Ольга и Елена Фигурновы
"АЛФАВИТ" - газета для любопытных 2000-09-13
Оригинальный адрес документа:
http://www.alphabet.ru/nomer.shtml?action=select&a=149

        Об отношении Анны Ахматовой к вернувшемуся в 1943 г. из эмиграции знаменитому шансонье существует много противоречивых свидетельств.
        "Между прочим, она очень сердилась, что А. Вертинский пел эти стихи ("Сероглазого короля". - О.Ф.), использовал для своих песен тексты еще нескольких стихотворений Ахматовой, переделывая и перекраивая их... "Это не в добрых нравах литературы", - гневно говорила Анна Андреевна; Михаил Ардов вспоминал: "Я произношу ахматовские строки:

        Темнеет дорога приморского сада*,
        Светлы и желты фонари.

        Сама Анна Андреевна сидит на диване и посмеивается, а я продолжаю в мужском роде:

        Я очень спокойный, но только не надо
        Со мной о любви говорить...

        Тут Ахматова смеется сильнее и даже на какое-то мгновение закрывает лицо руками".
        О личных послевоенных встречах певца и поэтессы воспоминаний осталось мало. Одно из самых интересных - устный рассказ М.Д. Вольпина о встрече Ахматовой и Вертинского в начале 50-х годов на квартире Б.Л. Пастернака (публикуется впервые): "Она пришла оттуда возмущенная, на грани неприличных слов просто, что это - черт знает что! "Пастернак меня пригласил к себе, а там оказался... Вертинский. Он мне не давал прохода, он оседлал меня! Он все время говорил: "Я и Вы, Вы и я - вот я пою Ваши стихи, вот мои стихи, вот Ваши стихи и т.д.". Я была возмущена ужасно, они мне надоели, не знаю как! Я подошла к Борису и говорю потом: "Как же Вы могли позвать меня и Вертинского? Что, Вы не понимаете, что этого вообще нельзя делать?" И Вы знаете, что он мне ответил: "Я был в одном доме и... Вы знаете, роль Вышинского в литературе сейчас? Он представляет собою партию и правительство, то есть он ведает нами, Вышинский ведь! И вот меня знакомят с... бритым человеком - я протягиваю руку, и он тоже любезно протягивает, и мне послышалось - "Вышинский". И я ему говорю, что значение этой встречи я понял... Это историческое рукопожатие, потому что это мост через ту пропасть, которая отделяет правительство от поэтов... И как было бы хорошо, если бы Вы могли вот также просто общаться с нами. Чтоб ко мне пришли, допустим, или я к Вам... Он сказал: "Это можно сделать"... И я его пригласил, а потом мне сказали, что это Вертинский, ну и мне неудобно же было отказать..." Вот это дивный, бессмертный анекдот!" - заключает рассказ Вольпин.
        Воспоминания дочери художника Осмеркина Татьяны Александровны Осмеркиной спустя 30 лет дают нам возможность атрибутировать рассказ Вольпина из анекдота - "вымышленного короткого рассказа о смешном происшествии" - перевести в ранг достоверного исторического свидетельства. Воспоминания также публикуются впервые.
        "И вот 8 декабря 52-го года... День рождения моего отца. Мы ждем гостей, из которых многие специально придут "на Вертинского". Он и раньше часто бывал у нас с женой, и при его появлении все замирали. "Вершитель стола", он царил над нами... Все слушали только его, а он рассказывал нам о "чужих городах", как там было жутко: он умирал от голода, ночами пел в ресторанах... То вдруг забывался и вспоминал, как в этих ресторанах было шикарно и кого он там видел: и Шаляпина, и всех... В общем, все время по-разному рассказывал. Блистательный рассказчик, каждую свою песню он сопровождал маленьким интересным комментарием. В общем, все слушали только Вертинского.
        Меня поражали в нем удивительная подтянутость, чистота, вот эта выбритость, набриолиненные волосы... Я и сама из среды богемы, повидала многое, но у нас таких людей не было. В нем удивительно соединялись лоск, элегантность и манерность. Такой... комильфо. И вот он рассказывает очередную историю своих похождений и тут же оговаривается, что молва щедро приписывает ему победы - его донжуанский список совсем не так велик. Господи, как он упивался своей славой! Как ему нравилось быть знаменитым, нравилось, чтобы все замирали, когда он входил! Что ж, так оно и было.
        И тут звонок, открывается дверь, и входит Анна Андреевна Ахматова. В своем знаменитом, но таком уже старом платке, в каких-то страшных стоптанных туфлях... Совсем не декадентского вида, седая, полнеющая женщина. Она равнодушно обводит взглядом гостей, специально не останавливая его на Вертинском, садится за стол. И вдруг Вертинский ...замолкает. Он оставляет расположившуюся вокруг него стаю поклонниц - молоденьких папиных студенток, бросается к ней, называет на "ты" и "Анечка", пытается завязать разговор. Я никогда не видела, чтобы он с таким вниманием, интересом и подобострастием разговаривал с кем-то. Он - наш "марсианин", кусок Европы... А она - эта совершенно нищая, замученная женщина - так небрежно, величественно его слушает. Он спрашивает: "Аня, ты была на моих концертах?" - "Нет". - "Ты знаешь, Анечка, я там пою твою вещь - "Сероглазого короля"". А она ему так спокойно, даже как-то строго: "И не надо петь". И Вертинский совершенно теряется. Я была так удивлена этим контрастом - в первый раз мои глаза видели подобострастного Вертинского и величественно-равнодушную Ахматову.
        Он еще пытается говорить ей что-то: о двадцатых годах, о том, что она ему нравится как поэт, о том, что на его концертах безумствуют дамы, а вот она почему-то не приходит. А она невозмутимо спокойно, рассеянно так слушает и также спокойно пропускает его слова мимо. И тут я, к своему ужасу, понимаю, что он и как поэт, и как человек ей совершенно безразличен. Он сыплет комплиментами, пытается смягчить разговор, вымученно шутит... Но ее лицо остается спокойным и величественным. Это поразительно, ведь прошло столько лет, но так оно и осталось у меня в памяти. Ведь она была для него той Россией, которая его знала в молодости, и эта Россия ему не поклонилась, в ломаный грош не оценила весь этот его европейский лоск. И меня, девочку, которая видела весь ажиотаж вокруг его имени, его пластинок, его появления в Союзе, это просто потрясло.
        Меня тогда совершенно заворожило поведение Ахматовой. Теперь же, многие годы спустя, уже прочтя воспоминания Вертинского, я думаю, что оно вряд ли было справедливым. Но тогда меня потрясла брезгливость Ахматовой к той эстрадной славе, которой был увенчан Вертинский. А ведь она была наследницей особой, царскосельской культуры, где не было ни тени хамства и пренебрежения к собеседнику, но спокойное равнодушие и нелюбопытство - убивали. И кстати, я не знаю почему, она многих так отметала. У нее был какой-то особенный взгляд на людей, особый дар видеть в людях близкое ей - и полное неприятие процветающих в те времена кумиров, официальных кумиров публики.

        И вот что я еще вспоминаю. У Надежды Яковлевны Мандельштам, человека безусловно "ахматовского круга", было такое же дистанционное отношение к людям.
        В семидесятые годы ставили на Таганке "Гамлета", а я была без работы, и одна моя приятельница сказала Высоцкому: "Вот, устрой Татьяну Александровну к Любимову художником". Он ответил: "Нет. Я никого не устраиваю". Ну а потом каким-то образом он узнал, может, я сказала, что у меня, точнее у мамы, есть приятельница - Надежда Мандельштам. Он так ко мне пристал, чтобы я их с Надеждой Яковлевной познакомила, обещал, что он и пить не будет... Он сказал мне: "Стихи Мандельштама спасли меня от безумия и от смерти. Я бы отдал все, чтобы она выслушала меня". А Надежда Яковлевна сказала: "Кто? Какой еще Высоцкий?.. - И вот тут она для меня опять стала прежней Надеждой Яковлевной. - Нет. Нет. Нет. Это не моего плана, и вообще, зачем это мне?"
        Я так обиделась на нее. А главное, я ему-то обещала. Не потому, что там мне театр был нужен, он мне сам очень нравился. Мне нравились его вещи, и он так хотел с ней познакомиться... Я ужасно на нее обиделась. И маме это сказала. Та просила тоже, но Надежда Яковлевна была неумолима. И так небрежно о нем, как Анна Андреевна о Вертинском, знаете..."

Ольга и Елена Фигурновы

Оригинальный адрес документа:
http://www.alphabet.ru/nomer.shtml?action=select&a=149