
Окуджава. Отвечая однажды на вопрос журналиста,
принимает ли он упрёки в том, что он, как и многие
другие известные поэты, не поддержали Высоцкого,
он ответил так: "Положа руку на сердце, вопрос
не так прост, как кажется. Если бы всё не
упиралось в питьё, может быть, у Высоцкого и иначе
сложилась судьба. Он уже был известным актёром,
постепенно отношение к нему менялось. Появились
поездки во Францию, Америку. Вроде бы всё стало
налаживаться. Он и жил бы дольше, если бы не
питьё... Конечно, не только питьё - причина того,
что с ним произошло, но и оно тоже...". (Цит. по
Б.Окуджава: "Ещё в литавры рано бить..." в газ.
"Правда", 1988 г., 23 сентября, стр.4, беседу вёл
Е.Дворников).
Может быть, кого-то
покоробят эти слова, но Окуджава имел на них
право. С Высоцким его связывала долгая дружба,
огромное взаимное уважение. Об Окуджаве Высоцкий
часто говорил на своих выступлениях и всегда -
только доброе.
"Я отношусь, к нему с
большим уважением, просто я его люблю - и стихи
его, и как он это делает, - и вообще как личность, -
это само собой. Он мой духовный отец и в этом
смысле остаётся для меня самым светлым...". (Цит.
по кн. "Четыре четверти пути", Москва, 1988 г.,
стр.113).
О взаимоотношениях
Окуджавы и Высоцкого не написано и не сказано
почти ничего. Пожалуй, лишь Б.Мессерер заметил
однажды, что "это была истинная дружба и
уважение. Они замечательно общались, совершенно
на контрастах. Потому что Булат пел так
сдержанно, как бы нехотя, а Володя пел с огромным
запалом, со щедростью, с напором. Тут ещё
поколения разные. Но Володя очень любил Булата. И
вот мы много раз, и у нас, и у Володи дома
встречались с Булатом". (Цит. по фонограмме
выступления в ДК им.Ленина, Ленинград, 1984 г., 30
января).
Естественно, что о
дружбе с Высоцким больше всего рассказывал сам
Окуджава. Говорил он об этом как по собственной
инициативе, так и откликаясь на многочисленные
вопросы журналистов и зрителей.
"С Высоцким мы
познакомились очень давно. По-моему, он
только-только начинал петь. Сначала между нами
были приятельские отношения. Вскоре они
переросли в дружбу, несмотря на нашу разницу в
темпераментах. Дружба была несколько
своеобразной, мы встречались редко, всегда
окружённые людьми, но и всегда находили
возможность с удовольствием пообщаться.
Многие считают Володю
моим учеником. Возможно, какое-то влияние на него
моя поэзия и оказала. Но по этому поводу я всегда
говорю: "Даже если бы Окуджавы вообще не
существовало, Высоцкий всё равно стал бы тем, кем
он был, потому что никогда не подражал, а
творил". (Цит. по Б.Окуджава: "Между войной и
тишиной" (бесед. М.Захарчук) в ж. "Советский
воин", 1990 г., №10, май, стр.82).
"С Володей Высоцким
мы дружили, но дружба у нас носила несколько
своеобразный характер. Потому что, во-первых, мы
были людьми разных поколений и разных
темпераментов. Он был человеком очень
общительным, компанейским, всегда окружённым
большим числом поклонников и почитателей. Я -
вообще домосед, человек, склонный к одиночеству.
Но мы встречались. Не часто, но встречались и
очень любовно друг к другу относились. Теперь об
этом трудно говорить, потому что сейчас, после
его трагической гибели, появилось очень много
его "друзей". Некоторые даже за деньги
читают лекции о нём. Бывает и такое.
Человек был яркий,
одарённый. И это большая потеря. К сожалению, как
это бывает у нас, с опозданием начинают
разворачивать клубок таланта. Делаем много
глупостей, торопимся. Но я думаю, предстоит ещё
сказать о нём серьёзные слова - к сожалению, после
гибели". (Творческий вечер Б.Окуджавы в клубе
"Восток", Ленинград, 1985 г., 2 апреля. Цит. по
фонограмме).
Окуджава был из тех,
кто говорил именно "серьёзные слова". Во
времена настоящей истерии вокруг имени
Высоцкого, когда, по выражению В.Золотухина, у
Пушкина было позволительно найти слабые строки,
а у Высоцкого - нет, Окуджава откровенно сказал
то, что думал:
"Высоцкий начал
складываться как художник только перед смертью.
До этого он, откровенно говоря, много писал вещей
проходных. У него были интересные мысли,
естественные, некнижные чувства выплескивались
из него, но в целом как явление литературного
ряда часто стихи были довольно уязвимы. Если бы
не личность, которая буквально "пёрла" из
него, то вряд ли он стал бы так заметен". (Цит. по
Б.Окуджава: "Ещё в литавры рано бить..." в газ.
"Правда", 1988 г., 23 сентября, стр.4).
Такая откровенность -
ценность необычайная, поскольку позволяет
отбросить ненужные восклицательные знаки и
увидеть явление таким, каким оно было на самом
деле. Возьмём, например, выступление советских
поэтов в Париже 26 октября 1977 г. Со времён
предисловия Р.Рождественского к первому изданию
книги "Нерв" в сознании публики укоренилось
представление, что то выступление стало огромным
событием культурной жизни Парижа.
Окуджава спускает нас
с небес на землю: "В Париже встретили
Высоцкого. Предложили ему выступить с нами. Он
согласился. Мы выступили. Никто никого не
"потряс". Просто нас хорошо принимали. Меня и
Высоцкого принимали немного лучше, чем
остальных, благодаря гитаре. И я, и он свои стихи
пели". (Из письма Б.Окуджавы Л.Фурману. 12
декабря 1985 г.).
Не следует, однако,
думать, что Окуджава принижал значение поэзии
Высоцкого. Напротив, он высоко её ценил, ажиотаж
же вокруг имени Высоцкого был ему неприятен. В
литературе, как и в политике, культ - штука
нехорошая. Как писал сам Окуджава, "всеобщая
любовь - критерий подозрительный. Люди,
воспитанные на пустой, бездумной
развлекательности, поэзии Высоцкого не примут;
не умеющие самостоятельно мыслить, его сарказма
не оценят; равнодушные ко всему, кроме личных
проблем, - тревоги и боли его не поймут. Для них
его поэзия - в лучшем случае - пустое место, в
худшем - как красная тряпка быку.
Настоящего поэта
всегда сопровождают не только почитатели, но и
отрицатели, не только ценители, но и хулители и
даже гонители. У поэзии Владимира Высоцкого и
того, и другого вдоволь, и это, наверное, один из
главных признаков её истинности и высоты".
(Цит. по Б.Окуджава: "Голос поэта" в ж.
"Новое время", Москва, 1987 г., № 5, 30 января,
стр.31).
Прошли годы. Двадцать
лет нет с нами Владимира Высоцкого, летом 1997 года
умер Булат Окуджава. А стихи их остались. Так
рассудило Время.
"Покуда мы живы, нам
следует заниматься своим делом без суетного
интереса к собственным успехам. Не нам, а Времени
судить, кто есть кто. Нельзя подниматься по
ступеням искусства, одновременно считая, сколько
ступеней пройдено. Истинные художники
поднимаются, не считая, ибо им дано понимать, что
главное как раз и начинается, когда подъём
завершён, то есть, парение. А это уже область, не
выражаемая словами". Булат Окуджава.
Марк
ЦЫБУЛЬСКИЙ.
Миннесота, США.
Леонид Фурман (Украина)
Размещено на сайте
05.09.2002 г. с разрешения автора.
Статья ранее нигде не публиковалась.
Обсудить
на форуме talk.mail.ru >>
Обсудить
на форуме kulichki.com.Forum53 >>
|
