В.ЯНКЛОВИЧ: Добрый вечер. Этот месяц для раменцев знаменателен, по-моему, в этом месяце происходит творческий отчёт московского Театра драмы и комедии на Таганке. У вас в этом месяце два спектакля этого театра. Недавно в соседнем клубе работала группа Театра на Таганке и сегодня у вас в гостях артист московского Театра драмы и комедии на Таганке, член Союза кинематографистов Владимир Высоцкий. Вы знаете Владимира Высоцкого по его фильмам, по спектаклям, но сегодня мы коснёмся его поэтического творчества. На мой взгляд, Владимир Высоцкий — один из выдающихся поэтов нашего времени и то, что его поэзия вызывает любовь зрителей несомненно, и поэтому его творческие, поэтические вечера всегда собирают много народу и не только в клубах и во дворцах, на стадионах. Следовательно, поэзия Высоцкого, и заслуженно на мой взгляд, любима. Я с удовольствием представляю сегодня слово поэту Владимиру Высоцкому.
<Аплодисменты>

<Аплодисменты>
   Спасибо.
   Добрый вечер, дорогие мои зрители и слушатели. Я нарочно начал с песни, которая называется «Братские могилы», просто чтоб вы не подумали, что к вам приехал кто-нибудь другой. Вот ну и ещё с такой тайной целью, чтобы отрекомендоваться, потому что песня эта известная. Песни ведь хорошие — они в отличие от людей хороших живут долго, потому что люди хорошие — они больше нервничают, беспокоятся, переживают в жизни, поэтому помирают раньше, а плохие долго живут. А песни наоборот. И вот я хочу надеяться, что эта песня не из плохих, она звучала в фильме "Я родом из детства". Пел её я сам и Марк Бернес. Потом я её записал на пластинку, а теперь вот я продлеваю ей жизнь тем, что пою её своим друзьям и зрителям на моих выступлениях.
   Ну и сейчас я хочу несколько слов… вы, вероятно, уже много знаете о Театре на Таганке, но я совсем возьму другую грань, я вам попробую, попытаюсь сказать почему этот театр за такой короткий кусок времени, за четырнадцать лет (это очень немного для театра), почему он завоевал такую любовь и популярность у зрителей. Московский Театр на Таганке, в котором я работаю, расположен на Таганской площади. Таганская площадь знаменита тем, что на ней раньше была тюрьма и театр. Значит, тюрьму… э… но театр был плохой, потому что в него ходили меньше даже, чем в тюрьму. Вот. И тюрьму сломали, а театр реорганизовали. И вот я написал, помню, даже такую песню:

   Вот эта песня устарела, потому что есть зачем идти на Таганскую площадь. Театр на Таганке завоевал большую любовь и популярность у зрителей Москвы и других городов, где мы бывали на гастролях. Были мы и за рубежом в Болгарии, в Венгрии, в Югославии. Вот, в Югославии в позапрошлом году мы получили Гранд-при — высшую награду фестиваля за спектакль "Гамлет", что мне особенно приятно, потому что я в нём играю роль Гамлета. А в прошлом году в Париже, в Лионе и в Марселе на гастролях во Франции мы снова играли несколько спектаклей и опять тот же спектакль "Гамлет" получил премию, почётную премию французской критики за лучший иностранный спектакль года. А надо вам сказать, что в позапрошлом году и в прошлом там было двести коллективов. Поэтому это очень почётная для нас была награда. Значит, если говорить, так, в шутку, то есть, когда вы приедете в Москву и попытаетесь попасть в этот театр, особенно на последние спектакли, вы увидите, что это дело совсем просто безнадёжное, потому что там есть какие-то специальный очереди, специальные списки, которые устанавливают сами зрители, и в тёплые летние ночи зрители ночуют на раскладушках в соседних дворах, потому что они в четыре часа, как штык, около дверей театра чего-то отмечают, пишут номерки на руках, как за мукой во время войны, знаете, там переклички устраивают. И есть одна возможность: надо прорваться через кордоны милиции, пожарников и дружинников, упасть на колени перед директором, сказать: "Здрасьте, мы из Раменского", и он всё равно ничё не сделает. Тогда, значит, нужно найти нас, кого-нибудь из своих знакомых, артистов, там, меня, сказать: "Володя, помоги" и я чего-нибудь буду суетиться, бегать, вот. Но только, конечно, не все сразу, потому что у нас маленький театр, у нас шестьсот пятьдесят мест, но нам строят новый большой на семьсот пятьдесят. Вот. <Смех в зале> Строят его… строят его быстрыми темпами, вот уже четыре года, значит, <смеётся> так что глядишь, не пройдёт… в общем, к концу следующего десятилетия, я надеюсь, что мы уже будем играть в новом здании, хотя, может быть, нам повезёт, случится что-нибудь непредвиденное, что-нибудь хорошее, и мы въедем пораньше. Вот.
   А если говорить серьёзно — в чём там дело, из-за чего так рвутся люди в этот театр? Это потому, мне кажется, что театр имеет свою позицию, своё лицо. Позицию, которую он утвердил четырнадцать лет назад спектаклем "Добрый человек из Сезуана", позицию чёткую, внятную, позицию прямого разговора, со зрителем, когда не держат фиги в кармане артисты и режиссёр, а когда разговаривают на равных, с доверием, а это всегда цени… ценится людьми, когда с ними разговаривают, ничего не скрывая, откровенно, вот так вот, в открытую. У нас даже есть в нашем театре такой приём, брехтовский приём отчуждения, когда, вдруг бросаешь играть, выходишь прямо на зрителей с каким-то монологом или с какой-то песней, с каким-то зонгом, прямо поёшь её от имени театра зрителю, чтобы ещё усилить дей… воздействие и ещё раз подчеркнуть мысль, которую заключена… которая заключена в пьесе. Ну вот. И этот театр имеет своё лицо. Он ни на кого не похож, и его традиции, в которых он работает, — это традиции уличного театра, театра площадного, когда в прошлые века, приходила бродячая труппа прямо на площадь, или в какой-нибудь двор, расстилали коврик, а то и не расстилали, и без декораций, без всего начинали играть. Только глашатай кричал: "Приходите посмотреть бессмертную трагедию Еврипида", там, и играли. И играли, наверное, хорошо, потому что, если бы плохо, то тогда бы они не могли существовать — в конце спектакля пускали шапку по кругу или какой-нибудь кулёк и кто сколько даст. Ведь тогда, раньше, так было, тогда билетов не было, поэтому если бы они плохо играли, их бы никто бы не смотрел, верно? Это сейчас можно плохо играть — зарплату всё равно дают. А тогда — нет. Тогда, нужно было прилично играть, и видимо, был зритель более наивный. Да даже не в этом дело, и теперешний зритель такой же, потому что у каждого человека в душе есть какой-то уголок, оставшийся в наследство из детства его, который открыт для игры. А театр — это игра... Он открыт для искусства, этот уголок. И есть магическое слово "представьте себе". "Представьте себе", и зритель охотно представляет себе, что, несмотря на то, что на сцене нету никаких декораций, никаких там не рисуется... Вот я в "Галилее" играю роль семидесятилетнего Галилея в "Жизни Галилея" Брехта, в спектакле, в котором я даже не клею себе бороду, усы, не делаю глубоких морщин или седого парика, играю со своим лицом, и нет у нас никаких декораций, никто не малюет сзади площади Генуи или дворцы Венеции, где происходит действие, ничего подобного. Есть ворота, и они распахиваются на зрительный зал и дают возможность выйти прямо к зрителям и начать спектакль зонгами, песнями, а потом снова войти в действие. И во многих наших спектаклях вы почти не увидите декораций в общепринятом смысле слова, а всегда есть поэтическая метафора в оформлении, всегда есть символ.
   Вот в "Пугачёве" откроется занавес, увидите гигантский помост из досок таких, грубо струганых, под котор… Он спускается вот так, под наклоном вперёд, и впереди стоит плаха, и в эту плаху воткнуты два топора. И иногда она накрывается золотой парчой и превращается в трон, а топоры очень так спокойно превращаются в подлокотники трона, и на него садится императрица, на трон, ведёт диалог с двором, а в это время на помосте четырнадцать есенинских персонажей (мы играем по пояс голые, босиком, с топорами в руках и цепью), весь этот клубок тел, чем дальше движется пьеса, тем он ближе подкатывается к плахе. И в этом есть большой смысл и поэтическая метафора, что восстание неизбежно захлебнётся в крови, что оно обречено на провал, всё ближе, ближе, ближе, ближе к плахе. И только время от времени врубается топор в помост, и один из персонажей выпадает из этой толпы и подкатывается к плахе, и голова его оказывается около двух топоров. Это условное решение смерти. Вместо того, чтоб за кулисами, там, делать выстрел — "Пу!" — а кто-то хватается за грудь, у него течёт краска. Щас уже никого не обманешь, потому что все знают, что артистов никто не убивает, даже не ранят, хотя некоторых надо было бы, если плохо играют. Вот, а... Но вот такое вот условное решение смерти иногда действуют намного сильнее, чем вот такой вот натуралистический обман зрителей. Вот в такой тради… вот в тако… в таких оформлениях идут почти все наши спектакли. И так как есть… в этом есть очень много доверия к зрителю, когда с ним договариваются и говорят ему, «представьте себе» зритель ведь… вы понимаете, в чём дело. Тут самое главное, если затевается разговор с людьми. Если вы просто приходите в зрительный зал, садитесь, откинулись на спинки и говорите: "Ну, давай, мол, прикидывайся, а я погляжу, чё ты мне тут покажешь, либо посмеюсь, либо, может, даже поплачу", но отстранённо. Тут рампа, где-то четвёртая стена, вот там что-то происходит на сцене. У нас напрочь разрушена вот эта вот граница. В этом театре зрители себя чувствуют не только созерцателями и при… так, присутствующими, а обязательно участниками и, самое главное — собеседниками. Если вы придёте на наши спектакли, вы в этом убедитесь, вы сами увидите, что с Вами всё время разговаривают, что есть абсолютное доверие к нашему зрителю, с которым мы разговариваем спокойно и на равных. И это даёт другое ощущение, когда ты чувствуешь, что ты также необходим артистам, как они тебе, в эт... тогда есть такой удивительный контакт, из-за которого, вот, напо… наполняются залы, из-за которого так люди рвутся в этот театр. Вот это есть. Потом, у нас много, очень много песен, музыки и стихов в наших спектаклях. И опять у нас в театре, в отличие от других, есть счастливая возможность — наши творческие привязанности, кроме актёрских (мы не токо артисты, многие из нас пишут и музыку, и тексты, и стихи, и инсценировки и даже вот некоторые уже стали и прозу писать), что есть возможность использовать вот эти наши другие привязанности на сцене нашего театра.
   Этого, по-моему, больше нигде нет. У нас, например, Веня Смехов написал несколько инсценировок — они идут. Валерий Золотухин собрал умершие песни, забытые, он им вернул жизнь, вернул их из небытия, и они идут на сцене нашего театра. Кроме того, оказалось, что он прекрасный артист. Вы его знаете и по фильмам, и по спектаклям, я с ним играл в кино много, с большим удовольствием. Оказалось, что он ещё и замечательно пишет, вышло у него две повести в "Юности", а теперь выходит книжка. Я пишу песни, стихи, музыку и не только для нашего театра, а и для фильмов, и для других спектаклей. Лёня Филатов пишет пародии. Короче говоря, у нас есть много людей, которые ещё, помимо того, что они исполнители, они ещё творцы. И всё это они имеют возможность в на… в спектаклях нашего театра сделать. Больше того, у нас теперь несколько месяцев тому назад сделан новый спектакль из наших творческих хобби, спектакль, где участвуют четыре человека: Золотухин, который поёт, читает отрывки из своей повести, я пою свои песни и читаю стихи, Лёня Филатов — пародии, Межевич поёт песни, которые он… на которые он написал музыку, короче говоря, даже появилась возможность сделать такой спектакль. Он называется "Срезки" или "В поисках жанра". Видите. И естественно, если ты играешь своё, то, что ты написал и к чему ты имеешь непосредственное отношение… У нас артисты не только как один остроумно выразился: "Артист — это человек, который говорит чужой текст не своим голосом" — вот у нас не так. Мы говорим иногда свой текст и своим голосом, и вот от этого манера игры отличается от манеры игры в других местах. Играют с полной отдачей, с потом и кровью, как говорят, как в последний раз. А это всегда интересно смотреть. Вот. Ну вот, если я вас немножечко заинтересовал театром — я очень рад.
   Теперь ещё, самое последнее. В нашем репертуаре много спектаклей, сделанных на чистой поэзии. На поэзии Пушкина, Маяковского, Вознесенского, Евтушенко, Есенина и есть один спектакль, который я особенно люблю. Спектакль этот называется "Павшие и живые". Это пьеса о поэтах и писателях, которые участвовали в войне, и было им тогда всего по двадцать-двадцати одному году, и они, в общем, ничего не успели сделать в этой жизни, кроме того, чтобы написать несколько прекрасных стихов, повоевать и умереть: Коган, Багрицкий, Кульчицкий. И мы впервые на сцене нашего театра, впервые в Москве зажгли Вечный огонь. Это первый раз у нас он вспыхнул, а потом уже в других местах. Вот. И есть три дороги, которые опускаются к этому Вечному огню. Горит пламя, по этим дорогам выходят поэты, читают свои стихи и уходят назад. Вот опять метафора поэтическая. У нас висит сзади черный бархат, и они уходят в него, как в землю, как в небытиё, как в братскую могилу. А по ним снова звучат стихи, песни, музыка их друзей. Ну, в общем, это такой реквием по погибшим. И несколько песен для этого спектакля я написал.
   И вот сейчас мы с моим другом, Иваном Бортником, который играет в этом спектакле, покажем вам маленький фрагмент из него, где будет несколько моих песен и несколько стихов воевавших поэтов. Итак:
   Перед Москвой… Перед войной по Москве бродило множество молодых поэтов, мало кто из них успел тогда напечатать свои стихи, но московское студенчество аудитория строгая и живая, знала их хорошо. Тогда-то и появился термин "поколение сорокового года".

<Опущено 5 куплетов>
<Аплодисменты>
   Благодарю вас. Спасибо, спасибо, спасибо.
   Вот меня часто спрашивают, почему я так много пишу о войне? Просто потому, что для своих песен я стараюсь выбирать людей, которые находятся в крайней ситуации, в момент риска, которые действуют, нервничают, страдают, у которых что-то сломалось, для всех песен. Ну и поэтому я их нахожу часто в военных сюжетах.
   Ну а я сегодня не буду вас только потчевать репертуаром такого рода. У меня есть и серьёзные песни, написанные в шуточном ключе, в ироническом. Вот щас пришла пора нам с вами улыбнуться. Послушайте шуточную песню, которая называется "Песенка о переселении душ". Вот. Ну, вы знаете, что индусы считают, что мы с вами не умираем, а душа наша переселяется в животных, в предметы, в растения, в насекомых. Кому не повезёт, в каких-нибудь ослов, там, а кому повезёт — в людей. Вот, короче говоря, кто куда сможет, тот туда и… Всё зависит от того, как себя в жизни ведёшь.

<Аплодисменты>
   Спасибо.
   А вот ещё песня такая, тоже она называется "Весёлая покойницкая". Тоже там про ту… потусторонний мир.

<Аплодисменты>
   Такая песня. Спасибо.
   Я хочу вам спеть песню, которая написана в целях борьбы с "зелёным змием". Правда, мне говорят, что тут, в Раменском уже с борьбой покончено и петь не надо этого. Но э… с борьбой-то покончено, а "зелёный змий" вроде ещё остался. Да? Так я понимаю?

<Аплодисменты>
   Меня очень часто спрашивают в письмах: не воевал ли я, не плавал ли, не сидел ли, не летал ли, не шоферил ли? Это всё потому, что почти все мои песни написаны от первого лица. Но это не… вовсе не оттого, что я всё на своей шкуре испытал, всё видел и знаю. Нет, надо было бы слишком много жизней для этого, чтобы всё это... просто я люблю слышать, что мне говорят и подсмотреть, может быть, что другому и невдомёк. А самое главное, мне хочется об этом рассказать вам, но, конечно, как я к этому отношусь и как я это понимаю, моё мнение по этому поводу, и из-за этого я рискую говорить "я". Там есть доля какой-то авторской фантазии, и, в общем, всё равно, всё это, весь этот материал, конечно, всё равно я… и… пс… пропущен через голову мою и душу, как если бы это случилось со мной. Из-за этого, вот, я пою от себя, и песни эти называются "песни-монологи". Вот такая вот "песня-монолог" называется "Чужая колея".

<Аплодисменты>
   Шуточная песня, которая называется "Поездка в город". Это песня старая, но так как тема не устарела, я её пою.

<Аплодисменты>
   Почти из всех городов я привожу такие маленькие зарисовки или какие-то впечатления и… или просто какие-то строчки, которые родились в этом городе. Вот такая песенка-зарисовка, которая называется "Письмо к другу", парижская зарисовка.

<Опущен 1 куплет>
<Аплодисменты, смеётся>
   Спасибо.
   Это непременная песня всех моих выступлений, песня, которая является как бы ответом на большую половину писем, где меня спрашивают, что я люблю в этой жизни, чего нет. Люди интересуются. Вот. И поэтому я вот отвечаю ни эти вопросы песней "Я не люблю".

<Аплодисменты>
   Спасибо.
   Вы извините меня, простите меня, дорогие мои зрители и слушатели, это я не из-за подхалимажа говорю "дорогие", чё мне подхалимничать? Я просто говорю, как есть, потому что, поверьте мне, эти встречи дают, наверное, мне больше, чем вам. Это я Вам точно говорю. Вот. Хочется работать ещё когда встречаешь стоко людей. Ведь дело в том, что я… мои конц… мои выступления ведь не похожи на концерты на эстрадные, верно? Это скорее больше похоже на встречу, на какой-то разговор, потому что, я понимаю, что дома лучше встречаться, когда после второй–третьей и так все друг друга любят, уже и петь не надо, правда? Нет, но у нас… всё равно, я приехал в гости в ваш город, а вы пришли в гости ко мне за песнями, так что у нас, может быть, такая атмосфера как в гостях и даже не токо такая, а… и… а совсем... ну вот, словами даже этого нельзя определить, потому что то, что устанавливается иногда в самые хорошие выступления между зрительным залом и, вот, сценой, это нельзя уловить ни глазом, ни ухом, ни носом, а вот какая-то, это называется контакт, что ли? Я даже не знаю как? Но, во всяком случае, ведь я свои песни все начинал писать только для своих друзей. Я ж никогда не думал, что у меня будет в будущем такая аудитория и даже дворцы и стадионы, и когда я писал для нескольких очень близких своих друзей, и моими первыми судьями и слушателями были они, и я помню, как это было замечательно, потому что, вероятно, я пел в те времена, то, что меня тогда беспокоило и волновало. Это была как бы… как бы мой рассказ про то, что меня беспокоит, только зарифмованный, и с этой гитарой, чтобы усилить воздействие. А вообще была атмосфера дружеская, свободная, непринуждённая, атмосфера доверия. И вот уже сколько времени прошло, я через все эти времена и через все эти гигантские залы стараюсь протащить вот то ощущение, которое было тогда, когда мы сидели за столом и… или просто дома где-нибудь и когда я пел. И, может быть, из-за этого, из-за того, что, когда я пишу, я тоже имею в виду, именно, наверное, осталось то, что было тогда, может быть, из-за этого эти песни и известны, там, популярны. Токо из-за этого дружеского настроя в них, в как… и в этой атмосфере, в ней аплодисменты не первое место играют. Хотя про меня ходят легенды, что я их не люблю — это неправда. Я нормальный человек, я очень люблю, когда зритель выражает свои симпатии. Вот. Поэтому, ну что, в общем, мы все работаем для зрителей, а не только для себя, не только для самовыражения. Хотя это тоже есть. А самое главное, когда совпадает то, что ты хочешь сказать, с тем, что интересует людей, тогда есть вот слияние такое. Вот. Поэтому, значит, вы так взорвались, потом я поднял руку — и… и всё. Вот и я всегда больше успеваю спеть за это, процентов на сто пятнадцать я выполняю. <Откашливается>
   Сейчас, значит, хочу показать вам ещё песню, такую шуточную песню-зарисовку сибирскую. Так, я был у старателей, летал к ним, есть такая зарисовка, песня-зарисовка, случай. Один раз уже, говорят, он, правда, был описан в литературе, но я не потому, что он был описан, а так по рассказам и наблюдениям… Шуточная песня называется "Речка Вача". Вача — это река, на которой моют золото.

<Аплодисменты>
   Спасибо.
   Теперь, последнее время, очень много разных разговоров идёт о чудесах, которые, якобы, существуют вокруг нас, и вот мне пришла на ум такая идея написать... Ну, вы знаете, да? Все говорят о летающих та… даже некоторые видели летающие тарелки, а некоторые в них летали. И даже кто-то был в Бермудском треугольнике, там исчезают корабли, самолёты, а если найдут там человека, который там побывал, он уже трёкнутый, уже с ним и разговаривать нельзя и, там, что на Филиппинах есть врачи, которые режут без ножа, и другие, другие, другие... масса, всяких вещей. Ну вот, и я написал "Письмо в редакцию телевизионной передачи "Очевидное и невероятное", — простит меня Капица, — из сумасшедшего дома, с Канатчиковой дачи".

<Опущено 2 куплета>
<Аплодисменты>
   Вы, вероятно, обратили внимание, что почти никакие мои песни не поют на эстраде эстрадные певцы. Не потому, что они не хотят, просто это два разных жанра — эстрадная и авторская песня. Эстрадную песню делают несколько человек: автор текста — поэт, автор музыки — композитор, автор исполнения — певец и автор сопровождения, значит, дирижёр с оркестром, всегда смена номеров, всегда мигает свет, всегда то девочки кувыркаются, акробаты, там, ещё чего-нибудь, всегда рампа горит. В общем, короче говоря, это зрелище, которое если снять, то эта песня много проиграет. У нас нету такого сопровождения, вот, у людей, занимающихся авторской песней, никакого зрелища нет, есть немножко другое. Я щас об этом скажу. Ну вот, там, если это зрелище уйдёт из песни… Более того, вы никогда не… не… не будете удивлены, если придёте на концерт и вдруг услышите песню, которая даже вам нравится. Вы никогда… вас ничто не поразит, для вас ничего не будет нового в исполнении, потому что певец репетирует-репетирует, добивается, на его взгляд, оптимального варианта, а потом всегда он шпарит, чтобы как раз вот подтягиваться под этот, на его взгляд, высокий уровень, которого он достиг в репетициях, поэтому всегда это будет одинаково, с маленькими-маленькими нюансами. Он закован в рамки оркестра, не может из них вырваться, он ему, с одной стороны, помогает оркестр, а с другой стороны мешает. Вот и из-за этого песня эта жухнет, жухнет, жухнет, жухнет, и если вы послушаете её несколько раз вот так вживую певца, вы даже не захотите несколько раз послушать, даже если вы любите, потому что она лишена импровизации. Она, в общем, крепко сделанная профессиональная э… такая песня. Вот и ещё они очень мало внимания обращают на текст, больше на музыкальность и на исполнение, а с текстами очень мало кто работает с текстами, и совсем считается, что это, мол, дескать, и ни к чему даже, понимаете? И иногда они поют такую чушь, я думаю, они даже не понимают, чё поют, там, чё пою… чё вижу, то пою, знаете как:
          «А вон ворон лети-и-и-ит,
          А вон туча ле-ти-и-и-ит,
          Сейчас дождь будет...»
   Как акыны, вот, они раньше сочиняли: чего вижу, то пою. Но только ведь среди акынов был ещё такой господин, который назывался Гомер — он прилично писал, понимаете? Вот. Так что для этого тоже талант нужен. А так бывает, не пойми что. И даже некоторые песни, я не могу сказать любимые, те, которые навязли, скажем, в ушах, ну, там, вот, "Яблони в цвету" (всегда привожу этот пример). "Яблони в цвету — какое чудо...", помните, да? Или, там, можно же ведь, что угодно, ведь тогда ведь и "Тополи в пуху — какое чудо..." что угодно. Если рядом, с этими вспомнить стихи Есенина:
          "Всё пройдёт, как с белых яблонь дым.
          Увяданьем золота охваченный,
          Я не буду больше молодым..."
   И сразу становится ясно, что почём, верно? Там поэзия, а тут не пойми что. Вот. И… ну, я не хочу всё огульно охаивать, щас уже некоторые поэты работают с певцами, как-то выправляется дело, но медленно. Вот мы работаем, которые авторскую песню... мы лишёны вот этого антуража, зрелища, которое даёт приподнятость всему, что есть на сцене, но у нас есть много плюсов в авторской песне. Во-первых, она имеет право быть импровизационной эта песня. Я её очень много могу менять, более того, так как это вообще авторская песня — это есть беседа с людьми, то и собеседник каждый раз разный приходит. И у меня бывает так: я на предыдущем концерте спою, мне кажется, что вот я в самую точку попал, и как бы зафиксировать и повторить в следующий раз. А никогда не получается, потому что в следующий раз приходят люди новые, и так как это всё происходит здесь, сейчас, понимаете? — с этой песней... Она, конечно, более подвижна и более разнообразна. Более того, конечно, мы больше работаем с текстами, чем… чем они, и меньше, чем с музыкой и исполнением, а именно, со словами, потому-то в наш век информации, когда от… отовсюду её так много — и радио, телевидение, газеты, сплетни, телефоны, всё что хочешь, и хочется со сцены тоже увидеть, как человек сам относится к этой жизни, задумывается ли он о чём-нибудь и… и беспокоит ли его что-то. А больше всего хочется увидеть, что он сам лично, какая он личность, что он за тип, что он за человек. А это очень видно на сцене, что за человек и поэтому, когда человек имеет своё мнение и суждение о жизни, о предмете, о котором он говорит, всегда его интереснее наблюдать, чем человека, который просто подражает, скажем. Ну, искусство пародии — это одно, а которые подражают… иногда некоторые подражают даже голосовой манере. Вот, например, там, некоторые мне подражают, там, и считают, что, вот, надо выпить холодного пива, сорвать голос и будет «под Высоцкого». Это неправда. <Откашливается> У меня голос, правда, не могу сказать, что он — чистый, но он у меня всегда был такой. Я с ним ничего не делал, всегда, даже когда я был малолеткой и читал стихи каким-то взрослым людям вот таким пацаном, они говорили: "Надо ж! Какой маленький, а как пьет!" <Смех в зале> Это у меня от папы с мамой. Ну, это неважно. В общем, я… я имею в виду, что эта… эта песня, конечно, песня авторская имеет право на существование. Точно так же, как песня эстрадная и все другие.
   Ну вот. Я хочу щас вам ещё показать одну песню, которая… такую шуточную песню. Называется она «Диалог у телевизера".

<Аплодисменты>
   Ну, ё-моё…
   Спасибо.
   А вот песня, ещё одна "песня-монолог", называется она "Дорожная история"...
   Что, долго? Вы на часы смотрите. Да? Да, затянулось всё у нас? Я могу ведь, знаете как — две недели, если с водкой запереться где-нибудь, то я просто <неразборчиво>. <Смех в зале, откашливается>

<Опущен 1 куплет>
<Аплодисменты>
   Шуточная песня называется “Инструкция перед поездкой за рубеж, или Полчаса в месткоме”.

<Опущено 2 куплета>
<Аплодисменты>
   И наконец… и, наконец песня, с которой я начинал свою работу в кино, она звучала в фильме “Срочно требуется песня”. В ней нет сюжета, как в других моих вещах. Это есть просто набор беспокойных фраз, это просто о всеобщей нашей ответственности и причастности ко всему, что происходит в мире. "Парус".

<Продолжительные аплодисменты>
   Значит... Одну минуточку. Вы знаете, дорогие мои, я щас вам скажу, здесь просят рассказать о спектакле “Мастер и Маргарита”. Это очень трудно рассказать, могу вам только сказать, что мы его сделали, нам никто даже… нас не субсидировал. Мы сделали его в декорациях, в деталях декораций прежних наших спектаклей. А вообще его надо смотреть.
   Теперь, я думаю, что здесь в этих записках большинство их… да… это с просьбой что-то спеть… что-то спеть. Но я сказал вам, что нужно нам пару недель, да ещё видите с каким сопровождением. Вот. И я всё равно, я сегодня постарался сделать так, чтобы всем, в общем, группам населения, независимо от их возраста, национальности, вероисповедания, профессии и положения, вот, досталось по куску. Вот. Я сегодня с… у вас с большим перевыполнением и, так, на… на… процентов на сто двадцать точно. Вот. Пел я в охотку и с удовольствием приеду к вам ещё. Благодарю вас за то, что вы улыбались, когда было надо и были серьёзны, когда песни того стоили, короче говоря, вы всё сделали как нужно, я надеюсь, что я тоже. И сейчас отдыхайте. Всего вам доброго.
<Аплодисменты>

        Появление сообщений об ошибках при обращении к файлам RealAudio, mp3, txt означает, что к серверу, на котором размещены эти файлы, нет доступа. Повторите запрос спустя некоторое время или на следующий день.
        Об ошибках в работе сайта Вы можете сообщить нам по e-mail .

        Если Вы располагаете любой информацией об этой записи (воспоминания очевидцев, недостающие песни, песни в полном объеме или с лучшим качеством, отсутствующие комментарии, фотографии, публикации с упоминаниями и т.д.), пожалуйста, свяжитесь с нами по e-mail :