<—>
   …всё сполна. Это немножко перепутали, потому что у меня спектакль кончается позже. Так что я не мог час назад к вам приехать никаким образом.
   Я знаю, что не слышно, щас будет слышно, всё сделают... Я поэтому и разговариваю, а то б я пел уже.
   Значит, так. Ну, ещё тогда немножко поговорим. Я... Я не знаю, как сегодня перед вами выступать — что, больше петь? Или разговаривать? Как вы хотите? Ну, конечно, я понимаю. Но вы мне дадите возможность поговорить немножко, да? Вот. Потому что щас вот выключат вентиляцию — я вам расскажу. Дело в том, что я последнее время занимаюсь тем, что читаю лекции. Лекции, правда, не... не такие, как вот, приезжают лекторы с диапозитивами, там, развешивают сзади таблицы о повышении надоев и так далее. Нет. Совсем нет. Просто я рассказываю... тема такая: "Песенная поэзия в театре и кино". И я иллюстрирую свой рассказ, конечно, песнями и стихами, то есть — чем я и занимаюсь.
   Ну вот. А сейчас, чтобы вы не подумали, что к вам приехал кто-нибудь другой...

<Аплодисменты>
   Ну, скажите, сейчас слышно всё, да? Нормально? Ну, хорошо.
   Итак, значит... Да что же это такое?
   Как называетесь вы, как организация? <Оживление в зале>
 ГОЛОС ИЗ ЗАЛА: "НИКАК". 
 Как?
 ГОЛОС ИЗ ЗАЛА: "НИКАК". 
 "Никак". Просто никак, да? Такое сокращение — "НИКАК"? Научно-исследовательское... Дальше? Ни?.. <Оживление в зале>
   Ну, хорошо. Значит, дело вот в чём. Дело в том, что, конечно, я мечтаю всегда, чтоб вот была такая атмосфера разговоров, встречи. Но, к сожалению, всё-таки люди приходят в зал для того, чтобы слушать, а не разговаривать, верно? Хотя, может быть, наверное, и в будущем возможно будет сделать так, чтоб можно было разговаривать и мне, и вам. Но сегодня я, к сожалению, а, может быть, и нет, буду всё-таки произносить монолог. Вот. Ну а вы уж потерпите, и если что-нибудь вы захотите узнать или спросить у меня — пожалуйста. Вы чувствуйте себя свободно, расслабьтесь, как говорится, откиньтесь на кресле и спросите. Хорошо бы не из личной жизни — там, э… скоко раз женат, разведён, скоко детей, скоко получаешь, а что-нибудь другое — там, из творчества. Вот. Или какие-то песни, кто что захочет. Хотя... Чего?
   ГОЛОС ИЗ ЗАЛА: Про карликов.
   Про карликов? Возможно. Возможно. Всё возможно. Но потерпите, ладно?
   Значит, давайте я начну так. Я работаю в Москве, в московском Театре на Таганке. Театр этот существует уже двенадцать лет. Я там работаю почти с самого основания. Я не буду рассказывать, как он организовался, а я всё буду свою тему и... свою линию гнуть. Дело в том, что я посмотрел там спектакль, который называется "Добрый человек из Сезуана", в этом театре. И меня сразу же поразило в этом спектакле — кроме того, что он сделан был замечательно, очень ярко по форме, кроме того, что там артисты играли без гримов и почти не было декораций, и как-то они даже странно двигались по прямым углам, как будто бы по улочкам маленького города, кроме того, что они замечательно играли, — там было ещё очень много музыки, песен и стихов. Причём, использованы эти и стихи, и песни, и музыка были таким образом, что как будто бы без них нельзя обойтись, то… то есть, невероятно органично.
   Но дело в том, что сам Брехт написал несколько так называемых "зонгов". Зонги — ну, как я понимаю — э… это даже не песни, это стихи, которые должны исполняться под бесхитростную мелодию, ритмическую, наверное... Под какие-нибудь немногочисленные музыкальные инструменты для того, чтобы они не мешали слушать текст. Потому что зонгами про… весь спектакль как бы обрамлён, и если бы не было этих зонгов, просто не существовало бы спектакля. Причём, они всегда поются в таких... Поют их два композитора и... которые написали музыку на стихи Брехта — это Хмельницкий и Васильев, актёры нашего театра. Они ведут себя как хозяева — усаживают публику, и они работают от имени театра. То есть, они не участвуют в спектакле, а просто в конце какой-то сцены выходят два вот этих человека, под аккордеон и гитару и исполняют зонги — для того, чтобы ещё более, как говорится, разжевать и объяснить публике токо что произошедшее на сцене. А, может быть, ещё и для того, чтобы усилить впечатление, потому что песня никогда не мешала, а только помогала. Вот. Ну и ещё потому, что Брехт, вероятно, в своих зонгах сказал ещё более в сжатой форме всё, что он хотел сказать в пьесе. Поэтому без них просто обойтись нельзя.
   Но не только так используется музыка в театре. Например, у каждого персонажа есть своя музыкальная тема. И вы через несколько минут, придя в театр, будете знать, кто выйдет сейчас из-за кулис. Потому что... Ну, например, даже вот цирюльнику — такой есть комедийный персонаж — ему написана своя музыкальная тема, такая фривольная мелодия, лёгкая довольно, и он под неё даже подтанцовывает. Вообще актёры двигаются соответственно с той музыкой, которая для них написана. Главная... Исполнительница главной роли Зинаида Славина, она исполняет даже целый... большой кусок пантомимы — без текста, что позволило вымарать целый большой кусок текста. Она почти без слов по… под музыку исполняет вот такой пантомимический номер.
   И... и это не всё. А есть ещё песни — так называемые "персонажные песни", которые самая сильная часть, пожалуй, музыкальная этого спектакля. Ну, например, я играю там роль безработного лётчика, и этот самый лётчик в самом начале спектакля даже пытается повеситься — надевает себе петлю на шею. Но тут... потому что он должен устроиться на работу, а там нужно дать ему... где-то достать денег, чтобы дать взятку. Потому что действие происходит "у них", а не у нас, и там берут и дают взятки. И... и он должен где-то достать денег и дать взятку. Ну вот. Но тут появляется девушка, которая обещает ему достать денег, и у них начинается роман большой. А в конце второго акта выясняется, что всё это миф, и что ничего не произойдёт, и он тогда в полном отчаянии выгоняет всех гостей со свадьбы и поёт песню "О дне Святого Никогда".
   Я вообще противник того, чтобы песня существовала как вставной номер в каком-то спектакле: играли-играли люди прозой, а потом почему-то ни с того, ни с сего, как чёрт из бутылки, появилась песня. "А-а-а!.." — как в оперетте. Но оперетта — это определённый жанр, это совсем другое дело, это специально пишутся отдельные арии, специальная музыка, и люди разговаривают поставленными голосами, там — "Пойдём в кино! — Пойдём! — В кино мы не попали!.." и так далее.
   Ну а музыкальный спектакль, который, <откашливается> как у нас теперь принято называть "мюзикл"... Причём, "мюзикл" — это слово-то ведь не наше, а — их слово. И, причём, они сделали такие мюзиклы, как, например, "Вестсайдская история" — это нужно ещё долго-долго для того, много времени для того, чтобы сделать подобный мюзикл у нас. Потому что это самая вершина из всего, что я когда-либо видел. И они сейчас продолжают делать мюзиклы, и очень удачно. Вот. А мы почему-то делаем "музыкальный спектакль". А как он делается? Это берётся нормальный текст прозаический, вставляются в него песни — и начинают петь песни, ни с того, ни с сего. Вот. Я всегда возражаю, чтобы песни были в спектакле вот таким образом.
   А когда они существуют в спектакле тогда, когда ты уже не можешь — ну, кажется, что уже всё, уже нельзя, никуда не прокричишься, уже потолок! И всё, и ты... Уже больше некуда выше прыгнуть! Всё! Последняя ступенька! И кажется, что всё, и на этом надо кончать — и тогда тебе на помощь приходит песня. Ты можешь запеть, затанцевать — всё, что понадобится.
   Вот в данном случае... Я вообще, как один человек написал, играю так, что там ходят ходуном подмостки, но я этого не замечал. В общем, я всегда выкрикиваю свои роли, играю как в последний раз. И вот, в этот момент, в конце второго акта в "Добром человеке из Сезуана" он уже кричит, этот мой персонаж, безработный лётчик, о том... о дне Святого Никогда. И кажется, что уже выше нельзя кричать, и в самый момент самого высшего нервного напряжения появляется... ему на помощь приходит песня.
   И так — есть такие песни у нескольких персонажей.
   Вот это было начало знакомства моего с театром. И я начал работать там с большим удовольствием, тем более, что я стал писать потом сам для театра.
   Вы помните, что... А кто не помнит — я тада расскажу, что в шестидесятых годах был удивительный, ну, просто невероятный интерес к чистой поэзии. Когда появлялись афиши с именами, там, Евтушенко, Вознесенского, Ахмадулиной, Булата Окуджавы, то невозможно было достать билет в Лужники, где двенадцать тысяч человек. Забивались полностью Лужники. Или, там, стояли километровые очереди около Политехнического музея. И такой интерес к чистой поэзии — просто к тому, что поэты читают свои стихи "живьём", без музыки, а просто читают стихи — это... этот интерес, он есть только в России, и он традиционен. И, наверное, не только потому, что мы так... у нас такие замечательные поэты, что они великие стихотворцы, но, наверно, ещё и потому, что они себя всегда очень прилично в жизни вели, поэты. Были достойными гражданами, приличными людьми. Вот. И это так и считается, что это до сих пор так, и поэтому поэзия всегда во главе литературы стоит. Вот. Ну и поэтому так относились к поэзии.
   Мы не могли пройти мимо этого и взяли, в нашем театре и поставили спектакль под названием "Антимиры" по стихам Вознесенского. Стихи хорошие. Вот. Вознесенский живой человек, значит, он жи… живёт... Правда, он много ездит — то на периферию, там, то в... куда-нибудь на… в Белоруссию, в Минск, то в Нью-Йорк. В общем, с ним сложно. Он... Поэтому он вначале участвовал в спектакле, а потом перестал участвовать. И мы сыграли этот спектакль "Антимиры" вот уже восемьсот раз. И вы можете себе представить, что даже замечательные стихи, даже если т… на них написана твоя музыка, произносить их восемьсот раз — это просто уже невозможно. Но мы... так как мы находимся на хозрасчёте, и играем этот спектакль вторым представлением в десять часов вечера, в семь — одно, а в десять — другое, мы без него обойтись не можем. И поэтому мы продолжаем его играть.
   Но, а как... Автор живой. Он время от времени приносит новые стихи. И вот недавно... Чтобы обновлять спектакль. Вообще я вам должен сказать, что он играется, этот спектакль, очень просто. Мы выходим такой футбольной командой, в одинаковой одежде, как это было во времена "Синей блузы", когда... Вот от чего и название театра поэтического — "Синяя блуза". Вот. Мы тоже выходим одинаково одетые, с гитарами. Почти все актёры нашего театра владеют этим самым бес... нехитрым инструментом. И э… много читаем, играем и поём стихов Вознесенского.
   И вот не так давно он принёс мне новые свои стихи, которые называются "Песня акына, или Пошли мне, Господь, второго". И попросил на них чего-нибудь написать. Я сделал такую небольшую ритмическую основу, и вышла вот такая песня. Это будет единственная песня, которую я спою не на свои стихи. <Откашливается>

<Аплодисменты>
   Я надолго... Я к вам надолго, поэтому, извините, я тут разделся. <Аплодисменты>
   Так. Ну вот. Теперь дальше. Ну, узнали, что я стал писать музыку на какие-то стихи, стали мне предлагать пи… работать в других театрах. А я вообще не очень люблю, когда мои песни исполняют другие певцы. Не потому, что они делают это хуже. Они это делают лучше, потому что они обучались в консерваториях по нескольку лет, обладают вокальными данными, некоторые — хорошими. И... у них сзади оркестр, большой оркестр, в несколько десятков человек, в перерывах между номерави… номерами девочки пляшут, фокусники фокусничают, акробаты кувыркаются. И, в общем, это...
   Дело в том, что вообще эстрадная песня наша, она предполагает зрелище. И ведь обратите внимание, какая странная вещь: никому в голову не придёт из вас принести на эстрадный концерт магнитофон, например. И не только потому, что эти пластинки можно купить, там, дескать, и... а наших — трудно купить, вот, авторской песней занимающихся людей. Вот. Это не поэтому. А просто потому, что когда вы уйдёте из зала и принесёте с собой домой пластинку того или другого, хорошего или плохого эстрадного певца, уйдёт из этого зрелище, что есть пятьдесят процентов авторской песни. Как только отсутствует зрелище и такая праздничность, и антракт, когда можно в буфет пойти и так далее, уйдёт вот эта вот теплота, которая, может быть, сложилась в зале. Люди, которые занимаются авторской песней, как, скажем, я... Как мне кажется, я всех убеждаю, что это дело более живое, более живучее. Недаром люди приходят, приносят магнитофоны. Потому что они хотят с собой в гости забрать тебя. Я нахожусь у многих людей в гостях. Знаю, что они слушают дома, может быть, для того, чтобы ещё раз услышать — что это он там хотел сказать... Хотя, в общем-то, я всё говорю — чего хотел, то и сказал. Потому что если б я хотел сказать что-нибудь другое, я написал бы другую песню, да и всё. Вот. Нет, и не только поэтому, а просто хочется ещё раз дома послушать, как бы взять в гости человека.
   И ещё, смотрите, я пишу свои песни дома, с маленьким магнитофончиком, прямо с гитарой. Если мне приходит какая-то строка, я сразу беру гитару и пытаюсь найти на неё какую-то стро… строку музыкальную. Если вдруг это получилось в другой манере, у меня вдруг серьёзная тема получится в ироническом ключе. И наоборот. Больше того, я каждый раз прошу не гасить свет в зале, прошу оставить его, чтобы видеть ваши глаза. Потому что у меня ничего нет — у меня есть гитара, то, что я хочу вам сказать, и вы. И больше ничего. И это… это составляет в данном м... в данном случае заменяет зрелище эстрадной песни. И поэтому я, вижу… видя вас, могу иногда поменять смысл, и та или другая песня прозвучит по-другому. Ещё — если вы придёте в другой раз на мой... на моё выступление, на мою встречу, вы можете убедиться, что я никогда не повторя... Я не могу просто физически повторить то, что я сделал на предыдущем выступлении. Есть обязательно какой-то другой оттенок, другой нюанс. И есть магнитофонщики, которые любители большие, и они собирают все варианты, как ты исполняешь.
   Вот этим отличается авторская песня от песни эстрадной. Я доходчиво объяснил, верно? И вот, э... Но когда просит свой брат драматический актёр, я никогда не возражаю — и отдаю.
   И вот в московский театр Сатиры, в спектакль под названием "Последний парад" попросили меня написать несколько песен. Я сначала отнекивался, ну, а потом всё-таки... это Папанов попросил, и я для него решил написать, я с ним много снимался... Он исполнял там главную роль. Ну и долго меня просил, чтоб я его учил петь. Даже срывал голос себе нарочно, хрипел всячески и так далее. Ну, потом у него ничего не вышло, и мы решили, чтобы он пел, как ему поётся. А чтобы сохранить меня в спектакле, они придумали такой ход: моряки, несколько человек, возвращаются после дальнего плавания — семь месяцев без захода в порты — устали они, соскучились по земле, по дому. Их встретили друзья, они крепко выпили, ударились в такой тяжкий морской запой многодневный, из которого они никак не могут выйти. Но, наконец, они в одно утро просыпаются, втроём, три мужика в тельняшках, встают и хотят, значит... к столу сразу бросились, чтоб похмелиться. Но в это время кто-то наживает... нажимает на клавишу приёмника, и там в это время раздаётся голос: "Передаём утреннюю гимнастику!" И они, вместо того, чтобы заниматься алкоголизмом, наоборот, занимаются спортом. Так что эта песня имеет воспитательное значение. <Откашливается>

<Аплодисменты>
   Я увидел недоумение на некоторых лицах, которые слушали только пластинку, что тут появился "новый" куплет. Дело в том, что мои слова, чего хочу, то и делаю. <Оживление в зале>
   Ну так, если у вас спортивное такое настроение, вы заулыбались, я продолжу спортивную тематику и спою вам песню, которая называется "Марафон, или Бег на длинную дистанцию".

<Аплодисменты>
   Ну, вернёмся в наш театр. Мы стали ставить спектакль, который называется "Павшие и живые". Спектакль этот о поэтах и писателях, которые участвовали в войне. Одни из них погибли, другие живы до сих пор, но просто на их творчестве лежит печать военных лет. Это был настоящий поэтический спектакль. Действительно. Не только потому, что он сделан был по прекрасной поэзии, а просто всё, что касается поэзии, многие из атрибутов поэзии присутствовали на сцене в чистом виде. Там было... была и символика, и метафора, и образность. Это всё, что можно говорить о поэзии.
   Ну вот, мы зажгли Вечный огонь впервые, например, в этом спектакле. У нас зажигается чаша с Вечным огнём, выходит актёр и просит почтить память погибших минутой молчания. И вот уже пятьсот раз весь зрительный зал встаёт и минуту стоя, молча чтит память погибших. А потом по трём дорогам, которые загораются красным, спускаются поэты, отчитывают свои стихи и уходят умирать назад, в чёрный бархат, который смыкается за ними, как земля.
   Спектакль этот очень печальный, потому что разговор идёт о смерти, о жизни и смерти. Но в то же время там много и юмора есть. И самое главное, что есть в этом спектакле — там есть очень много удивительных военных стихов.
   Кроме того, мы в этом спектакле играем без гримов поэтов, потому что... Ну что же, ведь поэт всё, что он хотел, он сказал в стихах, и поэтому лучше хорошо прочесть его стихи, чем хорошо на него быть похожим, верно? Потом, никто их не помнит, они были моложе нас, эти ребята, они погибли в девятнадцать–двадцать лет — и Коган, и Кульчицкий, и Багрицкий. Вот. И это позволяет нам, играя без гримов, играть несколько ролей подряд.
   Вот я, например, вначале играю поэта Кульчицкого, который погиб в сорок третьем году, похоронен в братской могиле на сопке Сахарная голова. Потом я играю новеллу такую "Диктатор-завоеватель", где сначала играю Гитлера... Чаплина, а потом Гитлера. Причём, тут: у нас театр условный — прямо на ходу, перед вами рисуют чёлку, рисуют усы и, значит, начинаешь представлять этого самого бесноватого фюрера. А потом, в самом конце спектакля, мне посчастливилось почитать стихи удивительного поэта по фамилии Гудзенко, звали его Семён. Он выжил войну, но в пятьдесят третьем году его догнали старые раны. И, как написал Эренбург: "Было такое чувство, словно его вдруг, через десять лет, настиг долетевший с войны осколок". Он умер от старых ран.
   Он писал удивительные стихи. И даже непонятно, как можно было в двадцать лет писать такие стихи. А я вам щас их просто прочитаю. <Откашливается>

<Аплодисменты, откашливается>
   Ну вот. Я продолжал писать и для других театров, для своих друзей. И вот в театр "Современник" написал я несколько песен для спектакля "Свой остров". Причём, опять стали мы думать, ломать голову, как использовать в этом спектакле песни. И решили м... О… Она… Песня очень много может сделать в спектакле. Ей ничто не может повредить, а она может и повредить, и исправить, и усилить, и ослабить. И вот, например... И даже изменить то, что э… происходит на сцене. Вернее, ваше отношение к этому.
   Ну, например. Там есть такая молодая пара, которые собираются пожениться, а родители им не дают. Банальная ситуация, все это видели сто раз в кино, в театре. Ну так, сидят, смотрят, в общем-то, скучновато даже. Вот. Но в это время выходит Игорь Кваша к... просто к порталу, от своего имени, хотя он играет там главную роль, и поёт шуточную песню под названием "Песенка ни про что, или Одна семейная хроника". Я ещё по-разному её называю, там, "Что случилось в Африке". Вот. Это такая н... детская народная песня, под которую удобно маршировать в детских садах и санаториях. Вот. И, конечно, после этой песни э… к... зритель уже встречает этих самых людей, которые идут на сцену, уже с иронией, с улыбкой. В общем, полдела сделано. Итак:

   То есть, попугай.
<Аплодисменты>
   Ну... Про животных продолжить, да? Потому что... Давайте... Нет, давайте перенесёмся в… с вами в Индию. Вот тут было про Африку, теперь — про Индию. Значит, "Песенка о переселении душ". Ну, вы знаете, что ведь мы ж с вами не умираем после смерти, а индусы считают, что мы переселяемся... наша душа переселяется в животных, в предметы, в растения, в насекомых... В общем, кто куда сможет. И... вот в связи с этим такая песня.

<Аплодисменты, откашливается>
   Песенка про домашнее животное под названием "Козёл"... К... "Пр... Про Козла отпущения".

<Аплодисменты, откашливается>
   Ну а в театре мы в это время поставили ещё один поэтический спектакль, который назывался "Пугачёв". То есть, мы дорвались до драматической поэмы Есенина "Пугачёв". Причём именно "дорвались", потому что эту поэму уже собирались ставить раньше. И не кто-нибудь иной, а сам Мейерхольд, и не когда-нибудь, а когда был жив Есенин. Ну, к сожалению... Есенин был такой человек, он... он был... кроме того, что он был прелестный, и... и... и невероятно талантливый, он ещё был ужасно упрямый, когда дело касалось его творчества. И вот он не позволял выбросить ни одной буквы, ни одной строчки, ни одной запятой из своей поэмы. Ну, и, в конце концов, они с Мейерхольдом расплевались, Есенин забрал поэму да ушёл. Ну а мы бережно очень отнеслись к тексту поэмы, ничего не убрали, а наоборот — даже прибавили. И у нас... <Откашливается> У нас в спектакле существуют интермедии двора... Вообще спектакль сделан удивительно. Образ спектакля, вот, символ его, очень он простой и в то же время очень... нервирует так, берёт за душу. Это такой помост из грубо струганых досок, который опускается вниз метров с четырёх, от задника сцены до авансцены. Впереди стоит плаха, в неё воткнуты два топора. Иногда эта плаха накрывается золотой парчой, и топоры превращаются в подлокотники трона, и садится императрица, и начинает вести беседу, там, с представителями двора...
   А слева и справа вис... На сцене мы играем пятнадцать человек, мы по пояс обнажённые играем, босиком, в парусиновых таких штанах, с топорами отточенными. И цепь. Больше на сцене ничего нет. Вообще как-то, когда рядом... такое отточенное железо рядом с голым телом, это всегда так... не очень приятно. Вот. Ну а вообще этот бунт, он катится к плахе. Вот такой символ спектакля. Он катится, катится недержимо к плахе. И время от времени втыкается топор в помост, и кто-то из нас... кого-то выхватывают из толпы, и он просто катится физически и голову кладёт на плаху рядом с топорами. Так это сделано, в такой условной манере — ну, не будешь же на самом деле отрубать головы на сцене. Уж глупо это, никто не поверит всё равно. Вот. Ну и потом, висят две виселицы по бокам сцены. На эти виселицы вздёргивают опять не людей, а одежду. Значит, одежду дворянскую, когда восставшие одерживают верх, и одежду мужицкую, когда восставшие терпят поражение. И они так подплясывают в красном свету и на к... лапти с э... с этими, с рубахами и со штанами, они подплясывают, и тоже это так очень будоражит. Вот, а под левой виселицей — и колоколами, которые там есть; они всё время звонят в набат, всё время звонит набат, — стоят три мужика, не примкнувших. Которые не знают — они ни к тем, ни к тем. И никак не могут разобраться: что ж, в конце концов, происходит? Кто против кого и за что? Ну и так как они не понимают, то они, значит, как всегда на Руси, гадают на троих. Ну и вот... Они даже такой... такие поют куплеты:

   И это я для них написал вот эти вот самые тексты. <Смех в зале> Так что я ещё приобщился к Есенину. У нас много... многие люди пишут стихи и песни, многие пишут даже инсценировки в нашем театре, поэтому у нас так — так приживаются с трудом люди, но если уж прижились, то уж ничем не выгонишь. Вот, а потом, щас знаете как? У нас местком решает и... Вот. Толь... По собственному желанию никто не уходит, одним словом. Вот. Ну что ж ещё вам рассказать? Я в этом спектакле играю… Там есть очень много интересных вещей, которых не написал Есенин. Например, там есть хор плакальщиц. Это несколько женщин в чёрных одеждах поют удивительные тексты, которые мы нашли, тексты восемнадцатого века, плачи настоящие. Ну, они действительно прекрасные. Есть ведь плачи на все случаи жизни, вернее, на все случаи смерти — э... на, там, убиенных в бою, умерших, безвременно погибших, и так далее, и так далее, и так далее, по болезни, там, по... в бою, и всё... И вот мы нашли такой плач, например... Щас.

   Какой красивый текст, да? Вот, и даже, вроде, как будто бы Есенин сам написал. А я играю в этом спектакле роль беглого каторжника Хлопуши — монолог, который сам Есенин любил читать, и читал его по радио даже. Я не слышал до выпуска этого спектакля, как он читает, просто мне рассказывали. Но, как говорят у нас... несмотря на то, что Есенин изображается в виде ангела с пшеничными волосами, он имел довольно грубый голос, низкий баритон. Голоса у нас, говорят, немножко похожи. Раньше этот голос назывался "пропитой", а теперь говорят с нежностью: "с трещиной". Так. <Откашливается>
<—>
   ...в этих... в бомбоубежищах. Инвалиды говорили: "Вон, такой маленький, а уже гляди, как пьёт!" Так что... <Смех в зале> Вот как интересно! Что как только начинаешь шутить по этому поводу, сразу отклик в зале. Я пробовал такое же проделывать в Болгарии — никакого эффекта! Я всё думал: почему же такое? Может быть, у них проблемы нет? Нет, гляжу — пьют. И сидят и в кафе, и везде, выпивают нормально. Потом я понял — оказывается, мы уже заканчиваем, они токо начинают. <Смех в зале> Так. Вот.
   Значит, так... Ну что же. Так. Я спою вам... А-а... Песню антиалкогольную хотите? Про "зелёного змия"? Такую. Называется она... "Милицейский протокол".

<Аплодисменты>
   Вы отдыхайте. Я работаю — вы отдыхайте. Потихонечку. Когда уж совсем невмоготу — тогда бурно и коротко, ладно? Потому что, конечно, никакой человек, работающий на сцене, не возражает против того, чтобы его благодарили. А я просто не хочу разрушать атмосферу, которая у нас с вами сложилась. А когда долго это всё делается, тогда она... так — фи-сть — и распадается. Вот.
   Ну, значит, теперь, чтобы завершить разговор о театре, ещё только вот несколько слов о чём. Дело в том, что поэтические спектакли и музыкальные спектакли могут делаться не только на поэтическом и музыкальном материале, а могут делаться даже и на прозе. И от этого н… не перестают б… быть поэтическими и музыкальными. И можно сделать спектакль по стихам, который будет такой пресной-пресной и скучной прозой. Такие случаи бывали. Вот. У нас в театре много есть спектаклей, которые сделаны на прозе — и которые звучат как поэзия. Например, "А зори здесь тихие...", и так далее. Просто оттого, что есть такой человек, который любит поэзию, который всегда считает, что на сцене это должно быть выше, чем в жизни, который никогда не малюет задники, потому что никого уже не обманешь, что... это не настоящее небо — что настоящее небо красивее намного, а который всегда придумывает вместе с художником образ спектакля. И все наши спектакли можно играть — один спектакль в этой декорации. И всё. А когда городят павильоны в реалистическом театре, к которому я отношусь с низкопоклонством, потому что сам кончил самую реалистическую школу МХАТ. И есть удивительные образцы там, замечательные спектакли... Но в но… в основном делаются какие-то павильоны, городят там выгородки, двери, там, окна и так далее. И в них можно играть, чуть-чуть изменив мебель, и Островского, и Чехова, и Толстого, и чего хочешь. В нашем театре — это всегда образ. Отдельный для каждого спектакля. И всегда, на мой взгляд, интересный и удивительный. Приходите — убедитесь.
   И чтобы завершить рассказ о театре, я вам пропою, вернее, прокричу, как я это всегда делаю, прокричу песню, которая называется "Я не люблю". И это ответит, наверно, на половину ваших недоумений по моему поводу. Потому что меня часто спрашивают в письмах: а что, мол, дескать, вы любите, а что — нет? Ну вот — что я не люблю, я щас вам расскажу.

<Аплодисменты>
   Ну, теперь немного про кино, потому что в кино я начал сниматься так же давно, как в театре... работаю. В общем, в параллель. Чё-то я там играл, чё-то пел. И я всегда, когда первое время... Играл всё время таких разбитных парней — то шоферов, то матросов, то солдатиков. Они как-то глупо острили и... и... и очень плохо разговаривали, потому что у меня были плохие роли. И я всегда хотел их украсить. И каждый раз находил где-то там — то на стене, то в кустах — гитару и пытался чего-то петь. Раньше пел чужое, на чужие м... мелодии. Потом стал писать своё. И всякий раз режиссёры мне говорили: "Может, Володя, чё-нибудь споёшь у нас в кино?" Я говорю: "Да спою, с удовольствием" — и чё-то пел. Вот. А потом я стал к этому делу относиться более серьёзно. И стал писать песни в кино, чтобы они звучали в этом фильме, и имели такой же резонанс, как само кино, если оно хорошее, и больший, если оно плохое. У меня так случалось. Я говорю это, может быть, не очень скромно, но я считаю, что без нек... некоторые фильмы без моих песен не могли бы существовать. А некоторые мои песни без этих фильмов могли бы существовать. И вот когда так делаются песни для кино, когда они могут и ещё иметь отдельную ценность... А я так стараюсь делать, чтобы они и несли нагрузку сами по себе, эти песни, кроме кинематографа, никогда не пишу точно про то, что сейчас происходит на экране. А всегда пишу о чём-то параллельную историю, которую косвенно каким-то образом касается материала киношного, но в то же время имеет или свой самостоятельный сюжет, или какую-то идею отдельную от... даже от кино. Так у меня случалось в фильме "Вертикаль".
   Фильм "Вертикаль" для меня самая удачная работа. Сегодня будет, кстати, эта картина. Поглядите, она, по-моему, по четвёртой программе. Какой-то... кто-то из хороших людей на телевидении устроил мою неделю: всё время идут фильмы с моим участием. Я их, правда, не видел. Вот. <Откашливается> Ну, кто-то там занимается этим делом. Я не знаю, что это за добрая душа. Вот. А может быть, кто-то из бывших альпинистов, которые любят эти песни... Однако, э… я в "Вертикали" работал — я даже не предполагал туда писать песни. Я когда приехал сниматься в эту картину, просто не мог не писать. Один раз мы, например... Мы были... занимались, у нас были занятия — мы на льду ходили в отриконенных ботинках. Просто потому, что актёры должны приобретать навыки, хотя бы маленькие навыки для того, чтобы м... не казаться, там... не... не выглядеть глупо на экране, что ли. И в это время бежит какой-то человек, говорит, что все группы снимаются с маршрутов — надо помогать спускаться раненым альпинистам. Дело в том, что там одну группу, которая шла на штурм пика Вольная Испания, группа ЦСКА, её побило камнями. Они вышли раньше просто, и вышли в сильный камнепад. И один из них погиб, майор Живлюк такой, и двое были ранены. И их... двое их товарищей, оставшиеся здоровыми, остались на маленьком вот таком карнизике в течение двух дней, пока была непогода, чтоб помочь спустить раненых товарищей и, значит, погибшего своего друга. Вот, мы с ними разговаривали немного. А потом, через некоторое время, сама по себе появилась песня "Здесь вам не равнина". И песня эта, как ни странно, имеет продолжение в смерти. Как это ни печально, но она имеет продолжение жизни своей песенной в смертях. Потому что слова из этой песни иногда пишут на камнях и ставят на могилы погибших альпинистов. Такие слова, там, "Тот камень, что покой тебе подарил..." Или, там, "Нет алых роз и траурных лент..." и так далее.
   Горы, они меня удивили, поразили, и до сих пор я такой "ушибленный" горами хожу. Потому что я считаю, что там люди другие. Даже те, которые здесь, у нас на равнине, очень... ну, я... как вам сказать, яркие личности, они там очень меняются. Ну вот.
   Работал я ещё с таким прекрасным режиссёром, как Витя Туров. И работал у него... Первая моя картина вообще была, когда я начал писать военные песни, — называлась эта картина "Я родом из детства". Играл я роль там капитана-танкиста Володи. Его так же зовут, как меня, и он так же, как я, пишет песни. Это парень, который в тридцать лет вернулся седым, э… потому что горел в танке. И лежал полгода в госпитале. Он пишет песни. Мы долго искали возможность, как их вставить, как должны... как они там должны звучать. И нашли возможность. Я их и сам пою, потому что...
   Прихожу дом… домой, а дома всё сгорело, потому что всё горит. А кто-то пожалел только гитару: хотя она горючий, но всё-таки — инструмент. Ну, вот. Там была такая песня:

   Ну, кто смотрел, тот помнит это.
   Потом вдруг начинала играть пластинка — и голос мой звучал ещё из довоенных времён. И была эта песня — "Холода", которая попала в современную пластинку. Помните, да?

   А потом вдруг инвалид моим голосом на рынке пел:

   И в самом конце картины звучала песня под названием "Братские могилы". С песней этой связана удивительная история. Потому что мы получили письмо одно от женщины, потерявшей память в сорок четвёртом году или в сорок третьем, когда на её глазах повесили двух её сыновей. Она жила. Жила в больнице, больная женщина. И она ничего не помнила, у неё была полная потеря памяти. И вдруг мы получаем письмо, где она пишет, что "Я благодарю вас. Когда играли песню "Братские могилы", я узнала это место" — где это случилось. И с этого момента к ней начала возвращаться память. Но самое удивительное, что этого не было, это неправда — этого места не было. Мы его построили. Это была стена, выщербленная снарядами и осколками, там, и пулями. И просто с... такие... "мрамор лейтенантов — фанерный монумент", как в одном стихотворении говорится. Стояли эти могилки, и подходили женщины, уже с высохшими глазами, потому что всё выплакано. И клали на эти могилы — кто цветы, кто просто зелень, кто веточку, кто травинку... И в это время звучал голос Марка Бернеса, который пел песню "На братских могилах". И это, видимо, на неё произвело такое впечатление, потому что Бернес весь из тех времён, — что, вот, ей показалось, что она узнала это место.
   Ну, хорошо. Ну вот, ещё я только несколько слов о чём. Я много работаю для кино, и продолжаю, и буду работать наверняка. Бывают у меня неудачные опыты. Там, я сделал, например, несколько баллад, девять баллад для фильма под названием "Бегство мистера Мак-Кинли". И вот такими буквами расписали, что я там пою, и любители песен этих пришли смотреть в зал — а там их осталось с гулькин нос и... В общем, там полторы баллады, что ли. И ещё вначале была сделана реклама такая — якобы какой-то журналист спрашивает режиссёра: а, дескать, не будет ли Высоцкий, играющий уличного певца, конкурировать с Банионисом? А тот говорит: "Нет, — говорит, — они такие разные!" И... <Оживление в зале, откашливается> Ну вот. Ну чего там конкурировать, когда там вообще ни черта не осталось? Я был в полном недоумении, зачем я там работал. Песни все были записаны. На мой взгляд, они были, как говорится, на… на том уровне, о к... о каком мы договорились с режиссёром. Но получилась тут полная неразбериха. Когда мы договаривались, я должен был писать нервные, трагические песни, и такие... Как, в общем, я это делаю, если они серьёзные. Вот. А... А фильм получился такой раздумчивый, длинный, на мой взгляд — скучноватый, и не смонтировались песни с ним. Ну и, конечно, фильм не выбросишь, он дорого стоит, а песни можно. Вот так и случилось.
   Была ещё у меня одна история — с "Робин Гудом", когда я написал туда шесть баллад и музыку к фильму, и он вышел без этого без всего. Потому что кому-то что-то показалось... Ну, это бывает и такое, знаете ведь. Ну что ж делать. Ведь не везде же — умные люди, правда? Поэтому и там такая получилась история, что вот... Но я это не... не говорю, не жалуюсь. Дело в том, что я продлю им жизнь, этим песням. И запишу… за… запишу их на пластинку, и спою вот так, и кто-то запишет на магнитофон... Но это мне так везёт, просто потому, что у меня вот такая аудитория, как вы и как... много людей. А если люди первый или второй раз это сделали в кино? И никто этого никогда не узнает — что ж делать? Ну вот. Бывают такие истории.
   А теперь вот о чём, чтобы вы поулыбались. Значит, я знаю, что есть большой интерес к кинематографу: как это делается и так далее. И многие актёры работают с экраном — там сзади показывают, что, вот, они сделали лет десять назад. Потом говорят: "А вот помните, вот тут меня ударили? Вот это... А вы знаете, что в кино девять дублей делают? Вот меня били, у меня такая челюсть была и..." — много всяких таких разговоров. Вот. Я не люблю работать с роликами. Не только потому, что... Вообще считаю, что когда это уже сделано давно, десять лет назад, — чего ж на этом работать? Надо работать то, что ты можешь сейчас, в данный момент. Ну что же? — люди могут посмотреть кино и так, верно? Ну, это моё дело. Есть люди, которые хорошо работают с роликами... будем прямо говорить. И я понимаю, что интерес к кино есть и к тому, как оно делается — есть. Поэтому я вам расскажу одну историю, которая никаким образом э... не произошла, значит, в кинематографе. Она — рядом с кино. Это такая смешная история, которая случилась несколько лет тому назад.
   Дело в том, что есть такой знамени... знаменитый актёр, который называется Шон О'Коннери. Этот актёр играл Джеймса Бонда, агента 007, или, там, ноль семь, ноль семьдесят пять, я не помню. Во всяком случае, он играл по романам Яна Флеминга несколько картин, которые имели гигантский успех на Западе, их видели все! Он имеет столько поклонников, сколько никому из нас не снилось. Живёт он за забором и ходит с охраной, потому что поклонников боится. Вот. Его знает весь мир, он страшно популярная личность. Ну его пригласили сниматься к нам в картину "Красная палатка". Он приехал сюда. И думал: ну, тут уж его совсем уж одолеют. А у нас-то этих картин никто и не видал! Так что он пришёл — ну, ходит какой-то человек, респектабельный господин... Ну, пройдут — ну токо что не плюнут. А так, в общем, <оживление в зале> никакого особого интереса. Ну, ходит какой-то человек, нормальный, ре... Он... Он, кстати, никакой не "супер" в жизни — он седоватый, лысоватый и, в общем... человек... и респектабельный господин, очень милый, но совсем — не какой он на экране. Ну и однажды... Он недели две по... подышал полной грудью, походил среди мирного населения. Смотрит, никто его не рвёт, ничего. Ну а потом всё-таки заскучал. Потому что привык к низкопоклонству человек. И говорит: "Надо как-то всё-таки организовать какую-то вечеринку. Позвать туда людей, там, а... актёров, так сказать, и актрис... И объяснить, в общем, кто я есть, и чтоб они... поняли, так сказать". Ну и все организовали эту вечеринку. Он ку… закупил в "Берёзке" много напитков, стол сделал хороший, красивый. Всех забавлял очень мило — но, правда, по-английски. А там по-английски никто, к сожалению, в этой компании н… <смеётся> ни бельмесу не смыслил. Ну, в общем, смотрят: какой-то человек чё-то такое там лопочет... Ну, в… в общем, всё выпили, съели да ушли. И он... <смех в зале> он сидел у разрушенного стола и всё говорил: "Да! — говорит, — действительно, — говорит, — Это таинственная страна!" <Оживление в зале, откашливается>

   Вот! Спасибо.
<Аплодисменты>
   Видите, я очень часто пишу песни — как их называют — "песни-профессии". Ну, я не могу вам сказать точно, что это песни-профессии. Потому что... Я часто получаю письма, там меня спрашивают, там, не воевал ли я, не плавал ли, не летал ли, не сидел ли. Ну, видите. Я всегда отвечаю, что вовсе не обязательно бывать в тех местах, о которых пишешь, подолгу. Или, предположим, работать в той профессии, от имени которой идёт речь. Нет, а просто... Просто, вероятно... Ну, в этой профессии чаще это может случиться. А потом, тут не в профессии дело, это может быть с каждым человеком. Я просто беру для яркости какой-то характер — потому что я сам могу его немножечко ещё и проигрывать — вот, и я от его имени и работаю. А вовсе не потому, что я всё это перепробовал.
   Песня о шоферах-дальнорейсовиках, которая называется "Дорожная история".

<Опущен 1 куплет>
<Аплодисменты>
   Ещё — шуточная песня, которую вы так просили, молодой человек: "Про карликов!" Она совсем не про карликов вовсе, а "Диалог у телевизора".

<Аплодисменты>
   Я щас соберу — тут какие-то записки, чтобы...
   ГОЛОС ИЗ ЗАЛА: <Неразборчиво>.
   Чего? Что вы говорите? Простите, ещё раз. Я не слышал. Ну, вы щас сказали громко — ну, повторите, пожалуйста, я не слышал, действительно.
   ГОЛОС ИЗ ЗАЛА: <Неразборчиво>.
   Да нет, ребята, ну это нельзя петь — "Кони привередливые" — одному, с гитарой, вот в такой обстановке. Нет, это надо дома сидеть, с бутылкой. А так... <Смех в зале, откашливается> Это, конечно, шутка, но, в принципе, это звучало. Вы же это слышали — это звучало с оркестром. И правда — вы это слышали больше всего дома на пластинке. Здесь другая атмосфера, и я совсем про другое хотел... Зачем? Я вам спою чё-нибудь другое.
   "<Неразборчиво> ...немножечко о своём отношении..." К Ганнибалу? Моё отношение к Ганнибалу — хорошее. Дело в том, что он был просто прадедом Пушкина, да и сам был чрезвычайно достойным человеком. Вообще в этом роду было довольно много достойных людей. Например, сын Ганнибала был знаменитым флотоводцем, одержал несколько блистательных побед на... на море. А сам Ганнибал построил несколько укреплений, — которые стоят до сих пор в западной Белоруссии, на Украине — для России. А потом Пушкин всё у них отобрал. Вот. Всё забрал из этого рода, и после нич... него ничего уже не было. Но мне довелось сыграть его прадеда. Значит, Ганнибал, он был такой, правда — вот, как мне кажется. <Смеётся> А какой он был на самом деле...
   Значит, "Убедительная просьба исполнить песню "Чуть помедленнее, кони..." Ну вот, я уже вам сказал. Я исполню её у вас дома, с диска.
   И, значит... "Памяти Шукшина"? К сожалению, я не могу её спеть. Потому что это стихи, которые я хотел... хотел бы увидеть когда-то напечатанными.
   "Мне сегодня наплевать на короля"? Это что это? Я забыл. Как... Видите, как хорошо, как много вы знаете. Я уже забываю, а вы всё помните. Ну, это хорошо.
   Значит, дорогие мои зрители и слушатели. Я вам спою щас песню, с которой я начинал свою деятельность в кино. Эта песня называется "Срочно требуется песня", и звучала она в таком кино, которое называется "Срочно требуется песня". А песня сама — песня-беспокойство. Под названием "Парус".

<Продолжительные аплодисменты>
   Многие товарищи, которые стали вставать, всё правильно поняли. Благодарю вас. До следующей с вами <встречи>.

        Появление сообщений об ошибках при обращении к файлам RealAudio, mp3, txt означает, что к серверу, на котором размещены эти файлы, нет доступа. Повторите запрос спустя некоторое время или на следующий день.
        Об ошибках в работе сайта Вы можете сообщить нам по e-mail .

        Если Вы располагаете любой информацией об этой записи (воспоминания очевидцев, недостающие песни, песни в полном объеме или с лучшим качеством, отсутствующие комментарии, фотографии, публикации с упоминаниями и т.д.), пожалуйста, свяжитесь с нами по e-mail :