Владимир Высоцкий. Содержание записи 07_0138 * Vladimir Vysotsky WWW. (When? Where? Who?). Владимир Высоцкий. Когда? Где? Кто? * VVysockij * VVYS0CKiY

Фонограмма интервью

Проверка магнитофона: раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь,
   раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь... <Голоса в гримёрной>
И.ШЕСТАКОВА: Насколько вы известны за рубежом, наверное, заграница вас не знает. ...Вот.
   Это не совсем так, потому что, в общем, в какой-то части заграницы, ну, скажем, во Франции немножечко, в Канаде, теперь в Америке. И это, в общем, среди людей, которые любят язык русский и занимаются им, и, в… вероятно, среди э… наших, которые туда приезжают, которые интересуются, и, потому что я там издал несколько пластинок. Значит: "POLIDOR", "RCA", вот, "CHANT DU MONDE" — это была первая пластинка. Я считаю, она не из самых удачных, — потому что в ней было много повторов из того, что я уже здесь делал лет двенадцать тому назад, лет двенадцать–десять тому назад. Но после того, как театр был в гастролях, на гастролях во Франции и в Югославии, мы там даже завоевали со спектаклем "Гамлет" первые премии — и там, и там.
   Мы, значит, в Югославии, на БИТЕФе юбилейном десятилетнем...
   Это у нас в прессе сильно не освещали, но я вам могу сказать, что мы получили вместе с Бруком и Уилсоном, мы получили первую премию. Это был спектакль "Гамлет".
   А во Франции за «Гамлета» нам дали первую премию французской критики за лучший иностранный спектакль года. Это тоже был "Гамлет". Так что, как вы понимаете, не только теперь э… песни, но и, естественно, уже и театр.
   К сожалению, кино меньше, потому что, хотя говорят много стран купили    картину, вот там, "Арап Петра Великого", но я её не считаю своей интересной работой. Вот.
   Ну что бы вы, о чём бы вы хотели поговорить?
И.ШЕСТАКОВА: Ну вот, в связи, давайте, значит, говорить всё-таки о песнях...
Ну, давайте, давайте.
И.ШЕСТАКОВА: С песен. Вот мне бы хотелось услышать от вас конкретное определение вашего стиля. Можно, конкретно, как-то определить ваш стиль?
Вы знаете, вообще это вопрос сложный. Если честно говорить, на него отвечать надо долго. Я. если постараться короче, так: на Западе эти песни называются песней протеста. Когда мне однажды перевели одну из этих песен — и не одну, а много, я увидел, что это близко ничего похожего на то, что, предположим, делаем я или Булат Окуджава. В общем, из-за которого я начал писать свои песни. <За окном сигналят машины> Я однажды услышал просто, что он свои стихи поёт под гитару, и я понял, что можно просто воздействовать сильнее на публику, если ещё стихи положить на какую-то музыкальную ритмическую основу. Так как я немножечко, в общем, владел гитарой (заставили меня, и в детстве родители заставляли играть на рояле), я попробовал это делать и увидел, что это работает сильнее. В некоторых случаях, не всегда. Потому что стихи я продолжаю писать. Вообще я отношусь к песне авторской, в общем авторской, которой я занимаюсь. Ну, что такое авторская песня — это та песня, которую ты делаешь от начала до конца сам. Сам пишешь стихи и музыку, и исполняешь её, и меняешь её, и она всегда подвижна, и, в общем, короче говоря, это, это песня, которую хочется забрать домой и ещё раз много слушать.
   В общем-то, это всё равно стихи. Стихи, которые исполняются под гитару. Вот. Теперь, как её назвать, я не знаю. Вы знаете, у меня так много разных-разных песен. Их, во-первых, около тысячи, может быть, некоторые люди считают, я никогда не считаю, в которых есть, наверное, и гражданская лирика, будем   говорить так. Но всегда, в общем, на очень высокой ноте. Ме… меня спрашивали иногда за границей; почему вы так их прокрикиваете. Даже дома. Почему вас… что вас так беспокоит?
   Но это очень сложно объяснить. Так же как, вероятно, мне совершенно    непонятно, почему они говорят, что песни протеста — те, которые поют певцы — западные. Вы знаете, для многих из нас это настолько проблемы, в общем,      мелкие, что меня всегда поражало. Я думаю: в чё... а против чего они протестуют? Ну да, против войны. Но это и все протестуют против войны и, в общем, это не то что банально, но знакомо и знамо.
Я тоже пишу песни о войне, много песен о войне. И всегда обращаются: почему. Ну один из вопросов, что нас она всех коснулась. У меня есть и погибшие в семье. — Это вопрос понятный, почему я так могу против неё возражать. Но, в основном, это песни на эту тему, потому, что я стараюсь для со… для… Героев своих брать в самой крайней ситуации, как… в момент риска, когда они могут заглянуть в лицо смерти в следующую секунду, когда у них что-то должно сломаться, произойти, доведённых до отчаянья, до предела людей. В общем, короче говоря, не тех, которые, там, щас жуют или отдыхают, а тех, которые волнуются, нервничают, у которых нервы обнажённые. И поэтому всегда эти песни, вот эта часть песен даже, где бы я их ни пел: со сцены ли, или дома ли, это… И, и... скольким бы людям я их ни пел, я их всегда пою, как будто бы, ну, знаете, как… как в последний раз. Это всегда их поражает, удивляет. Вот. И они...
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС: Володь! Ты сейчас не прозеваешь выход?
<—>
<Возвращается со сцены, учащённо дышит. Садится к столику. Слышно, как   он сбивает микрофон... продолжает разговор. (Примечание И.Шестаковой?)>.
Ну, может быть, это у них такая животрепещущая очень тема теперь. Они направлены против войны, нищеты, инфля... Ну, в общем, короче говоря, таких конкретных проблем. Мне кажется, что наши песни авторские, они более абстрактны, даже если это касается военных песен, вот, например, моих, то всё-таки нужно понять, почему человек, который никогда не прошёл через войну, и, в общем, ну, семью коснулось — это понятно, почему я всё время возвращаюсь туда. Возможно, вот от того, что я там чаще нахожу персонажи, о которых я вам говорил: в крайней ситуации. Это первое. А во-вторых, всё-таки это ведь не песни-ретроспекции, а песни-ассоциации, написанные человеком, который живёт сейчас, для людей, большинство из которых этого не помнят, не знают и так далее. И не только для напоминания. Ну а для чего — это, в общем-то, дело каждого, который слушает мои песни в зале.
И.ШЕСТАКОВА: ... вернёмся к разговору о жанре. Ведь...
<—>
...Я не "начал писать", я... Видите ли в чём дело: я начал писать
И.ШЕСТАКОВА: <Неразборчиво>
...много-много-много раньше... Ну, тут ещё есть разные интересные вещи. Например, ну каждый балуется в юности стихами, и всё. Потом как-то это уходит, считают это баловством. Я продолжил писать. Ну, во-первых, потому что я начал писать под музыку. А, во-вторых, потому что я ещё попал в этот театр, где это было подхвачено и сразу шеф захотел, чтобы это звучало в спектаклях. Так что, в общем, мне не дали прекратить. Да и, в общем-то, я б, наверное, и сам не смог прекратить, потому что тянет к столу, и ты не можешь от этого уйти. А чем бы вы хотели мне помочь?
И.ШЕСТАКОВА: Ну вот, как-нибудь, определите всё-таки поконкретней жанр. Он (имеется в виду Окуджава) говорит...
Ну, Вы знаете, — ну, что такое жанр?
И.ШЕСТАКОВА: ...что у него это городской романс...
Нет.
И.ШЕСТАКОВА: Ну, у Вас же есть, как у Окуджавы, стихи какие-то?
Нет, нет-нет-нет. У него городской романс, вы знаете, мы... мы совсем разные. Поэтому, в общем-то, собственно говоря, вероятно, люди даже очень хорошие, если они работают в одном и том же жанре, у них есть какое-то соревнование. У нас с ним нет соревнований никаких. Я пишу очень в разных, правда, правда, в очень разных жанрах. Поэтических. Но всё равно это... а если говорить о песне, это жанр авторской песни. Авторской песни. Вы понимаете, вот, например, я считаю, что кино — это искусство режиссёра-автора. Если режиссёр — автор, тогда есть кино. <Звук проезжающей за окном машины> А если он просто ремесленник, тогда кино нету. Так же, как вот и здесь вот в этих вот песнях. Вот есть какая-то маленькая тонкость, это, вы знаете, вот, если вы обратили внимание, почти все мои песни написаны от первого лица. Булат реже это делает. Но я вам скажу, я даже не хочу сравнивать, и вообще в этом разговоре его упоминать, упомянуть хочу только с большим уважением, э... и мы так закончим на этом. Просто я его   люблю, и стихи его, и как он это делает, и вообще, просто как личность. Ну, это само собой.
Понимаете, вот я получаю письма, и в них спрашивают: не плавал ли я, не летал ли, не сидел ли, не шоферил ли, не воевал ли и так далее. Ну, во-первых, я так считаю это похвалой своего рода: потому что люди думают, что если человек так пишет и так знает предмет, хотя они ошибаются, я во многих случаях предмета не знаю, хотя, в общем, человек любознательный и любопытный, и очень пытаюсь как-то д... докопаться. Нет, тут есть самое главное, что в этом есть моё собственное мнение и суждение о тех предметах и вещах, и людях, и проблемах, о которых я рассказываю. Вы понимаете...
Поэтому я хочу от себя писать. От "Я". Это первое. Но а если говорить о такой юмористической стороне дела, то, может быть, в отличие от него, в отличие от многих других поэтов, которые писа… пытаются делать и песни, и стихи, всё-таки я актёр, понимаете, и я часто бывал в шкуре других людей, и мне, наверное, проще говорить от имени других людей. И, наверное, проще их проблемы на себя надевать, как кожу. Понимаете? Вот из-за этого люди обманываются и думают… Так я получил письмо: "Не с вами ли мы выходили под Оршей из окружения?", например. Или, предположим, "Я помню, как по Чуйскому тракту мы с вами… с вами гоняли МАЗы", после — "Машин"... Этого не было ничего! Но вот и не то что хочется так думать, а возможно и так. Но они верят, что это было, что это действительно так.
И это не от того, что вот я, там, пишу чистую правду. Я почти всё придумываю, иначе это не было бы искусством, понимаете. Взять да зарифмовать какой-нибудь эпизод, это ничего не стоит, в общем, в принципе... Рифмовка — это где-то   на четвёртом, там, месте. Прежде всего, это необычайное желание это делать,   потом заставить себя сесть за стол. Потом подманить вдохновение, почуять его, а потом уже рифмовать. Это, так сказать, не самое главное. Нет, это просто… просто это… это я думаю, настолько придумано, что становится правдой для этих людей.
В.БОЛЬШАКОВ: Ну, альпинистскую-то серию вы писали всё-таки в горах?
Вы знаете, только под впечатлением, под впечатлением. И единственная песня о конкретном случае, который меня поразил. И то он придуман. Вот. Но альпинистская серия это правда. Ну, <смеётся> и их нельзя назвать, эти песни. Я их очень ценю. Вы знаете, вообще я к своим песням первым дворовым песням, или их ещё называют "блатными", "городскими", как угодно, — я отношусь с симпатией, с любовью, помню их. Они мне помогли искать форму простую, потому что, в общем, эти песни вот авторские, мои песни, во всяком случае, я хочу, чтоб они входили не только в уши, но и сразу в душу. И, и из-за этого настолько очищаешь и отбираешь слова, текст, и вместе это делаешь. Я работаю с магнитофончиком, маленький магнитофончик ставлю с собой. Там приходит какая-то строка, если она не лезет, я пытаюсь ритм. Это всё вместе. Я даже не знаю ино… иногда, что раньше и что позже. Иногда просто напишу стихотворение — и начинаю мучиться с мелодией. Никогда ничего не выходит. Я бросаю, и на пятнадцатый–двадцатый раз исполнения моего на людях, на зрителях — выкристаллизовывается мелодия. Когда вот я, например, рассказал об этом композиторам, они были безумно удивлены. Они говорят: как так, как это случилось? Потому что у тебя есть очень странные ходы, которые профессиональный музыкант никогда не сделает. Я говорю: вот вероятно, от этого.
И, видите в чём дело, вот вы сказали о жанре, — мне кажется, это есть манера беседовать с людьми при помощи песни. Но а если Вы хотите, я вам расскажу маленькую-маленькое отступление, которое, возможно, совсем всё разъяснит.
Я ведь когда начинал писать свои песни, я никогда не рассчитывал на то, что у меня будет большая аудитория. Они предназначались для четырёх–пяти людей. И, как говорят, "иных уж нет, а те далече", некоторые из них даже и умерли, эти ребята. В общем, Лёва Кочарян, он успел снять только одну картину "Один шанс из тысячи", он его поймал и умер. Потом Вася Шукшин. Из ныне здравствующих — это Тарковский Андрей и Артур Макаров — писатель. В общем, компания была прекрасная. Мы жили полтора года такой коммуной что ли, вместе. Все были молодые, в одной квартире на Большом Каретном переулке (на улице Ермоловой), про которую я даже написал потом. Вот. И я куда-то уезжал, они уезжали. Мы уезжали на заработки, привозили там какие-то рассказы новые, впечатления. И вот мои впечатления — я их… из них делал песни. И знал, что от меня — каждый раз, когда я возвращался — ждут песен мои друзья. Вот я на них рассчитывал.
Значит, при самом начале — когда они начинались, эти песни — там была атмосфера доверия, раскованности, непринуждённости. Дружественная      атмосфера, и — свободы. Понимаете? Я никого не стеснялся: я уверен был, что их интересует, что я им спою. И действительно это было так. Потому что, ну, в общем, это мы… мы одинаково думали, и я знал, что их так же скребёт по нервам   то, что происходит вокруг, как и меня.
Потом появились залы, дворцы, там, стадионы. Не только у нас, и за рубежом. Но я всё равно сквозь все эти места и времена постарался протащить вот эту вот… вот этот самый дружественный настрой.
Мне кажется, вы знаете, если вы хотите, что эти песни стали так популярны, и, в общем-то, уже около пятнадцати лет стараюсь я не слезать с пика. Много раз говорили, там, ушёл! нет! всё! кончился! и так далее, и так далее. Однако, ну как попробуем сделать шесть дней стадионов по пять тысяч человек пять раз в день     — они полны и невозможно попасть. Значит, это всё неправда. Лю… люди тянутся и хотят эту… это слушать. Потому что в них есть доверие, доверие к тем людям, с которыми я разговариваю при помощи этой песни.
И.ШЕСТАКОВА: Кстати, о стадионах...
Да?
И.ШЕСТАКОВА: ...Вас не волнует большое количество фельетонов о вас в    газетах?
О… Они обо мне?
И.ШЕСТАКОВА: Да.
А разве есть обо мне фельетоны?
И.ШЕСТАКОВА (смеётся): Есть!
В какой?
И.ШЕСТАКОВА: Мне приходилось в архивах копаться для того, чтобы   посмотреть предыдущие интервью ваши, чтоб не повторяться просто. Вот. И я...
—>
...не совсем так. Я думаю, что это неправда. Видите в чём дело, те песни были совсем не на злобу дня. Т… тогда была, вероятно, такая потребность вот в этом простом общении с людьми, и настоко уже навязла в зубах, в ушах вот эта вот такая… такая липкая интонация всех этих песен, которых со сцены исполняли, что была потребность в тех песнях, которые я начал писать поначалу. В них не было ничего на злобу дня, нет. Вот если они были, эти городские или блатные песни, там было токо такая "одна, но пламенная страсть": стремление к свободе, к любимой женщине, надежда на то, что его будут ждать, и он обязательно выйдет. Как помните эту песню: "За меня невеста отрыдает честно, за меня ребята отдадут долги...", это друзья, очень близкие. Я, правда, к дружбе относился раньше, да и теперь стараюсь, так оно и, в общем, и, наверно, и осталось, как н… не к слову, а как действительно к одному... Ну, в общем, я и жил, и живу, и продолжаю жить для своих друзей, и стараюсь писать для них. И эти песни,   которые я пишу теперь, я всё равно предназначаю с самого начала я имею в виду — даже их, ушедших и погибших. Понимаете? Вот так.
И.ШЕСТАКОВА: Значит, обобщения нет? Вы всё-таки продолжаете избирать какой-то один...
Нет, ну, видите в чём дело, я думаю, что и тогда было обобщение. Ну, это    неправда, что тогда были на злобу дня, а теперь обобщение. Это невозможно о… определить, есть обобщение и нет обобщения, Это пускай критики разбираются в этом. Откуда я знаю, есть в этом обобщение или нет. Ведь...
<—>
<Возвратился со сцены, учащённо дышит>
...Вы правы абсолютно. Дело в том, что... Я даже часто, в общем, слышал упрёки в этом смысле от профессиональных композиторов, что это нарочная примитиви… примитивизация. <Закуривает> Но дело в том, что в одном они правы. Это нарочная, но только не примитивизация, а упрощение. И я вам сказал почему.   Чтобы это сразу… сразу входило, чтобы у людей... чтобы они не напрягались. Понимаете? Дело в том, что, в общем, писать сложные мелодии, наверно, это не так сложно. Особенно для профессионалов. И ещё я вам скажу, что у меня есть свои ритмы, которые не пользует никто. Вот я знаю точно, что музыканты не могут моими ритмами играть, музыканты. Когда даже я им покажу — они не могут. Они ужасно простые, эти ритмы. Но вот я даю просто музыканту-профессионалу гитару и говорю: вот сделай этот ритм. И он — он не может его повторить, этот ритм. Но я вам скажу, в чём дело. Эти ритмы настолько, как вам сказать, не расплывчаты, что ли, а наоборот: я их могу затягивать, а-а-а наоборот очень спрессовать. Так что вот в зависимости от аудитории, в которой я работаю, в зависимости от зала, я могу очень поменять, поменять не только...
<—>
Вот в чём ещё принцип авторской песни, мне кажется, почему она имеет и преимущества перед песней отрепетированной окончательно и которая работается под оркестр, что я могу поменять даже мелодию, даже мелодию. И из-за этого придать окраску песне, которая звучала, скажем, на предыдущем концерте как серьёзная, и люди так сдвигали брови, а на следующий раз — они улыбаются. Именно из-за того, что я имею возможность из-за своих ритмов поменять, поменять даже вот настроение песни. Понимаете? То есть, она импровизационная ещё из-за этого получается. Можно импровизировать! Ну...
И.ШЕСТАКОВА: Вот в последней вашей пластинке... Они, по-моему, были      записаны с ансамблем, да?
Они были некоторые записаны с-с оркестром, а некоторые — так.
И.ШЕСТАКОВА: А чем это объяснить? Вы что, изменили своей гитаре?
Вы знаете, я... Это не я изменил гитаре. Дело в том, что когда мы начинали    писать здесь, то даже вопроса не возникало о том, что я буду с гитарой, а, в общем, мне хотелось, чтоб появились хоть кое-что, я хотел, чтобы тексты хотя бы звучали. Ну, в общем-то, ведь вы понимаете: этот век... Ну. в прошлом веке писали письма, и только на бумаге, да? А теперь есть ещё и магнитофоны, и пластинки. Короче говоря, я хотел издания, издания стихов, текстов. И, в общем, сопровождение иногда меня самого коробило. Но я пошёл на это, ста… думая, что я смогу это превозмочь, в общем, напором. Ну, короче говоря, тем, что, в общем, тем, что их и отличает эти песни, которые были в первых своих вещах. А дальше то, что записано там, большие диски. Здесь же ведь не вышло ни одного большого диска. Так это всё и осталось, маленькие пластиночки. А...
И.ШЕСТАКОВА: Извините, попутный вопрос. Значит, э... вот, а от кого это зависит, почему?
Не от меня. Не от меня. И ведь, вы понимаете в чём дело, даже я и не знаю от   кого. Я на очень высоком уровне получаю иногда согласие, потом вдруг это как в вату уплывает. Прямо и-и-и не знаешь, кто перед тобой, ко… кого конкретно надо душить. Понимаете? И ко… ко... кого надо брать за горло. Не знаю, не знаю. Дело в том, что вот, например, лет пять тому назад я записал два диска больших, один самостоятельный, свой, а другой э... диск, в котором одна сторона — я пою свои песни, а вторую сторону — моя жена, Марина, поёт по-русски мои же песни, написанные специально для неё. И эти песни не вышли. Вернее, они надёрганы: кое-что есть в маленьких пластинках из них. Причём то, что, как ни странно, <усмехается> вызывало у редактуры наибольшие возражения. Там: "Кони привередливые", "Москва — Одесса", — они вдруг появились. Потом вдруг, я смотрю — вместе, "Мелодия" вместе с болгарами издают пластинку, в которой есть ещё несколько вещей из этих вот, записанных. А у нас так они и не случились. Когда спрашиваешь о причине, там, непосредственно отвечающего за это вот человека, он говорит, что — <имитирует голос> "ну, понимаете, ну, там, не все песни бесспорны". Я говорю: ну, давайте спорить. А вот от споров они уходят. И, в общем, вы знаете, иногда мне так не... не хочется портить нервы просто себе. Я думаю: да Бог с ним. Всё равно они появятся на магнитофонах, кто захочет — тот их услышит, а кому до этого интереса нет <сигнал проезжающей за окном машины> — не стоит для них стараться. Вот поэтому я особенно сильно и не настаиваю.
И.ШЕСТАКОВА: Ещё вам не хватает импресарио?
Ну, это, правда. Вы знаете, это, правда. Как ни странно. Вот я думаю, что для... как они называются... этот шоу-бизнес, там, нужен импресарио, обязательно. Здесь нужно, может быть, как-то по-другому, какой-то другой человек. Но, во всяком случае, не, не редактура в том смысле слова, как она здесь понимается, особенно на "Мелодии", а что-то другое. Это должен человек, который от начала до конца заинтересован в том, чтобы это вышло. Потому что вдруг кто-то заинтересован, потом на кого-то упёрлось, а он говорит: <имитирует голос> "Да заче-е-ем щас это делать, мало ли обсуждать, да и времени нету, а потом, наверное, бу… будут скандалы, лучше не надо". Ну, это же, вы знаете, у нас так часто бывает: человек хочет так, чтобы так не bouge pas — не… чтобы не двигалось, знаете как, чтоб осталось, так вот, как нас — на том уровне, как это было раньше всё. Вот поэтому я сильно не стремлюсь. Как щас мне сообщили, что они очень заинтересованы в некоторых моих вещах, ну и я решил сделать пластинку из песен, которые выброшены...
И.ШЕСТАКОВА: У меня записано.
...из-з-з "Робин Гуда" — из э... "Стрелы Робин Гуда", была такая картина.   Их выбросили оттуда полностью, сказав, что это песни трагические, очень такого накала а-а драматического, а, в общем, это приключенческий фильм, и они туда не лезут. Их оттуда убрали, и я решил — сделать на тему Робин Гуда, вольных стрелков, сделать вот такую пластинку. <Звук проезжающей машины> Возможно, это получится, возможно нет.
И.ШЕСТАКОВА: Будем надеяться, что получится.
Ну, я очень тоже надеюсь...
И.ШЕСТАКОВА: <Неразборчиво>
...потому что, вы знаете, я вам скажу, что ведь это уже сколько лет идут    разговоры о том, чтоб сделать у нас большой...
<—
...я писал туда песни, музыку для… ну такие музыкальные номера писал. Она и для детей, и для взрослых, эта пе… э… пластинка. Расхватывается она    невероятно. Художник там очень хороший, который оформил этот вот... Это, пожалуй, из самых удачных оформлений, которые у нас были. Очень это было всё хорошо.
И.ШЕСТАКОВА: Знаете, вот вы вначале сказали, что...
<—>
…меня ведь... специального музыкального образования я не имею. Я… я учился играть на рояле, и потом по необходимости, когда я учился в театральном училище. Был такой человек, Борис Ильич Вершилов, друг Станиславского и учитель очень многих людей, он сказал: "Вам очень пригодится этот инструмент", и заставил меня, чтобы я овладел этим инструментом.
И.ШЕСТАКОВА: Такое впечатление, что Вас всегда заставляли. Неужели у Вас   не было интереса к музыке?
Вы знаете, интереса к вот к музыке к самой особого не было. Ну, мне хотелось в компаниях играть, ну, чтобы я мог как-то там выделяться. Это всё-таки самоутверждение, особенно у молодых людей. И это мне помогало, из-за этого я и учился, из-за этого я и начал играть на гитаре. Наверное, так.
И.ШЕСТАКОВА: Знаете, задаётся много вопросов о вашей биографии. Дело в том, что никто толком не знает ничего. Что-нибудь вы можете рассказать, что вы считаете, ну нужным?
О биографии о своей?
И.ШЕСТАКОВА: Да.
<Пауза>
Знаете как, однажды меня кто-то назвал, что Высоцкий — это живая легенда Польши. Никто ничего не знает, а больше всего знают… а песен больше всего исполняется, так что... В общем, в принципе я б предпочитал не рассказывать о биографии. И не потому, что, там, значит, есть нечто такое, чего я хо… что я хочу скрыть, нет, а просто потому что это малоинтересно. Интересней говорить про то, что я успел сделать за это время, а не то, что я успел прожить. Понимаете?
И.ШЕСТАКОВА: Но существуют легенды, причём ещё...
Легенды? Ну и плевать!
И.ШЕСТАКОВА: ...не в Вашу пользу.
Напле... Бог с ними! Вы знаете, я их не хочу опровергать. Помните, как Александр Сергеич сказал: "От плохих стихов не отказываюсь, э… надеясь на добрую славу своего имени, а от хороших, признаться, и сил нет отказаться". <Смеётся> Так   что...
<—>
Ну, в общем, так: у меня не было никого в семье, значит, ни… ни актёров, ни режиссёров, в общем, никого из искусства. Просто мама моя очень любила театр и с самых-самых малых лет таскала меня в театр. И каждую субботу, воскресенье, просто каждую субботу, воскресенье, ну я, скажем, думаю лет до тринадцати–четырнадцати, она меня таскала в театры, и я думаю, что это осталось. А потом, там были какие-то конфликты между родителями: одни хотели, чтобы я стал нормальным советским инженером, и я поступил, в общем, в институт строительный, <шмыгает носом> это, на механический факультет, и учился там. Но потом почувствовал, что это совсем это я… невмоготу, и однажды ночью залил чертёж, шестой раз переделанный, и сказал своему другу, что я с завтрашнего дня больше не хожу, то есть, я ходил формально, получать стипендию, чтобы... потому что тогда это были большие деньги — двадцать четыре рубля. Вот ну и, значит, э... и перестал. А в это время уже несколько лет я занимался в самодеятельности. Но это не такая самодеятельность, которую мы привыкли вот уже и которая сразу оскомину вызывает, так и хочется... самодеяте-е-ельность. Как однажды Ливанов спросил нашего министра культуры: "А вы бы пошли к самодеятельному гинекологу?" В общем, это так всё самодеятельность — по этому поводу прошлись в каких-то картинах, но бывают иногда... Ну как всегда и бывают исключения. У нас не была самодеятельность. Это просто люди кроме своей работы занимались ещё другим делом — любимым более, чем работа. Это было хобби, которое ещё тогда не оплачивалось, скажем, да? Ну вот. <Звук проезжающей за окном машины> Это был Богомолов — руководитель этого коллектива, он — артист художественного театра, он был даже когда-то в коллегии, подавал большие надежды, потом чё-то закис, а теперь он опять всплыл. И вот вроде он будет даже главным режиссёром (если будет разделение художественного театра, по-моему, оно уже произошло даже). Вот этого филиала — художественного театра, токо другого. Значит, который в филиале. Я работал у него. Он на нас пробовал многие свои будущие спектакли и работал с нами режиссёрски как с профессионалами. И я начал набирать у него очень сильно, по его словам. Вот. Конечно, это меня увлекало более чем студенчество моё, и я оттуда ушёл. Ушёл. Просто ушёл и стал поступать... В общем, кончил я студию МХАТ. Поступил с диким трудом: считалось, что мой голос не приспособлен для сцены. Меня даже пытались прогнать за профнепригодность из-за голоса. Но Масальский Павел Владимирович, который умер вот неделю тому назад, он не дал меня прогнать, взял меня закончить училище. И я, значит, в числе нескольких лучших вот, на их взгляд, учеников кончил училище МХАТ. Стал выбирать театры. Было масса неудач, но тут уже я не хочу разговаривать, потому что приглашали туда, сюда, я выбрал совсем, самый худший вариант из всего, что мне предлагалось. Вот. Тогда начинался новый театр, я всё в новые дела куда-то суюсь. Понимаете? Ровенских начинал, наобещал сорок бочек арестантов, ничё не выполнил, в общем, ничего интересного из этого театра не сделал, поставил несколько любопытных спектаклей, и всё. Я оттуда ушёл. Начал бродить, бродить по разным театрам, даже работал в театре Миниатюр, театрам, кино, ездил снимался в маленьких ролях. А потом, когда организовался вот этот театр, через месяц я сюда попал по рекомендации Славы Любшина, он у нас работал тогда, и стал в нём работать. Вот и всё, вот.
И.ШЕСТАКОВА: Вы знаете, в связи с последней Вашей ролью в кино, большой Вашей ролью...
Да...
И.ШЕСТАКОВА: Вот эта вот банда "Чёрные кошки - Вы её вообще застали в жизни?
Вы знаете, когда мне было совсем-совсем немного лет. Я помню эту облаву. Потому что мы жили в трёхэтажном доме, напротив, точно, Ржевского вокзала, где была облава. Они собирались ограбить: там были пути, которые… приходили эшелоны из Германии. И они… Было… Было запланировано ограбление этих эшелонов, как нам рассказывали. И мы помним стрельбу, колоссальное количество милицейских машин. И мы смотрели в форточку. Я помню эту облаву. Но я был настолько малолеткой, что я тогда ещё не очень понимал, что это такое. Но я всё-таки её как-то вот помню, вот это вот название...
<—>
И.ШЕСТАКОВА: ...это случайность?
Нет, это не случайно. Это мы сделали, это, в общем-то, я виноват в том, что мы стали… что мы сделали эту картину. Эта картина была отдана в Ленинград, другому человеку. Но писалось это с меня и для меня братьями. И они меня встретили и сказали: "Володя, вот нужно, чтоб ты это делал". Я го… И вдруг мне мой друг, режиссёр "Вертикали", Слава Говорухин, говорит: "Слушай, ты читал такую, есть "Эра милосердия"? Это уже не детектив, а это ближе к литературе: там есть характеры". Я почитал и, и мы вместе совместными усилиями отняли у одной студии, передали в Одессу. Ну, в Одессе, как вы понимаете, только павильоны.
ГОЛОС: Володь, финал.
Ну и, значит...
ГОЛОС: Володь, всё, финал!
Вот так вот я начал сниматься в Одессе.
<—>
<Вернулся со сцены, учащённо дышит>
..телеэкраны — это я играл Дон Гуана в "Маленьких трагедиях" Пушкина. У Швейцера. Вот. С очень хорошими актёрами.
И.ШЕСТАКОВА: Это телефильм?
Это телефильм, но, возможно, он будет и на экранах — это бывает, такие они делают. Я вам потом...
И.ШЕСТАКОВА: Вот...
...очень интересную вещь расскажу. Ну, ладно.
И.ШЕСТАКОВА: Давайте сейчас.
Давайте, это неважно. Спрашивайте, у Вас же план есть. Давайте мы… давайте мы закончим быстро, потому что это...
И.ШЕСТАКОВА: Нет, Вы знаете...
...это очень сложно.
И.ШЕСТАКОВА: Ну, хорошо, ну, хорошо. Итак, значит, в рецензии в "Литературной газете" было сказано, что Вы - Жеглов...
   Да..
И.ШЕСТАКОВА: ...и Шарапов - совершенно разные люди. Вы согласны с ними?
Да.
И.ШЕСТАКОВА: Как Вы оцениваете своего <неразборчиво>?
Вы знаете, я согласен с почти со всеми рецензиями, но они все остановились на четверти пути в разговоре об этом. Вы знаете, я ведь не очень люблю профессию и актё… актёрскую. Я щас ухожу из неё — и из театра, и из кино потихонечку так выхожу: буду сам делать это. Исполнительскую профессию, — хотя есть гениальные исполнители, но… там, Рихтер, скажем, вот я её меньше предпочитаю, чем профессию авторскую, творческую — профессию творца, который сам придумывает и сам воплощает, понимаете?
Вот. Поэтому, значит, вот по поводу этой роли, почему я и согласился. Ну, во-первых, я хотел работать кланом — это моя давнишняя мечта, мне снова хотелось вернуть десятилетней давности ощущения свои, которые были у меня в Одессе, когда я снимался в картине "Короткие встречи", когда все были на площадке, даже ненужные актёры, — у Киры Муратовой. Вот. Это была очень хорошая картина. Она, к сожалению, очень мало тиражирована и, в общем, она прошла так...
<—>
...значит, они все остановились на четверти пути.
Дело в том, что вообще — в принципе — вот эта вот драматургия, на чём построена вообще вся вещь: этакий, <усмехается> ну что ли, голубой герой, который призывает к милосердию, — к тому, что — кончена война, и к тому, что — уже хватит, и нужно наоборот — всё в сторону умягчения, а не ужесточения, и что нужно действовать честно даже с нечестными людьми, — эта, в общем, позиция. На словах она хороша. Но вот если сейчас кругом посмотреть, поглядеть что в мире происходит, — и о терроризме, и о том, что — вот эти вот "красные бригады" стреляют по ногам детям, а потом на их глазах убивают учителя, — начинаешь сомневаться, кто из них, в общем, прав. Если Вы обратили внимание, то Вайнеры — они это как раз ухватили как… в этой вещи. Они были очень серьёзны. Когда они поссорились окончательно — два персонажа, — по книге, — и разошлись (тот сказал: "Я не хочу с тобой работать", а Жеглов ему ответил: "Ну и как хочешь"), приходит Шарапов в МУР — и видит в траурной рамочке свою любимую девушку, которую убили те же бандиты. И вот в данный момент, если бы они ему сейчас попали, он любым способом упрятал бы их за решётку, если бы не уничтожил, правда? Вот Жеглов мой находится всё время в этой позиции, в которой Шарапов мог бы оказаться в конце картины, понимаете? И, в общем-то, я его нигде не оправдывал, я даже не знаю чего я с ним делал, — я, в общем, только знаю одно, что — нету людей, э… у которых... Очень много перемешано в нас всего, да и у профессионалов тоже. И у него. Это видно по картине, правда? Вот Ольга Чайковская — там она хорошо написала, что — я вот не понимаю, он нам нравится или не нравится, нравится или не нравится. Кстати говоря, очень многим людям нравится, что он засунул кошелёк в карман, и так ловко. Потому что это явный вор. Возможно, он так бы не… не стал себя вести с человеком, в котором не уверен.
Ну а вот одно — я сделал в этой картине, это… я считаю, что это моя заслуга, собственно, моя заслуга — что он ошибается, что если он подо… подозревает, что это преступник, — всё, — для него человек перестаёт существовать. Человек в нём. И поэтому с единственным приличным человеком он ошибся, поэтому он так и ведёт с ним, понимаете? Вот в этом, может быть, есть что-то. Но они никто не договорили, что — это теперь очень интересно и важно исследовать эту тему: кто из них прав. Как нужно обращаться с террором — таким же, в общем, способом или, всё-таки, терпеть и пытаться находить другие пути. Вот это… ведь никто ж на этот вопрос не может ответить в мире, понимаете?
В.БОЛЬШАКОВ: Ну, дискуссия идёт всё время, как — стоит ли...
Ну, идёт, идёт, но вот в тридцатые годы америкашки взяли да уничтожили банды. Как? Они дали приказ, — не приказ, а разрешение — убивать...
<—>
Я Вам хочу сказать, что мы пыта… я, например, и согласился сниматься в этой картине, — чтобы этот вопрос поставить… поставить. Со своей точки зрения, как мы... О… от имени моего персонажа я утверждаю, что нужно так с ними — их надо давить — от начала до конца если ты уверен абсолютно, что это преступник, на сто процентов. Но — бывают ошибки. В данном фильме это была ошибка омерзительная со стороны Жеглова. В другой раз, может быть, не так страшно.
И.ШЕСТАКОВА: <Неразборчиво>.
<—>
Ну так и должно быть — моё, да, <смеётся> конечно. Конечно, я его немножечко...
И.ШЕСТАКОВА: Вы пытаетесь полностью...
...я его немножечко...
И.ШЕСТАКОВА: ...перевоплощаться.
Нет, я это не люблю, я это не выношу. И вообще, я считаю, что это неправильно, особенно в наш век. Этот театр ушёл — театр, когда клеили носы, и перевоплощались, делали себе другие лица, говорили другими голосами и так далее, — это неинтересный театр.
И.ШЕСТАКОВА: Значит, вы играете самого себя? В каком-то плане.
Вы знаете в чём дело, это тоже довольно очень просто поставлен вопрос. Я не просто "самого себя" — я просто своего героя немножечко подмял под то, что м… мне казалось удобнее. Но — конечно, не самого себя! Они же, ведь я Вам говорю, они писали немножечко с меня — вот с образа, который создался у них из-за моих песен. Мне было проще работать из-за этого.
Это особая роль, понимаете? Это особая роль, потому что она вот так вот была сделана с самого начала авторами.
И.ШЕСТАКОВА: Вот создалось такое впечатление, что Вы когда-то имели дело, может быть, - не имели, но, может быть, Вы наблюдали, или, может быть, кто-нибудь...
Вот я вам...
И.ШЕСТАКОВА: ...из родственников работал в милиции у вас?
Нет. Нет. Вы знаете, вот об этом и разговор, вот так часто — и с песнями. Но — Вы-то сейчас спрашиваете как профессионал, а есть очень многие люди, которые отождествляют меня с тем, кого я изображаю на экране...
И.ШЕСТАКОВА: Ну, это вы говорили.
...и они пишут: "В МВД, капитану Жеглову". И не оттого, что они кретины и идиоты. Они полагают, что существует такой персонаж, и что я на время стал им. Вот какое у них ощущение. Потому что — я не могу всех принимать за такую… за таких серых людей, знаете, которые... Ну, например, они мне пишут, там: "Зачем ты убил лошадь?", там. Ну, это я ещё понимаю где-то, — в "Служили два товарища", да? Но когда они в песнях, когда я пою "Я скачу, но я скачу иначе" — они же не могут меня приним… принять за скакуна-иноходца, правда? Хотя я пою от первого лица, <смеётся> так вот. Тут, наверное, у них начинают у моих слушателей и зрителей — работать шарики: "Значит, что-то он под этим имел в виду: ведь это не лошадь — значит это какой-то символ" — в общем, с ними что-то делается, с этими людьми.
А я вообще, ведь очень дорожу своими зрителями и слушателями, и когда в самом начале своих выступлений вот я обращаюсь к ним, говорю "Дорогие!.." — я, правда, ими дорожу, очень дорожу. Потому что вот для авторской песни совсем не нужны котурны, совсем не нужен свет, перемена, приподнятость вот эта, зрелищность, — в ней нужно это всё сдёрнуть, снять совсем, понимаете? И поэтому они мне необходимы, эти люди. И если мне кажется — к середине ль там, к концу — что что-то с ними случилось, что они когда-то это вспомнят, вот, мне кажется, что цель достигнута. Поэтому я очень часто прошу их не аплодировать, понимаете, — по самому началу, — чтобы не разрушить ощущение беседы доверительной. Вот так. Кстати говоря, как и в кино...
<—>
...она не была. Вы видите как, она не была второстепенной ролью в "Бегстве мистера Мак-Кинли". Это была роль — в общем, по э… даже по метражу и даже по нагрузке — как роль Баниониса. Это — человек, который рассказывает эту картину — уличный певец. Я написал девять баллад для этой картины, громадных баллад. Мне кажется, это была, пожалуй, самая удачная моя работа в кино как вот автора вот этих песен, баллад, музыки. Но они, к сожалению, опять — как оч… очень часто это бывает — не вошли в картину. Там была, например, баллада о человеке, который недолюбил, недопригубил вино. Может быть — "Не до..." — вы слыхали, такая песня.
И.ШЕСТАКОВА: Да, слышала.
"Кто-то высмотрел плод" — вот это вот об этом. Об этом разговор шёл. А… Это… Это кино было намного более серьёзно, на мой взгляд, и современно. Но матерьял картины получился более тягучий и более тяжёлый, и эти песни не легли туда. Вернее — на мой-то взгляд, они легли, но на взгляд вот людей, которые принимали эту картину, — нет. Они научились очень <смеётся> здорово сейчас говорить, значит, — находить способы, чтобы это убирать — говорить <имитирует голос>: "Ну как мы можем про них писать, откуда: это же клюква развесистая получается". Вот я считаю, что они не правы. Вот. Смысловая нагрузка в этой картине лежала на мне точно так же, как и на нём. Но, к сожалению, этого не случилось, видите. И это не просто второстепенная роль — это просто… это совсем какой-то малюсенький эпизод оказался. Эти люди всё время возникали рядом с этим человеком, это люди, которые… которые рассказывали о том, что — это человек, который прошёл две больших войны, и что вот этот вот… что не существует маленьких людей, вообще в этих балладах была колоссальная нагрузка смысловая картины. И если их принял Леонов — вы знаете, он человек капризный, — то это о многом говорит. Но, к сожалению, там кроме Леонова были ещё другие начальники — они, значит, всё это убрали. Вот. Вот что случилось с кино.
Вообще я должен вам сказать, что — с кино не сложилось. У меня было несколько ролей, которых Вы, к сожалению, не видели, и не помните. Вот, например, "Короткие встречи", картина, где... Я считаю, что — это одна из самых лучших моих работ.
И.ШЕСТАКОВА: Почему я её не видела?
Кира Муратова... Она очень была мало тиражирована. Она такая — сложная картина. Потом — "Служили два товарища" Карелова. Эта роль моя... В общем, там была просто полная вивисекция, иссечение членов. Короче говоря, у меня есть ролик на тридцать минут того, что не вошло в картину, — моей роли. Потому что, — тогда, я помню, живой Арнштам сказал: "Если вы хотите, чтобы эта картина вышла на экраны, посмотрите, что у вас получается. Один из ваших героев положительных всё время молчит, другой болтает, и в будущем — в тридцать седьмом году — он будет одним из тех следователей, которые будут — просто как бы, не задумываясь — стрелять и приговаривать, и единственный человек, который у вас себя ведёт прилично и как мужчина, и как воин, и как э… интеллектуал, и в общем, — это, получается, — белый офицер". Ну, из-за этого вынуждены мы были убрать очень-очень-очень-очень много — из этой картины. И получилась опять эта роль — в "Двух товарищах" — ну, вроде бы и главная, но опять — без той нагрузки, которую она имела в сценарии. Понимаете? Вы почитайте сценарий — Вы увидите. А сценарий изумительный. Просто...
И.ШЕСТАКОВА: Он где-нибудь был опубликован?
Опубликован как книжка. Я считаю, что это вообще лучшее, что они написали. И впервые был образ такого — на экране — такого офицера. Хотя после вот этой… этих вот срезок и вырезок даже в одной маленькой статеечке появилась такая фраза — о том, что это — шаблонный, банальный образ белого офицера. Вы знаете, это меня так поразило...
<—>
И.ШЕСТАКОВА: Я вчера была на вашем спектакле, где Вы играли Гамлета. Я бы хотела, в общем-то, задать такие, может быть, немного неделикатные вопросы, может быть - как дилетант в театре. В общем-то, театр, я считаю, что я понимаю. Вот. Ну, меня поразила, например, декорация. Почему именно такие нюансы, как декорации, ваши костюмы именно такими были?
Щас я вам объясню. Я… я считаю, что этот сп… спектакль, о котором несправедливо умолчали. Он был сделан девять лет тому назад... Ну, знаете, почему — это надо спрашивать у режиссёра. Я считаю, что…
И.ШЕСТАКОВА: Вы согласны с этим?
Не токо согласен — я это принял, двумя руками, голосовал за это. Это… я считаю, что... И не только я: вы знаете, тут приезжает один человек, который держит "Арт ньюс" — журнал, — он просто каждый раз, приезд… приезжая сюда, идёт глядеть этот спектакль. И он сказал, что — "это самый демократичный "Гамлет", который я когда-либо видел". Вы знаете, что это — вставшая на дыбы земля, этот занавес, что он работает как Судьба. Что он сметает в могилу и правых и виноватых, что он стал действующим лицом, что он дал возможность зрителям (которые всегда хотят увидеть — а что там за кулисами?) поглядеть, — нате поглядите. Понимаете? Это удивительная штука. Ну а кроме всего прочего, — конечно! вы говорите, почему так одеты актёры? Щас я вам объясню почему. А почему вы думаете, что в Дании, например, в то время не ходили в шерсти? Только в шерсти и ходили, вот в чём дело-то, ходили в шерсти, в грубой шерсти. И — в кожах.
И.ШЕСТАКОВА: Значит, это не абстракция, как я поняла?
Нет.
И.ШЕСТАКОВА: Мне почему-то показался спектакль полной абстракцией.
Нет, это неправда. Единственное, что там есть — это вечное актёрство. Полное смешение костюмов вот в этой команде актёров. Но это и есть находка режиссёрская, на мой взгляд очень интересная, что он сделал вечное актёрство: они во все времена бывали такими, наигрывали всегда, завывали и так далее, и так далее. И, в общем, как говорится…
Но ведь дело вот в чём. Гамлет ведь затеял "мышеловку" — у нас в спектакле — не для того, чтобы посмотреть, виноват э… Дядя или нет, убил ли он Отца или нет.
ГОЛОС: <Неразборчиво>.
Щас…
ГОЛОС: <Неразборчиво>.
<—>
А я даю — затеваю эту историю — может быть, первый раз за все постановки гамлетовские, — для… чтобы, ну как вам сказать, чтобы... Мне очень хочется, чтобы Король — теперешний — был не виноват. Потому что он не хоч… не очень хочет убивать, и поэтому он Горацио говорит: "Я тебя очень прошу — смотри в оба: быть может, это — у меня, тут, — я очень устал, понимаешь? Может быть, Король не виноват". Ему так не хочется, чтобы он был... Он "мышеловку" затевает для того, чтобы убедиться, что Король не виноват, что это — у него, вот тут вот происходит, понимаете?
И.ШЕСТАКОВА: Да, я всё понимаю.
Вот в чём дело, и...
И.ШЕСТАКОВА: К сожалению, в спектакле я это не совсем поняла.
Ну, это же очень сложно. Вы поймите, ведь ещё — тут есть ещё какая вещь. Там так много режиссуры. Вы пришли первый раз, может первый–второй–третий, — мы-то над этим работали всё-таки много времени, там, <смеётся> полтора года. Вы пришли сразу, и — ещё урывками, стояли — неудобно и так далее. Поэтому Вы на этом не зафиксировались просто, и всё.
   В.БОЛЬШАКОВ: Как зафиксироваться — там было такое ощущение...
Там есть много...
В.БОЛЬШАКОВ: ...когда человек хочет уличить неверную жену, и всеми...
<—>
И.ШЕСТАКОВА: К сожалению, не смотрела "Мастера и Маргариту", но Вы знаете, например, я очень сомневаюсь, можно ли такое произведение булгаковское поставить в каком-то таком - закрытом помещении, вот, в трёхмерном пространстве в театре?
Можно. Потому что это — театральная фантасмагория.
И.ШЕСТАКОВА: Скорее это, наверное, в кино было бы...
Это можно сделать в каждом театре — свои… свой "Мастер и Маргарита". Вы же видите, что — на т… на тех же декорациях, на тех же приёмах, и даже написано в афише: кто не видел старых спектаклей — значит, тады <смеётся> — лучше не ходить. Там очень здорово сделана инсценировка — раз, и, во-вторых — это театральная — нашего театра — фантасмагория, вот из-за чего он так сделан.
Но ведь видите, Вы говорите, вот: на мой взгляд. Ну, конечно, у каждого свой взгляд. На Ваш взгляд — так, а на его — любимовский взгляд — по-другому, вот и всё, и больше ничего. Каждый ведь имеет свой взгляд и каждый делает по-своему. В этом-то весь смысл и я это очень уважаю в людях, и у него особенно — в нашем главном режиссёре.
И.ШЕСТАКОВА: Скажите, я бы хотела, может, немножко глобальный вопрос задать. Всё-таки я хочу знать, как именно Вы думаете. Вот Ваше творчество, я имею в виду песенное творчество, как Вы думаете - оно всё-таки имеет как-то такую сугубо русскую основу, понятно только русскому человеку?
По-моему... по-моему — в большинстве. По-моему, в большинстве — да. Потому что единственное, что беспокоит (я ведь очень много пел за границей) — что их беспокоит, — это и темперамент, напор, — и когда им переводят довольно точно — тогда это их поражает. И всё-таки они недоумевают и не понимают: а почему же по этому поводу надо так выкладываться и так прокрикивать вот про это, понимаете?
Вот, конечно, мне кажется, что, конечно, корни русские у этого, у этих песен. Очень. Особенно последние песни, особенно последние вещи, которых вы, может быть, и не знаете. А может быть и знаете. Хотя бы в пл… в последней пластинке их много — и "Купола", и "Банька". "Ложь и Правда" — новая, и "Кривая и Нелёгкая", — вот все эти вещи, это, конечно.
Я стал последнее время много писать даже... даже…


На первую страницу \| К оглавлению \| сайта

	Последнее обновление: 17 сентября 2023 г.	+
Владимир Высоцкий Vladimir Vysotsky Vissotski Vissotsky Visocki Visotski Visotsky Visotskiy VVysоckij Wladimir Wysotsky Vysockij Vysockiy Vysotski Vysotskij Vysotsky Wisocki VVysockij WSVVb1SS0CKiY