В.П.ЯНКЛОВИЧ: Сегодня у вас в гостях артист московского Театра драмы и комедии на Таганке, поэт Владимир Высоцкий.
<Аплодисменты>
   Сегодня мы с вами ещё раз встретимся с его поэтическим творчеством. Мы, в основном, с вами знаем его как артиста Театра на Таганке, артиста кино, сегодня мы будем слушать его стихи, его поэзию. Поэзия Владимира Высоцкого с каждым годом всё больше и больше завоёвывает сердца людей, это, естественно, потому что его поэзия любима и понятна. Я не буду много говорить о его творчестве, то что на его в… поэтические выступления собираются такие громадные аудитории, не только как ваш дворец, но и большие стадионы, громадные дворцы спорта, говорит само за себя.
   Итак, у вас в гостях поэт Владимир Высоцкий.
<Аплодисменты>

<Аплодисменты>
   Добрый день!
   Ну, э... я начал сразу с песни по двум причинам: первое это, чтобы вы не перепутали, что к вам приехал кто-нибудь другой, это первая, теперь, я думаю, сомнений нету, а во-вторых, ещё и потому... <Аплодисменты> Спасибо! А во-вторых, ещё и потому, что э... эта песня была как-то мною забыта, я её очень давно не пел, потом вытащил из её... её из небытия, немножечко подчистил, подсократил и э... начинаю петь... обычно свои выступления начинаю с этой песни — "Бег иноходца".
   Значит, песни, э... которые сегодня я вам буду показывать, они будут песни разных лет, и будут сегодня только песни, я ничего не буду ни показывать,  никаких фрагментов из фильмов, я это вообще не люблю, потому что это давно сделано, потом это не твоя работа, это работа режиссёра. И когда выходит человек, у него, там, минут на сорок пять роликов, а всё его выступление — вообще час десять, он выходит, говорит: "Вот это вот было девять лет тому назад, вот видите эту сцену, где меня били, снимали девять дублей подряд, у меня было такое лицо..." что вызывает всегда смех в зрительном зале... Вот. Я предпочитаю работать живьём, и работать сейчас — вот то, что я могу показать вам в данный момент. Работаю я сегодня от общества книголюбов. Это... такое... <Аплодисменты> Это общество призвано помогать распространению литературы залежавшейся, и... <смех в зале> и не только... <Аплодисменты> Нет, но ещё, у нив... у них очень разветвлённая сеть, но самое, если говорить серьёзно, с ними хорошо работать не только потому, что они дарят дефицитные книжки, <оживление в зале> а ещё и потому, что всегда аудитории, в которых работаю я от них, мне всегда в них работать очень хорошо — это всегда очень хорошие залы, и не только в смысле помещения, а, конечно, в смысле наполнения... их... людьми. Здесь всегда ра... от них работать всегда хорошо, все — книголюбы и имеют большой интерес к творчеству, к любому: к поэтическому и к песенному тем более.
   Значит, у песен, к счастью, в отличие от людей, у них счастливая судьба: если они того стоят, они живут долго. Человек — он в жизни, — хороший человек, — волнуется много, нервничает и помирает раньше, так это, к сожалению, случается... А песням можно продлевать жизнь. И вот некоторые из песен, в данном случае — эта, которую я вам спел, я её записал на пластинку в надежде, что она выйдет... Пластинка до сих пор пока не выходит, я жду. Но у меня есть счастливая возможность продлить ей жизнь, чтоб она не умерла, петь её своим друзьям, и петь и исполнять её вот на такие большие залы, как сегодняшний. Вот и многие из песен, которые сегодня я вам буду показывать, они либо не состоялись, не случились, там, в каких-то э... в фильмах, или телеспектаклях, или постановках театра, но э... я им даю возможность жить ф... тем, что я их сам исполняю со сцены. Люди записывают на магнитофоны, — вон, я вижу, один уже человек сидит, — вот и потом, э... многие другие узнают, несмотря на хрип и неразборчивость, что вот есть такая песня, которая называется "Бег иноходца".
   Теперь, обязательно я хочу — несколько слов о работе о своей в театре, вернее, немножечко — о театре с той стороны, с которой вы его не знаете. Это потому, что если бы не было моего театра, Театра на Таганке, если б я не работал в нём вот эти четырнадцать лет, я думаю, что не... не получились бы, и н... н... не были бы написаны те песни, которые я пишу теперь. Раньше, отдавая дань времени и моде, что ли, я писал песни, которые были либо стилизациями их называли и "блатные" песни, и "дворовые", и "уличные", и так далее... А потом это всё оброш... обросло, как снежный ком, приняло другие формы, и теперь песни есть, несмотря на то, что по форме я их пытаюсь писать так же просто, как и прежде, они усложнились, у них появилось другое содержание и так далее. И это всё из-за того, что я работаю в этом театре, в котором друзьями этого театра и членами его худсовета, такой формальной организации, являются совсем неформальные люди: замечательные поэты, писатели, учёные, очень много м... людей, очень много р... учёных, которые работают в Дубне, и они помогали и при создании этого Театра на Таганке, и они до сих пор частые гости у нас. И вообще, люди разных профессий, разных возрастов и — всегда высокого уровня. Люди интересные. Вероятно, из-за этого я продолжал писать песни и продолжал сохранять, на мой взгляд, вот этот вот уровень, который тр... которого требует время, и люди, которые живут сейчас.
   Ну вот, и поэтому я и хочу несколько слов просто об этом театре, некоторую информацию, которая, может быть, вам неизвестна. Ну, театр этот расположен на Таганской площади. Таганская площадь знаменита тем, что на ней раньше была тюрьма, и э... тюрьма тоже знаменитая, про неё слагались песни, например, такая песня как

   Это не моя песня. Это песня народная... Вот. Но тюрьмы больше нет, её сломали, снесли её. Эта тюрьма м... была знаменита ещё тем, что двенадцатилетний Маяковский участвовал в рытье подкопа, для того, чтобы спасать политкаторжанок, сидевших в этой самой тюрьме. Но э... к сожалению, на площади на Таганской был ещё и театр. Почему — "к сожалению"? Потому, что в театр ходили меньше, чем в тюрьму, <оживление в зале> и вот, когда тюрьму сломали, театр реорганизовали. Значит, по поводу такого события, как слом этой самой тюрьмы, даже я откликнулся в тот момент и написал песню, и в ней были такие строки:

   Но эта тоже песня устарела, потому что есть зачем ехать на Таганскую площадь — на Таганке есть сейчас театр. Он называется "Театр на Таганке", "Театр драмы и комедии", известный больше просто как: Театр на Таганке. Существуем мы четырнадцать лет. Это небольшой срок... для театра, но несмотря на это, театр завоевал большую любовь и популярность у зрителей и Москвы, и Подмосковья, и близлежащих городов, и городов, где мы бывали на гастролях... И были мы за рубежом, были мы в Болгарии, в Венгрии. Вот вам небезынтересно буду... будет узнать, и я думаю, что это м... вам будет в новость, потому что у нас не очень освещаются успехи нашего театра в прессе. Так вот, в позапрошлом году на белградском интернациональном фестивале БИТЕФ мы завоевали Гранд-при — высшую награду фестиваля — за спектакль "Гамлет", мы получили эту премию. Мне это вдвойне приятно — я в нём играю роль Гамлета. Ну и, естественно, это очень почётная награда... Фе... Фестиваль был десятилетний — юбилейный, было двадцать лучших коллективов и спектаклей мира, и нас отметили. Об этом, к сожалению, мало кто знает, но это так, это чистая правда.
   В прошлом году мы были на гастролях во Франции — в Марселе, в Лионе и в Париже. И опять результатом этих гастролей, я имею в виду — печатным результатом, вот, — была одна странная публикация, чтоб не сказать меньшего о ней, это в "Литературной газете", где совсем не было никакого разбора серьёзного наших гастролей, либо спектаклей, а было... была какая-то ругань непонятная, и подтасовка, и так далее. А подтасовка действительно, потому что там было приведено в пример две цитаты, выдернутые из единственных двух статей, вышедших во Франции, который... в которых содержалась критика в наш адрес вот на таком тоне. И, значит, создали ложное впечатление у читающей публики здесь, что наши гастроли прошли без успеха. Потому что других-то — не было... А статей было больше сорока, и они все содержали в себе очень серьёзный критический разбор. И не только они были хвалебные — они были серьёзные, там отдавалась дань искусству этого театра. Я вам... вас хочу заверить, что представительствовали мы достойно во Франции. И снова свидетельством тому была премия французской критики, высшая премия — за лучший иностранный спектакль года, и снова это был "Гамлет". А надо вам сказать, что там было двести коллективов в... в про... в прошлом году, так что это было довольно сложно — завоевать вот эту премию. Во всех городах приём был даже вот такой внешний — изумительный, особенно в Марселе, который побратим городу Одессе. Ну и они, значит, вот, в связи с этим, нас приветствовали невероятно долго и бурно в конце спектаклей, по полчаса не уходили — аплодировали, хлопали, скандировали... Хотя французы вообще-то не любят этого, они любят посмотреть и сразу пойти в кафе или домой поесть. Они любят, значит... Они же... Француз, он гурман... Вот, и... несмотря на то, что вот, правда, спектакль был на языке и... и что им давали какие-то ужасающие наушники, в которые они слышали одним ухом, а другим, значит, они слышали речь со сцены русскую... А мы, в основном, слышали то, что — в эти тысячи наушников по залу. И вот ты говоришь, а в это время, значит, там ровным голосом без интонаций переводчик что-то такое лепит своё, причём в переводе... э... э… Шекспир в переводе Андрэ Жида — и, значит, совсем казённый перевод... Мы играем в переводе Пастернака Шекспира, перевод удивительный, поэтический... Ну это неважно, всё это были издержки. Несмотря на все вот эти вот трудности, гастроли прошли замечательно.
   Теперь, в чём секрет популярности этого театра? Это... это правда, я совсем не преувеличиваю, если вы проедете в М... в Москву и проедете по Таганке, вы увидите всегда людей около этого театра: утром, вечером, днём — когда угодно. Если тёплые летние ночи — некоторые в соседних дворах ночуют на раскладушках, чтобы успеть к перекличке... к перекличке, чтоб получить билет на какой-то из спектаклей. Я уж не говорю о новых вещах, например, на "Мастер и Маргарита" на чёрном рынке там какие-то баснословные цены на эти билеты, и попасть почти невозможно. Правда, некоторые приходят товарищи ответственные и трясут ответственными документами, и говорят, что они хотят посмотреть "Солдат и Маргаритку" сейчас же, потому что там, дескать, э... голую женщину показывают. <Смех в зале> Ну, я так понимаю, что в этом зале... ес... если кто-то придёт из этого зала к нам в театр, то, конечно, не для того, чтоб посмотреть на голую спину Нины Шацкой... Кстати, там не голая женщина, а полуголая, до пояса, и спиной. Вот. <Смех в зале> Спина, правда, красивая. А придут за тем, чтобы посмотреть, как сделано это всеми нами любимое э... произведение в этом театре. Именно в Театре на Таганке. На мой взгляд, это необычайно интересное зрелище. Ну вот. И попасть трудно. Трудно, надо прорваться через кордоны полиц… милиции, пожарников, дружинников, там, и про... придти к директору, сказать: "Здрасьте, мы из Дубны", и он всё равно ничё не сделает. Тогда нужно найти кого-нибудь из друзей, ну, меня, например, сказать: "Володя, помоги!" и я буду что-нибудь придумывать. Это, правда, я всегда помогаю людям, которые приезжают издалека... Но, конечно, не все сразу, потому что у нас маленький театр, всего шестьсот пятьдесят мест, но нам строют новый, большой — на семьсот пятьдесят, и построят... <смех в зале> строят его года четыре, вот так что очень скоро, к десятилетнему юбилею Олимпиады, мы туда въедем и будем... <Смех в зале, смеётся> Вот. Будем с вами. <Аплодисменты>
   Но вообще у нас идёт тяжба. Мы пытаемся сохранить прежнее помещение, в котором мы играем теперь, а э... ре... значит, товарищи, которые занимаются реконструкцией, говорят, что там должен пройти какой-то проспект очень важный — жила, которая будет что-то с чем-то связывать, и что нужно вот этот угол сломать. Мы говорим: "Его нельзя ломать, тут Владимир Ильич Ленин выступал". Они, правда, задумаются, но потом говорят, что ничего невозможно сделать: во-первых, он выступал не в этом здании, оно совсем было другое, но это неважно. Мы говорим: "Ну, хорошо, ну давайте мы сломаем "Каму" и как-то вот..." этот ресторан там такой старинный есть, он назывался раньше "У матушки", был он заведением. Мы его всё время пытаемся сломать. Но его, оказывается, нельзя ломать, потому что там выпивали Есенин с Маяковским. <Смех в зале> Тогда... Любимов... Любимов однажды в сердцах говорит: "А у меня Вознесенский с Высоцким выпивали, и что же делать? Вы же будете ломать!" <Смех в зале. Ну, в общем, короче говоря, вот так вот на этом уровне идёт пока тяжба, но иногда она приобретает довольно угрожающие какие-то формы и размеры, потому что один раз был уже приказ сломать к пятд... к пятнадцатому января. Сломать и всё! Значит, театр должен быть где-то по каким-то клубам, а это означает гибель театра. Если ты не можешь репетировать, ездишь несколько лет, только играя старый репертуар, это можно считать, что это конец этому заведению. Ну, мы пока отстояли этот зал, пока ещё, так, над нами не капает, но всё-таки м... есть такая угроза. Хотя, если всё будет хорошо, в будущем мы надеемся иметь целый театральный комплекс на Таганке. Это будет и прежний наш зал, и новое помещение, которого готова коробка вот уже четыре года, и маленький зал один на двести пятьдесят мест, где мы будем играть, вероятно, бенефисы, либо какие-то творческие вечера артистов, потому что актёры в нашем театре, очень много из них... многие из них, ещё помимо театра, помимо сцены, на которой мы работаем, что-то такое творческое создают ещё на стороне: либо пишут, либо делают какие-то программы чтецкие, либо музыкальные, либо пантомимические. И это у нас очень поощряется. Так что вот в этом маленьком зале мы будем играть творческие вечера. Возможно, через два–три года будет совсем интересно творчески вот на этом самом пятачке Таганском.
   Значит, ну а если говорить серьёзно, почему так тянутся люди, почему хотят посмотреть эти спектакли? Мне кажется, есть тому несколько причин. Одна из них та, что театр имеет свою позицию, которую утвердил он четырнадцать лет назад в "Добром человеке из Сезуана" брехтовском. Позиция эта чёткая, внятная, никто не держит фигу в кармане, разговаривают со зрителями откровенно, открыто, на равных, и самое главное — с доверием. И вот это есть, по-моему, наиглавнейшая причина, из-за которой люди тянутся в этот театр: что зритель не чувствует себя только соглядатаем, созерцателем, человеком, пришедшим развлечься, либо даже опечалиться или... и задуматься, но отстранённо, знаете, вот за этой вот... за этой границей, за этой рампой сидит зритель, перед ним вот прикидываются артисты — лучше ли, хуже — неважно, как обычно это происходит в других местах. У нас нет. У нас не только из-за того, что выходят, там, с боков, играют иногда вися, иногда делают акробатические номера, сзади выходят, играют на балконе... И не то, что вот это вот помещение одно, в котором происходит это действие и зрелище, нет, а то, что зритель понимает, что он здесь необходим, что это вс... всё сделано для него, и чтобы... и если бы их здесь не было, никто бы ничего на сцене не мог играть. Без вас невозможно было бы ни одно зрелище в Театре на Таганке. Потому что проблемы, которые мы трогаем, недаром мы играем прозу — лучшую прозу, которая сейчас существует у нас, очень часто играем прозу, а не драматические спек... пьесы, потому что проза у нас сильнее намного. И всегда проблемы, которые на... в этом театре которые исследуются, они беспокоят наверняка людей, сидящих в зале. Мы на это надеемся, доверяем людям, которые к нам пришли, и, естественно, вот эта атмосфера доверия, она привлекает людей в этот зал, в это помещение. И вовсе не оттого, что всегда это что-то необычное: есть какие-то трюки — то выстрелят, то ещё чего-нибудь. Нет, а из-за того, что всё это сделано в очень яркой форме, и оформление в этом театре поэтично всегда, потому что все атрибуты поэзии — и метафора, и символика, и образность — всё это присутствует даже в оформлении, во внешнем оформлении этих спектаклей. У нас нет никогда ни задников, которые нарисованы, ни фанерных деревьев, ни каких-нибудь павильонов с точно выдержанным стилем мебели — где там стоят стулья определённые, там, венецианские или "рококо", — нет у нас этого ничего... У нас всегда есть образ спектакля, в котором можно сыграть только этот спектакль. Если, предположим, это "Пугачёв", то откроется занавес и не будет никакого берега реки, на котором происходит действие, а будет гигантский помост из грубо струганых досок, который вот так, наклонно, опускается вниз к людям, к зрителям, а впереди стоит плаха, и в неё воткнуты два топора. Иногда эта плаха накрывается золотой парчой, превращается в трон, а топоры трансформируются в подлокотники трона, на него садится императрица, ведёт диалог с двором... А в это время на сцене, на этом помосте гигантском четырнадцать есенинских персонажей — мы играем по пояс голые — с цепью и топорами. И вот мы, этот кубок тел, с каждой следующей секундой всё ближе-ближе-ближе движется к плахе. И в этом есть метафора поэтическая, что восстание обречено на провал, что оно всё равно будет потоплено в крови, потому что... вот такое поступательное движение всё ближе к плахе, и только время от времени иногда врубается топор в помост, вываливается одна из фигур, подкатывается к плахе, и голова оказывается около двух топоров. И вот такое условное решение смерти — даже смерти! — вместо того, чтоб делать какой-нибудь выстрел за кулисами, артист бы схватился за сердце, а тут потекла бы краска... Все давно знают, что никто никого не убивает, не... не ранят на сцене, — хотя, наверное, надо было бы, если плохо играет, вот... Вот такое условное решение смерти, мне кажется, работает сильнее. Потому что вообще и... и... истоки этого театра,  этого театра условного, лежат м... в уличном театре, который... принципы которого исповедовал Брехт. А если ещё дальше — то в площадном театре бродячих трупп. Когда приходила компания людей, какой-то кри... человек с громким голосом кричал просто в никуда: "Приходите посмотреть трагедию бессмертного Еврипида!" или Шекспира. Приходили люди, становились в кружок, и тут же, на их глазах, совсем без гримов, без всяких осветительных фонарей, без всяких занавесей, без всяких э... даже костюмов, а с маленькими только деталями, случалось вот то, что называется искусством. Потому что театр — это прежде всего игра. И у каждого из нас остался какой-то в душе уголок от детства, открытый для игры, и обязательно какие-то струны в душе зацепятся и зазвенят в ответ тому, что происходит... Если есть настоящее искусство. И вот тут, на камнях площади, на фоне грязной стены и разыгрывались эти громадные, гигантские зрелища… И люди ходили, и давали, в конце шапка по кругу, кидали денюжку, значит, чтобы могли существовать эти труппы. Если бы они играли плохо, они бы не выжили, потому что им бы никто ничего не дал. Это сейчас — как ни работай, а всё равно зарплату дают, понимаете? А тогда — нет: если плохо сыграл — ничего никто не кинет. А театры выжили и всё-таки, вот, превратились в то, что мы сейчас видим, вот в эти вот... дворцы с колоннами, и, значит, с постоянными труппами, и так далее. Но всё-таки театральное искусство выжило из-за того, что оно было именно искусство. Ну, я хочу вот вам сказать, что из-за того, что мы э... играем... Ну вот, например, "Галилей". Если... если подумать... Я играю семидесятилетнего Галилея. Не... не рисую себе ни глубокие морщины, ни... не клею ни бороду с усами, ни седого парика. И никогда это не наб… не вызывало нарекания у публики. Потому что есть непроизнесённые вслух два магических слова "представьте себе!" И зритель, который теперь искушён до просто до... до неприличия, мне так кажется. Уже так всё видели все и на экранах, и телевидение, и радио, и телефоны, и сплетни, и газеты — и что угодно. Так много информации вылито нам в уши, и в глаза выплеснуто, что кажется, что все скажут: "Да чё это они тут при...". Нет, их не надо уже обманывать, зрителей, не надо городить огород, можно договориться. И если предмет, о котором идёт речь, интересен — и людям, которые его играют, и тем, которые сидят, — тогда всё, тогда не нужно никаких вот... захламляющих это зрелище атрибутов. И вот у нас в театре, в этом спектакле даже, том же самом "Галилее" нет никаких венецианских дворцов, нет куполов соборов, где происходит действие, там, в Италии в XVI веке, а вот так вот распахиваются ворота на зрительный зал, и в... вся труппа выходит к зрителям и от имени театра произносит какие-то стихи в переводе Слуцкого, брехтовские зонги, либо просто монолог, написанный Брехтом, впрямую, от... отрываясь от игры, бросая играть персонажа, которого ты чтолько... только что изображал, вот так вот от имени театра, от себя, от нас — со зрителем идёт разговор либо песней, либо монологом, либо зонгом. Вот эта вот, такая м... этот приём называется "отчуждение", у Брехта он назван — отчуждением. Вот. Это часто пользуются у нас в театре, и не только в брехтовских вещах, а в любых, которые мы играем сейчас. И вот так вот разговариваем со зрителем, разговор со зрителем. И я даже свои выступления почти никогда не называю "концертами". Для меня это тоже встреча. Вот эта вот манера беседы, которая есть, я думаю, что э... э... из-за того я и ринулся в этот театр, когда посмотрел, что мне показалось, что я в своих песнях примерно пробиваюсь, простукиваюсь туда же.
   Вот ну и наконец, самое последнее — я немножечко краем об этом сказал: у нас есть счастливая возможность наши творческие хобби, наши увлечения, кроме актёрских, воплощать на сцене этого театра. Это изумительно, просто это не каждому дано. Вы поймите, я вообще больше всего ценю в человеке творца — больше чем исполнителя. Если человек способен что-то придумать сам, и ещё это с... показать, как это делается, вот на сцене на своей, то, конечно, играешь даже по-другому. Это всегда так: чем больше вложено в дело, в человека — всегда это становится дороже. Этим человек и отличается, в общем, от других млекопитающих, тем, что он ещё х... Не, хорошие люди — они ещё любят отдать, не только получить, но и отдать. И вот к... у нас почти в каждом нашем спектакле есть много, чего мы придумали, нашего авторства. Значит, манера игры совсем другая, чем в... коллективах, соседних с нами. У нас играют с потом, кровью, с полной отдачей, никто не позволяет себе расслабиться... И вы увидите, что перед вами работают, что перед вами никто не халтурит... не халтурит, никто не прикидывается, перед вами идёт настоящая работа. Во многих спектаклях, и очень часто вы увидите очень высокую степень и нервного, и физического напряжения, если требует того сцена, то есть, вы увидите творчество и работу. А это летит через рампу, это словами не объяснишь, но... вот что-то случается, и вот это в... объединяет вместе зал и сцену, и делает зрелище в том помещении на Таганке единым для всего вот этого вот помещения. Нету границы.
   Ну вот и всё. Значит, многие артисты у нас пишут. Валерий Золотухин, кроме того, что он прекрасный артист кино и театра, он оказался ещё интересным писателем, вышла у него книжка, и в "Юности" вот повести у него вышли... Лёня Филатов пишет изумительные пародии, на мой взгляд, потому что искусство пародии — искусство трудное, и мне кажется, что только два человека работают на высочайшем уровне, вот это... Это наш Филатов и ещё Иванов Саша. А тут недавно мне показали пародию, которую написал Хаит и которую исполняет этот самый, как его... м... как его фамилия? Этот... ну, он всё время вот на... на артистов... Хазанов. Вот. <Смех в зале> Он, значит, какую-то исполняет пародию... И я думаю, что быть всеядным, даже работая на эстраде, всё-таки нельзя, потому что я такой мерзости за последнее время не читал. Это знаете, такие сфабрикованные фельетоны, давностью, скажем, в... лет в десять, в пятнадцать тому назад, и вот только рифмованные, вот это вот они делают, и ещё, значит, пытаются голосом артиста, которого они во... они показывают, значит, это исполнять. Это, на мой взгляд, омерзительно, я п... поражён, что взрослые люди занимаются такими гадостями, и самое-то удивительное, что редактура, которая это всё слушает, она с удовольствием это пропускает, понимаете? Вот в… это тоже симптоматично. Ну вот, Лёня Филатов делает пародии, они иногда и добрые и злые, но они талантливы, а если талантливо, тогда можно прот... простить даже долю насмешки или, там, сатиры. Вот и... Веня Смехов написал несколько инсценировок. Есть у нас ребята, которые пишут музыку, я пишу песни, стихи и музыку к нашим спектаклям. И не только к нашим спектаклям и к кино, и так далее. Из-за этого работать в этом заведении интересно.
   Вот был первый спектакль, в который я написал профессионально свои песни, это был спектакль "Павшие и живые", пьеса о поэтах и писателях, которые участвовали в войне. По ним горит Вечный огонь на сцене театра, звучат стихи — замечательные стихи и Кульчицкого, Когана, Багрицкого. Ребятам, которым было всего по двадцать-двадцати одному году, и которые ничего не успели сделать в этой жизни, кроме того, чтоб написать несколько прекрасных стихов, повоевать и умереть. И вот они уходят назад, в чёрный бархат, как в братскую могилу, как в землю. А по ним снова звучат песни и стихи их друзей.

<Аплодисменты>
   Меня часто спрашивают, почему так много о войне... Просто потому что я для своих песен выбираю людей, которые нервничают, беспокоятся, которые доведены до отчаяния, до предела, в крайней ситуации. А я их нахожу чаще в... тогда. Ну и всё равно это песни, которые написаны человеком, который не воевал, я не… это не песни-ретроспекции, всё равно это песни-ассоциации. Вот. Потому что это написано сейчас... Сейчас.
   Вот. Но это не значит, что я сегодня буду вас... потчевать только подобным репертуаром, у меня много серьёзных песен, написанных в шуточной манере... Щас пришла пора нам с вами улыбнуться... Песня шуточная, называется "Песенка о переселении душ". Ну, вам известно, что мы с вами не умираем, а что душа наша переселяется после смерти куда сможет. В животных, в предметы, в растения... Кому не повезёт — в каких-нибудь каракатиц, насекомых. А кому повезёт, то и в людей, иногда в хороших. Всё зависит от того, как ты вёл себя в этой жизни.

<Аплодисменты>
   Теперь, какое выступление без спортивных песен? Несколько спортивных песен. Первая песня называется "Марафон, или Бег на длинную дистанцию". Она довольно известна. А вообще, она написана по поводу некоторых комментариев, которые мы слышим, особенно к хоккейным матчам. Вот не далее как вчера, значит, вы слышали, как Озеров распространялся и называл канадских, или, там, их игроков не иначе, как профессионалами. Тогда бы он должен говорить: "Любители наступают, значит, профессионалы обороняются". Он почему-то говорил: "наши ребята" и "профессионалы". Это мне напомнило сразу случай на киргизской студии, когда режиссёр бегал и всё время говорил: "Товарищи цыгане, будьте любезны, встаньте вот здесь, вот, слева; будьте любезны, товарищи цыгане... " Ему говорят: "Щас, товарищ киргиз!" — ему сказали. <Смех в зале> Вот это примерно на этом уровне, знаете, э... так вот... "Обороняются профессионалы, обор... профессионалы..." — почему тогда, значит, эт... эти, значит, — "наши хоккеисты", а те — пр... только... Значит, что — подчёркивает, что мы любители, что ли? — я так и не пойму. "Профессионалы", прям уже с ума сойти! Потом как начнёт рассказывать... Ладно, Бог с ним. <Смех в зале. аплодисменты> В общем, э... это "Марафон", э... э... это по поводу того, что, правда, вот они так комментировали и Спарре, и он: "Вот ещё одну шайбу забили наши чехословацкие друзья!" бравым голосом таким. Ты сидишь и думаешь: какие они, к дьяволу, друзья? Забили шайбу и всё друзья... На поле — они соперники и противники, а друзья они совсем в другой обстановке, после матча, там, или в другой раз, а на поле — друзей нет. <Аплодисменты>

<Аплодисменты>
   Ещё одну песню я вытащил на свет после долгого перерыва, называется она "Песенка про прыгуна в высоту", но вариант модернизированный. Тем авторская песня и прелестна, что её можно менять. Потому что мои слова — чё хочу, то и делаю. И моя музыка — тоже чё хочу, то и делаю. <Смех в зале> Поэтому я взял, вытащил её, посмотрел, смотрю — надо это чуть-чуть поменять — и поменял. Вот и она в… обновлённая уже.

<Аплодисменты>
   Спасибо.
   Здесь э... значит, стороны "правая" и "левая" употребляются не в социальном или метафорическом смысле, а в прямом.
   ГОЛОС ИЗ ЗАЛА: <Неразборчиво>.
    Нет, я её забыл. Я вот в... лучше спою то, что обязательно меня просят, особенно, здесь.
   ГОЛОС ИЗ ЗАЛА: <Неразборчиво>.
   …особенно здесь... Нет, я сегодня больше по юмору. Потому что есть очень мало людей, которые хотят серьёзное слушать сейчас. Вот. Это я уже понял давно. Больше серьёзных песен не пою.
   Значит, песня, которую я щас вам хочу показать, она тоже шуточная, и обязательно её здесь петь... уместно, и всегда её просят.

<Аплодисменты>
   Воды поп… посмотрите, воды!.. Попросите воды, воды!..
   Спасибо. Теперь песня, э… которую я вам сейчас хочу показать, называется она э… "Чужая колея". Чужая колея, такая дорожная тематика.

<Аплодисменты>
   Спасибо!
   Ну, если у нас такая автомобильно-дорожная тематика, я спою вам "Песню автозавистника". Сейчас очень много людей приобрели себе в частное пользование автомобили "Жигули", а те, у которых ещё их нет, имеют свои мысли по этому поводу. Потом они их приобретают — мысли меняются. Как всегда.

<Аплодисменты>
   Почти из всех городов, где я бываю... ну, почти из всех — это слишком громко сказано, но из многих, я привожу такие зарисовки, которые не тянут на песню, конечно, так, в них... ну, скажем, просто то, на что упал взгляд в данный момент, и в них нет никакой там... второго плана, никакой проблемы... Просто так вот... набор таких впечатлений. Была такая песня о Ленинграде, вы её многие, может быть, помните.

   А вот песня "Зарисовка о Париже, или Письмо к другу".

<Аплодисменты>
   Последнее время много разных разговоров о различных чудесах, которые якобы вокруг нас существуют. Это и летающие тарелки, которые многие видели, многие в них летали. <Оживление в зале> Я, например, при... Вот двенадцатилетней давности взрыв такой интереса к неопознанным летающим объектам, э... я с... был на одной лекции, которую читал профессор Зигель. Э... Значит, и у него всегда, вот, под боком было несколько очевидцев, всегда он говорил, так он их... всегда говорил: "Ну, давай теперь ты". Тот, значит... Аккуратов, лётчик, он их, по-моему, всё время видел. Как взлетит, так увидит. <Смех в зале> И он так бодрым таким голосом всегда говорил: "Я в 18-00… мы взлетели... с базы, там... там это... и всё..." и так далее. Ну, в общем, э... сейчас п... снова, — я уж не знаю, по каким причинам, есть разные причины... Ну, до такой степени, что об этом уже и пишут, и чё-то такое объяснять пытаются по телевидению. Ну и, естественно, — это интерес к филиппинским врачам, которые тоже режут без ножа и довольно успешно, много об этом говорится. Но, конечно, не теми, которые пользовались их услугами, этих врачей, те уже ничё не говорят, а вот которые собираются, значит... И, конечно, Бермудский треугольник, в котором, там, исчезают самолёты, корабли, и если кого-нибудь найдут после этой катастрофы живого, тот уже сдвинутый, и уже с ним разговаривать невозможно, он уже кандидат в "жёлтый дом". Вот песня, которая называется "Письмо в редакцию телевизионной передачи "Очевидное и невероятное" из сумасшедшего дома, с Канатчиковой дачи".

<Опущено 3 куплета>
<Аплодисменты>
   Спасибо.
   Вы извините, что я прерываю всё время ваши аплодисменты, они такие потому что... это не от неуважения, а... а просто оттого, что... Вообще все эти песни... это... Я не рассчитывал никогда на большие аудитории в будущем, которые у меня будут, я всегда писал эти песни для очень узкого круга только своих близких друзей. Была такая у нас компания несколько лет тому назад. И я помню просто настроение, которое было тогда. Для чего я их писал. В этом... Был дружеский настрой, была атмосфера доверия и раскованности, непринуждённости. И вот прошло уже много времени, поменялись залы, поменялись... стали дворцы, там, стадионы и так далее, и через все эти времена и места я всё равно постарался протащить вот тот строй дружеский, который был у меня с моими близкими друзьями, когда мы сидели вместе за столом. Я знаю, что за столом встречаться лучше, потому что после второй–третьей и так все уже друг друга любят, уже и петь не надо. Либо поют хором, что тоже приятно. Ну, у нас здесь нету стола, но всё равно я всегда хочу, чтобы было вот это в зале, вот это вот... э... обстановка, чего нельзя ухватить ни глазом, ни ухом, ни носом, а каким-то шестым чувством, может быть... Я уж не знаю, называйте контакт, не контакт. И это есть самое главное. Аплодисменты здесь дело второе и третье. Когда невмоготу — пожалуйста, я не возражаю и... и хотя про меня и ходят легенды, что я не люблю, когда аплодируют, это неправда: я нормальный человек и с уважением отношусь к тому, что делают мои зрители. Просто э... всегда кажется, что если это будет похоже на концерт, то разобьётся атмосфера, которой я больше всего дорожу. Ибо мне кажется, что эти песни и известны-то стали только из-за своего вот этого настроя, такого доверительного, дружеского настроя. И я её просто не хочу разрушать эту атмосферу и часто так вот, по инерции, подымаю руку. Поверьте, что это не от неуважения, а... И я ещё успеваю больше спеть к тому же. Поэтому вот вы так взорвались, я подниму руку — вы прекращайте, хорошо?
   Вот. Ещё одна песня. Я думаю, что тоже без неё почти ни одно выступление не обходится, называется... Она антиалкогольная песня, имеет направленность свою против "зелёного змия" она... Вот. Хотя здесь уже с борьбой с "зелёным змием" покончено, да? <Смех в зале> Вот... Так что... в Дубне... Да здесь, особенно, и борьбы-то не было никогда. <Оживление в зале> Но я вам, знаете что скажу, вот я, например, вчера даже про это говорил. Вот стоит где-нибудь пошутить по поводу алкоголя или там что-нибудь, связанное с этим... здесь, у нас на территории с... нашей страны, то везде отзвук, так... всегда обязательно кто-нибудь хихикнет, кто-то там попереживает... А вот я был в... даже в... в славянских странах, в дружественных, и там говорил — там никак не реагируют. Я думал: может, не пьют? — да нет, вроде пьют... Приходишь в кафе — сидят все... то сливовицу, значит... засаживают, то ещё чё-нибудь. <Смех в зале> Я под... с... никак не мог понять — почему не... не работает юмор по поводу водки. Но потом так, подумал-подумал — и всё-таки я пришёл к заключению такому, что они только начинают, а мы уже заканчиваем. <Смех в зале> А так как "человечество, смеясь, расстаётся со своим прошлым", то мы над этим и смеёмся. А они ещё просто не знают, чем им это грозит. Так я думаю... <Смех в зале>
   "Диалог у телевизера".

<Аплодисменты>
<В сторону>: Дай ещё воды!
   Спасибо!
<Пауза, потом оживление в зале>
   Это не номер, это у меня не отработано, я почти никогда не пью, но иногда бывает, что я вот налью себе чаю либо воды... И однажды в Ереване... значит, они написали, что я пил коньяк стаканами во время выступления, потому что я вот так вот сделал. Но просто, как говорится, у кого чего болит... Но... я не пил никогда алкоголю на сцене, потому что я когда пью алкоголь — работать не могу. Это вода...
   Теперь я хочу вам показать песню тоже новую, которую вы не слышали ещё, называется она... "Конец охоты на волков". Эта песня в защиту природы написана... Если кто помнит мою первую песню "Охота на волков", вот там даже участвует персонаж, который участвовал в той песне. Поётся она от имени волка. Я очень часто пищу песни от первого лица, и меня часто в письмах спрашивают: не воевал ли я, не плавал ли, не сидел ли, не шоферил ли, не летал ли... Вот, но никого... ник... никто не догадается никогда спросить, не был ли я волком или, там, лошадью, от имени которых я пою, — или истребителем, или бомбардировщиком... Нет, у нас какая-то есть манера отождествлять персонажей, которых ты изображаешь на экране либо на сцене с тем, кто ты есть на самом деле. Вот. Я, конечно, много и знаю из того, чт… о чём я пою, на себе, но многое... Там много есть, конечно, и фантазии авторской, и моего домысла, а самое главное — в них во всех без исключения есть моё мнение и суждение о том предмете, о котором я пою. Значит, я имею право говорить "я". Вот. И песня, которую щас вы услышите, называется "Конец охоты на волков, или Охота с вертолётов".

<Аплодисменты>
<В сторону>: Это я — пожалуйста.
   Теперь песня... Шуточная песня ещё... Так всё... э... Называется она... Это старая песня моя "Поездка в город".

<Аплодисменты>
   Вот. Когда говорят об авторской и эстрадной песне, я никогда не отдаю предпочтение... Я, естественно, отдаю предпочтение авторской — я ей сам занимаюсь, но если говорить объективно, это два разных жанра, совсем разных, которые имеют свои избытки и свои недостатки. Вот эстрадная песня — это всегда оркестр, который мощно звучит, сопровождает певца, хорошие оркестровки, часто голоса поставлены, потому что они учатся в консерваториях, певцы, и так далее... Я к некоторым из них отношусь с уважением и... и вообще не всё огульно охаиваю на эстраде, но есть од... один сброс, который по теперешним временам мне кажется очень... э... отрицательно сказывается вообще на всём этом искусстве, потому что теперь из-за того, что так... так... так искушён зритель и так хочется услышать информацию ещё и со сцены и поглядеть, и послушать личность и индивидуальность, а не не пойми что, и он всё меньше и меньше находит этого среди людей, поющих просто вот на эстраде. Потому что появляются всё время... "Алло, говорят, мы ищем таланты" — и находят их, и талантов много, они все приходят, поют, подражая тем талантам, которые раньше вот тоже... были на эстраде, выбирают себе каких-то кумиров и... почти никогда не следят за тем, о чём они поют. И это иногда просто уши вянут, иногда никакой информации в этом не содержится, а иногда нечто глубокомысленное, вроде "что провожают пароходы совсем не так, как поезда..." Вот и ты вроде должен, значит, за этим что-то такое видеть. Вот. Ну и... другие песни, которые, скажем, навязли в ушах. Я не могу сказать — полюбились, потому что это неверно, они так же легко забываются, как и... влезают в уши. Например, как "Яблони в цвету — како-о-ое чудо!.." — помните, да? И если так вот подумать: ну и тополи в пуху — тоже "како-о-ое чудо!.." И много других ещё вещей весной замечательно выглядит, но если рядом с этим строки Есенина вспомнить о том же:
         «Всё пройдёт, как с белых яблонь дым.
         Увяданьем золота охваченный,
          Я не буду больше молодым...»
   Сразу становится ясно что почём, верно? там... здесь поэзия, а там не пойми что. Но это неважно, я хочу вам сказать, что просто мало работают над текстами, над э... над содержанием... Хотя вот Марк Бернес никогда не пел плохих текстов. Мы, которые занимаемся авторской песней, просто уж так случилось, что больше всего работаешь ты со словами, с текстами. Это самое интересное, мне кажется, сейчас. И именно... вот если взять на две чаши весов бросить всё, чем я занимаюсь, скажем, на одну, другого, там... ну, театр, кино, телевидение, радио, мои выступления, а на другую — только работу над песнями, конечно, я думаю, что перевесит это. Потому что это всё время вертится, всё время живёт с тобой, никогда тебя не покидает, ты от... вылизываешь каждое слово, отбираешь... И поверьте мне, я не говорю о качестве, не о том, что все равноценны песни авторские и что они обязательно всегда поэтичны, есть и другого нав... наверное рода песни. Но работа, во всяком случае, затрачивается, усилия колоссальные, именно на... на... на слова, на тексты. На то, чтоб это легко входило к вам в уши и в умы, легко. И чтобы потом, когда вы возьмёте это домой к себе записанное на магнитофон, нас, за... в виде магнитофонных плёнок, вот, к себе дома, и снова начнёте слушать — вы вдруг увидите, что всегда одновременно с тем, когда вы смеётесь, вам иногда... вас прихватывает за горло. Потому что всё это сделано на... довольно печальном материале, хотя и в шутливой форме. Я уж не говорю о серьёзных вещах, таких, просто уже с самого начала маршевых, таких вещах.
   Вот. Ну и поэтому мне кажется, что авторская песня имеет такое же право на существование, как и эстрадная, тем более что эта вещь подвижная, допускающая импровизацию, которую можно менять. Я иногда выйду на зрительный зал — мне кажется, что я точно спел в десятку, и в следующий раз думаю: "Вот бы мне повторить так же!" — и никогда не выйдет, потому что каждый раз приходят другие люди в зал, и ты не можешь повторяться, даже если бы очень хотел. Это дело живое, сиюминутное, сейчасное. Она... Мне кажется, что э... эстрадная песня из-за того, что отрепетировал раз навсегда, и уже шпарит, как ему кажется, на самом... Вот он добился оптимального варианта и потом уже... И оркестр ему даже мешает вырваться за рамки за... вот эти ритмические. У нас — нет: тут вот только одна гитара, она призвана помочь, а не мешать, вот... и ваши глаза... Вот и мне кажется, это дело живое и более дружеское дело, дружественное, домашнее такое... Вот... Ну, теперь я хочу ещё вам несколько... м... ещё песню шуточную одну... показать. Теперь... И, конечно... я, предвосхитив некоторые записки, которые возможно... будут, вот, если я скажу: "Давайте, пишите чего-нибудь!" конечно, напишут. Я хочу вам сказать, что вас много в зрительном зале, и у меня очень много песен — несколько сотен, может быть, столько, сколько вас в зрительном зале — и песен, и стихов, которые никогда не исполнялись, может быть, и есть мне чего пок... показывать, но дело в том, что это никогда невозможно воткнуть в... в одно выступление всё, чего бы хотел весь зал. У каждого есть свои привязанности, если кто-то знает эти песни, есть своя любимая песня. Поэтому я стараюсь, чтобы если не точно ту, то — рядом… Всем, независимо от зарплаты, там, возраста, вероисповедания, национальности и профессии, чтобы досталось по куску в этом зале... Значит, если не точно это, то хоть из этой серии.
   Вот щас песня шуточная, которую я вам покажу, называется она "Случай на таможне".

<Опущено 4 куплета>
<Аплодисменты>
   Спасибо!
   И наконец, песня, с которой я начинал свою работу в кино. Звучала она в фильме "Срочно требуется песня". Песня эта — "Беспокойство. Парус". В ней — набор беспокойных фраз о нашей всеобщей причастности и ответственности за всё, что происходит вокруг, а... и в ней нет никакого сюжета, как обычно в других моих вещах.

<Аплодисменты>
   Спасибо!
   Пожалуйста, прошу вас, говорите.
   ЖЕНСКИЙ ГОЛОС: Дорогие друзья книголюбы и ещё 1015 человек, в мгновение к ним присоединившиеся после известия о том, что вы к нам приедете. Каждый из нас на Земле рождён и имеет право быть счастливым. И сегодня в наших душах и сердцах большой, великий праздник. Только потому, что здесь сегодня Владимир Высоцкий. <Аплодисменты>
    Спасибо.
   ТОТ ЖЕ ГОЛОС: И даря от имени книголюбов книгу "Художественные проблемы Итальянского Возрождения", <оживление в зале> я от имени всех говорю: мы счастливы, потому что сейчас есть эпоха Высоцкого, и она... Ой, я... я не могу говорить! <Смех в зале>. И она лучше и значительней эпохи Возрождения.
  Спасибо! Благодарю! Я даже не знаю, что вам ответить. Вы знаете, это очень... очень трудно отвечать на... В общем, это неважно, содержание, — важна эмоция, а она была искренняя, как и многое, что было сегодня в зале. Я видел ваши глаза, когда вы улыбались и смеялись, когда было надо, даже сдержанно, чтоб мне не мешать, за что я вам тоже благодарен. И за то, что вы были серьёзны и всё понимали так, как я хотел бы, писа... когда писал эти песни. И я благодарю вас за сегодняшнюю встречу и с удовольствием приезжаю сюда, и наверняка буду приезжать ещё. И обязательно вам перепою и новое, и то, что вы любите, старое, потому что мне здесь хорошо работается. А сейчас всего вам доброго и до свидания!
<Аплодисменты>

        Появление сообщений об ошибках при обращении к файлам RealAudio, mp3, txt означает, что к серверу, на котором размещены эти файлы, нет доступа. Повторите запрос спустя некоторое время или на следующий день.
        Об ошибках в работе сайта Вы можете сообщить нам по e-mail .

        Если Вы располагаете любой информацией об этой записи (воспоминания очевидцев, недостающие песни, песни в полном объеме или с лучшим качеством, отсутствующие комментарии, фотографии, публикации с упоминаниями и т.д.), пожалуйста, свяжитесь с нами по e-mail :