ВЕДУЩИЙ: …артист московского Театра драмы и комедии на Таганке, артист кино, поэт, композитор Владимир Высоцкий.
<Аплодисменты>

<Аплодисменты>
   Значит, вы в прошлый... Я отменял здесь у вас выступление?
   ГОЛОСА ИЗ ЗАЛА: Да… да…
   Отменял, да? Ну вы, наверное, решили, что напился и сорвал, верно? <Смех в зале> Я в этом случае всегда говорю: каждый меряет на себя, поэтому так... Вот. Не в этом дело. Я, правда, болел и отменил спектакль "Гамлет". Ну а разговоры про такие... о таком вот всё — я вам даже спою потом про это. Дело в том, что интерес большой к выступлениям, к актёрам. Вообще к людям искусства. Они всегда на виду. Вы их видите и по телевидению с экранов. Считается, что они у вас дома живут. Включил телевизор — а он в комнате. Ну вот. И поэтому вы всё про них знаете.
   Я сегодня к вам приехал — это такое выступление новое, довольно, для меня, потому что я лекцию читаю. Удивительно. Вот. От общества "Знание" читаю лекцию. <Неразборчиво> обычно привозят всякие диаграммы, таблицы: прирост удоев, там, или... Но я ничего этого с собой не беру, у меня есть гитара, но зато есть ещё и песни, и стихи. И вместо вот этих диаграмм и таблиц я буду иллюстрировать своё выступление этими песнями и стихами. Вот. Хорошо было бы, если бы у нас сложилось с вами такая атмосфера, как дома, за столом — настоящая… Но, к сожалению, всё-таки сегодня будет монолог с моей стороны, а не диалог, и э… я просто прошу вас: чувствуйте себя свободно, если что-нибудь захотите — крикните, не захотите — не надо. Вот. И спросите, если что-нибудь вас интересует. Ну, конечно, не про то, там, сколько раз женат, когда разведён, а про то, что собираюсь делать, скажем, когда. Ну вот. 
   Значит, начнём. Я работаю в Москве, в московском Театре на Таганке. У на... У вас были коллективы наши. По-моему, они вам что-то рассказывали. Я об организации театра не рассказываю, потому что тема моей лекции — "Музыка и поэзия в театре и кино и роль песенной поэзии в театре и кино". И вот, первый спектакль "Добрый человек из Сезуана". Сразу стало всем ясно, что театр будет очень широко и много использовать песню и музыку в своих спектаклях. Это был первый спектакль нашего театра. И вот э… Брехт, автор пьесы "Добрый человек из Сезуана", написал так называемые "зонги", которые вплетены в канву этой самой пьесы. Зонги — это песни, скорее даже стихи, которые должны исполняться под музыку, лучше всего, если под музыку несложную, как, скажем, музыка сложная очень, ну там: "Яблони в цвету — какое чудо!.." Не... не на такую музыку, а на другую музыку — ритмическую, чтобы она помогала восприятию текста, и чтобы не мешала слушать этот текст. Зонги эти обычно помещаются в конце каждой сцены, в моменты, когда завершается какой-то эпизод. И, предположим, главная актриса там, Зинаида Славина — она просто замирает в определённой позе, упав там от горя, плача, а в это время выходят два композитора, которые написали музыку на эти зонги, Хмельницкий и Васильев, актёры нашего театра, которые усаживают зрителей и говорят: "Садитесь, располагайтесь!" — как я сегодня. Вот. И они выходят, и от имени театра поют эти самые зонги, прямо, как будто бы совсем из спектакля... отрешаясь от спектакля. Это помогает зрителю невероятно, потому что, во-первых, даёт возможность немножечко так откинуться и послушать что-то другое, чем текст. А текст очень напряжённый. А во-вторых, это всегда ещё подчёркивает просто смысл, мысль, которая только что была в предыдущей сцене. Стихи мы стараемся брать хорошие. Брехт написал хорошие зонги. Там цветаевские стихи есть, например: "Мой милый, что тебе я сделала". И другие. Ещё по-другому используются. Например, каждый персонаж имеет свою музыкальную тему. И через несколько минут пьесы вы уже можете точно знать, кто сейчас выйдет на сцену, потому что начинается его музыкальная тема. Больше того, каждый ар... актёр, персонаж ходит и двигается так, как ему задаёт музыка. Ну, например, э… там есть такая комедийная роль — цирюльника, который подтанцовывает, подплясывает под такую фривольную, быструю мелодию. Э… Исполнительница центральной роли играет целую громадную пантомиму под музыку, которая специально написана для неё. Но самые главные песни в этом спектакле — это песни, которые поют сами персонажи в роли.
   Я вообще совсем не сторонник оперетты, хотя я люблю, и раньше, в общем-то, мне... мне... мне всё говорили, что я воспитан на оперетках. Это неправда. Я на них не воспитан, но видел их. Это когда люди говорят, говорят, говорят: "Пойдём в кино! — "Пойдём!" — "В кино мы не попали..." — и запели почему-то, непонятно, а когда можно продолжать разговаривать. Ну, это такой жанр. Но ведь у нас его стали переносить и в нормальные драматические спектакли. Скажем, идёт нормальное действие, потом — вставной номер. Почему-то поётся песня. Этот персонаж вдруг запел, продолжая то, что он токо что играл. Зачем? Песня должна существовать в спектакле, или, там, в фильме, когда она необходима, когда без неё нельзя.
   Ну, например, в спектакле "Добрый человек из Сезуана" я играю роль безработного лётчика, и в начале этот мой персонаж, безработный лётчик, собирается повеситься. Я, значит, там петлю надеваю себе на шею, потому что его выгнали с работы, а он хочет летать, он лётчик, а ему нужно достать где-то денег, чтобы дать взятку какому-то начальнику, и тогда он его устро... устроит на работу. Это дело на Западе происходит, поэтому "у них" это возможно. "У них" дают взятки и э... и берут. Вот. Ну, появляется девушка, которая его спасает. Потом два акта действия, и в конце второго акта все планы рухнули. Он понимает, что никакой работы он не найдёт, ничего у него не случится. Он выгоняет всю компанию людей, которая сидит и говорит, что "А теперь..." Я там кричу и ору так, что говорят люди, что боятся, что у меня жилы лопнут. И, кажется, что уже выше нельзя. Тогда: "Дамы и господа! Почему же вы не продолжаете ваши приятные беседы?" И всё выше, выше. И уже всё — некуда. Самый высокий момент, самая высшая степень нервного напряжения. И тогда на помощь приходит песня. Я просто пою песню "О дне Святого Никогда".

<Аплодисменты>
   <Неразборчиво> в этом спектакле есть свои песни. Ну, это я пока вам спел чужую, а дальше э… пошло дело немножечко по-другому. Я начал впервые писать свои песни в спектакли, э… в пьесы песни, сделанные по стихам Вознесенского. Вы помните шестидесятые годы, кто их помнит, а кто и не помнит, кто помоложе — я могу рассказать, что в шестидесятые годы был особый интерес к поэзии, к стихам в чистом виде. И стояли очереди около Политехнического музея в километр величиной, и заполнялись Лужники по двенадцать тысяч зрителей. И ломились просто послушать поэтов: Евтушенко, Вознесенского, Ахмадулину, Булата Окуджаву, который их иногда читал, иногда — пел. Такой невероятный интерес к поэзии в России — это традиция, потому что российские поэты всегда были не только великими стихотворцами и писали прекрасные стихи, а они ещё были очень высокими гражданами, и очень достойно себя и прилично вели в жизни, начиная от Александра Сергеича Пушкина, и дальше. И как-то так слож... случилось, что... нет, правда-правда, я говорю. Вот, так случилось, что поэзия всегда была как-то во главе литературы нашей. Ну, в девятнадцатом веке — наравне, а сейчас мне кажется, что поэзия выше, чем проза. Но это уже моё личное мнение. И вот такая традиция сложилась такого невероятного интереса к поэзии.
   Ну, мы не могли пройти мимо этого — поставили по стихам Вознесенского спектакль под названием "Антимиры". В этом спе... Этот спектакль мы уже сыграли восемьсот раз, обалдели произносить, честно говоря, один и тот же текст восемьсот раз. Но ничего не поделаешь, потому что мы тоже на хозрасчёте, и мы его играем вторым представлением в десять часов вечера. То есть, без него мы обойтись не можем, хотя он очень старый спектакль. Но, несмотря на это, мы играем вот такой футбольной командой, как когда-то в "Синей блузе", в одной униформе, в чёрных свитерах и брюках выходим на фоне задника светящегося, очень красиво э… смотрятся силуэты с гитарами. Сами исполняем песни на стихи Вознесенского. И я в этом спектакле кое-что написал, и даже из музыки на его стихи. Больше я никогда этого не делал, но на такие прекрасные стихи почему б не написать музыку? Тем более, что он знает, как стареет спектакль, обновляет его сам Андрей, и, возвратясь с периферии скажем, там, из Нью-Йорка, из Казани, он всегда приносит какие-то новые стихи.
   И вот однажды он принёс такое стихотворение, которое называется "Песня акына", и почему-то после этого люди начинают думать все, что это — мои стихи и моя песня. Неправда. Просто там разговор идёт о поэтах. Вообще о нашем брате, пишущем человеке.

<Аплодисменты>
   <Неразборчиво> поставили по произведениям Вознесенского, который назывался "Берегите ваши лица". Мы не сберегли наши лица, потому что спектакль отправился на доработку, и так там и находится. Значит, дорабатывается вот уже лет шесть. А спектакль был, на мой взгляд, очень красивый, интересный, и по-настоящему музыкальный. Не только потому, что там было много музыки, которую мы всегда используем в наших спектаклях, когда есть поэзия, но ещё и потому, что просто на сцене на ваших глазах выстраивалась такая декорация: просто подвешивали такие тросы, пять штанкетов, немножечко наклонно, и на просвет, вот на этот светящийся задник, они образовывали нотный стан. А вот эти тросы — деления, такты. И мы на них как ноты, опять в чёрном одетые, сидели, значит, поджав колени, и получалось нотами. Вот так вот сделать — получается нота.
   Но и я написал специально песни для этого спектакля. Там были песни... Ну, например, такая была песня:

   Ну и потом рука дерзкая режиссёра разбрасывала эти ноты, и эти ноты, значит, менялись, и тогда менялась музыка. А потом этот нотный стан превращался в трибуны стадиона, и на нём сидели зрители. Мы играли стихи "Левый крайний" с Золотухиным впереди. Потом все зрители уходили, я играл старуху и собирал бутылки после матча. Но дело в том, что вообще это был спектакль полный юмора, э… полный музыки и, действительно новых замечательных стихов. Но его, к сожалению, нет, так что… что ж делать!
   А дальше... Что спеть?
   ЖЕНСКИЙ ГОЛОС: <Неразборчиво> из спектакля.
   Из спектакля? Из этого?
    ГОЛОС: Нет, это невозможно видеть.
   Я спою из "Павших и живых". Полно спою сегодня. <Смех в зале, аплодисменты>
   В новелле, которая называлась "Убийство Кеннеди", во время... в конце этой новеллы, после стихов, я садился на самый верхний вот этот вот штанкет, и на гитаре была нарисована мишень, а сзади, в этот светящийся задник на две тени были такие удары, выстрелы, и в сердце врезывалась такая дыра. И она врезалась в сердце на каждый удар. И я пел песню "Идёт охота на волков".

<Аплодисменты>
 Спасибо.
   ГОЛОС ИЗ ЗАЛА: Невозможно гитару <неразборчиво>?
   Ну как же это я сделаю? Почему вы ко мне...
   Ну вот, когда узнали, что я пишу для спектаклей, для кино, стали меня приглашать и в другие места, чтоб я писал песни и стихи в другие спектакли в других театрах. Я вам должен сказать, что я обычно не... не отдаю свои песни эстрадным певцам, совсем не оттого, что они поют хуже, они поют лучше. Но не так. Они, э… значит, учатся пять лет вокалу, обладают данными, замечательными голосами. Сзади у них оркестр, человек в сорок–пятьдесят, дирижёр. Ну вот. В перерывах выходят девочки танцуют, акробаты кувыркаются, фокусники фокусничают. Так что вот зрелище есть. В общем, это всё интересно, эстрадный концерт. А вот авторская песня — это дело совсем другое. Дело в том, что мы пишем свои песни, люди, которые занимаются вот тем, чем я, сами всё: и музыку и текст, и сами исполняем. А эстрадная песня предполагает отдельно композитора, отдельно поэта и отдельно исполнителя. Я пишу по ночам, я ночная птица. Когда никто не мешает, никто не звонит. Значит, если... Заканчиваю я так в шесть, в полседьмого. Вот. И, если я у себя отнимаю такое время драгоценное для сна и для других более важных дел, значит, э… я к этому отношусь довольно серьёзно. А работаю очень просто. Я всё делаю вместе с музыкой, с ритмами. У меня маленький такой магнитофончик, и вот я как только получается строка или четверостишье, я сразу нажимаю, начинаю пробовать, прикидывать, какие мелодии, как будет. И если приходит на ум другая мелодия, я даже иногда и меняю смысл того, что задумал. И пишу это, ту же самую мысль, скажем, серьёзную — в ироничном ключе, или будет в серьёзном. Как придёт. Как придёт, вот как случится. Это уже не от нас зависит. Поэтому это дело живое и живучее, на мой взгляд, потому что ведь вы же на эстрадный концерт не носите магнитофонов, верно? И даже прекрасных певцов, там магомаевых, кобзонов и всяких, какие есть, вы не записываете на магнитофоны. И вовсе не потому, что они вам не нравятся. Они хорошо это делают. Это другой вид искусства просто. Он предполагает зрелище, большие залы, подготовку, большие цены на билеты и так далее. Вы уже, значит, отдали, хотите получить сполна, чтобы всё гремело. А дома вы иногда послушаете, может, пластинку, но не так часто. А всё, что делает авторская песня, вы обязательно будете слушать дома, потому что есть какое-то... что... ка... какое-то дружеское начало в этой песне, вот в этой гитаре, и в том, что мы пытаемся писать песни с содержанием, всё-таки. И вам хочется несколько раз послушать, чтобы понять, а в чём там дело. Вроде смешно сначала, а потом — не очень. Верно? А потом, дело в том, что это дело настоко живое, что я, находясь перед аудиторией, могу... мои же стихи, могу чего чу... чего хочу — то и делаю. Могу слово переменить какое-нибудь, могу мелодию изменить, потому что вдруг я сегодня понял, что вы настроены на юмор. Значит, я взял, поменял местами либо песни, либо ту же самую песню серьёзную взял — и спел смешно. Это же моё дело, чего хочу — то и делаю. Верно? И поэтому это совсем другой вид искусства, самостоятельный, который имеет право на жизнь, на существование точно так же, как эстрадная песня, если не больше. Ну вот.
   А э… певцы всё просят, говорят: "Ну, дай мне песню! Ну, дай мне песню!" Если им отдаёшь песню, то они её выучивают с оркестром, и она звучит замечательно, но всегда одинаково. И никогда — по-другому. Потому что одинаковый ритм, выверено всё, и, значит, чётко и точно. И ник... она неподвижна, а она теряет свой смысл. Авторская песня теряет смысл, когда она неподвижна. Ну, есть много других задач, и я дальше всё вам расскажу, как это... как... какие она задачи выполняет.
   Ну а своему брату, драматическому актёру, я даю. И вот недавно... Ну как недавно? — уже, в общем-то, лет пять попросили меня в спектакль московского театра Сатиры "Последний парад" написать несколько песен. И всё просили, чтобы я сам спел. Я работаю в другом месте, значит, это сложно сделать. И стал я учить Папанова, как ему надо петь. Он просил <неразборчиво>. Ну вот. Потом это я думаю, что это довольно смешно — учить Папанова, как сделать песню смешной. Правда? Вот. Ну, попробовали мы с ним, потом я ему говорю: "Знаете что, ни черта у нас с вами не выйдет. Пойте, как вы хотите!" Ну кое-что пел моё. В своей манере. Я знал, что это для других людей. Но всё-таки мы нашли способ, чтобы песни звучали и в моём исполнении там.
   Театр — искусство условное. Вот три моряка пришли с рейса, пришли, семь месяцев без захода в порты, дорвались до земли, до друзей, сели за стол, крепко выпили. Утром встали, у всех головы болят, а на... на столе полно спиртного, можно похмелиться. Но кто-то случайно включает радио, а там: "Передаём утреннюю гимнастику!" И звучит песня "Гимнастика", теперь уже известная, она на пластинке, которую пою я. Так что я... мой голос там звучит.

<Аплодисменты>
   Вот этот мальчик, который был уже и на прошлом выступлении, думал, что он записывает, поэтому всё пою новое. <Смех в зале> Ну, ничего, пиши, пиши. Я сейчас написал, вот, я обычно вот пла… сделаю пластинку какую-нибудь, запишу, вот сейчас у меня две пластинки вот уже три года лежат на "Мелодии" и по непонятным причинам не выходят. Хотя они там могут и доход получить с этого дела, и всё было бы нормально. Но нет, лежат. Там, говорят, пускай пока лежат. Ну вот. Но за это время, пока они лежат, сделал я ещё одну работу с моими друзьями по... детскую работу — "Алиса в Стране Чудес". Не совсем детскую, потому что сказка "Алиса в Стране Чудес" Льюиса Кэрролла английского писателя прошлого века, называется так: "Сказка для детей и сумасшедших математиков". И вот... Так что она и для взрослых. И эта пластинка вышла сейчас, вы можете её найти. Она редко бывает, её сразу расхватывают, но если попадётся — вы возьмите её, не пожалеете. Кроме того, что я там работал, я написал туда двадцать пять, по-моему, вещей от имени различных зверушек, там ещё замечательный текст и прекрасная музыка композитора Геворкяна. Если она вам... А песни — музыку и тексты — это я писал. Так что, если вы её встретите, найдите. Вот я там спел про этого самого гвинейца Сэма Брука, и сразу вспомнил, как Ян Спарре очень часто при наших проигрышах говорит: "Да, хорошо сегодня играют наши чехословацкие друзья!" <Смех в зале> Думаешь, да, какие они друзья? Противники — на льду. Потом — друзья, до — друзья, а по.... а во время — какие друзья! Ну вот.
   Ну, хотите, я вам спою песню такую, шуточную песню, которую я написал о телевидении. Называется она "Жертва телевидения".

<Аплодисменты>
   Спасибо.
   Потом напишут в прессе: "Его забрасывали цветами..." Вот. Я всегда говорю: "Я потом становлюсь, как братская могила". <Смех в зале>
   Значит, э… вернёмся немножко в театр, потому что там тоже происходили очень интересные вещи, если у вас горит желание.
 <Неразборчиво>. Пять минут, ладно?
 Ну, э… мы вернёмся в театр, потому что там, в это время, пока я писал в других театрах всякие песни, мы поставили там спектакль, который мне очень дорог, потому что это был первый спектакль, где звучали мои военные песни. Назывался он "Павшие и живые". "Павшие и живые" — спектакль о поэтах и писателях, которые погибли в войну или живы до сих пор, но на их творчестве лежит печать военных лет. Я вам должен сказать, что это был первый спектакль, первая попытка. Мы играем там без гримов. Мы совсем не пытались походить на поэтов, которых играли. Во-первых, мы их не знаем. Во-вторых, они были уже намного моложе нас, хотя и погибли. Им было по двадцать–девятнадцать лет. И вообще, зачем быть похожим поэ... на поэта, ведь всё, что он из себя представляет, в его стихах: его душа, его отличие от других людей, его индивидуальность. И нету смысла на него походить внешне, а есть смысл прочитать хорошо его стихи, чтобы людям было хорошо слушать. Тогда будет понятно, что это был за человек.
   И вот я в этом спектакле "Павшие и живые" играю сначала роль Чаплина, потом... Нет, сначала роль Ку... Кульчицкого, поэта, погибшего в сорок втором году. Он похоронен в братской могиле на сопке Сахарная Голова. Потом Чаплина, потом — Гитлера. Я вам должен сказать, что у нас в спектакле ведь нету декораций особенных. Мы никогда не рисуем задники, никогда не городим никаких павильонов, потому что зачем городить, когда настоящее небо, а не рисованное — лучше, и настоящий дом, а не сделанный на сцене — надёжнее. Верно? И все зрители прекрасно понимают, что это ненастоящее всё, а сделанное. Зачем же вас обманывать: вот это, вроде бы, настоящий дом! И ахать на то, что как здорово он похож на настоящий! По-моему, это довольно глупо.
   Не щёлкайте. Всё время приходится бороться с магнитофонщиками. Я даже, приехавши однажды в Новокузнецк, получил распоряжение милиции, начальника милиции, бороться с магнитофонщиками. Я говорю: "Почему с магнитофонщиками?" — Он говорит: "Потому что они все радиохулиганы! Они, — говорит, — вас крутят на... на ультракоротких волнах и забивают эфир!" Я вышел и говорю: "Дорогие товарищи радиохулиганы!" Потому что... "Дорогие", правда, потому что они — любители, если крутят. Вот. Они меньше заводили, они меньше стали радиохулиганить. Пишите, пишите. Вот.
   Ну и в нашем театре мы поэтому играем без декораций, но, несмотря на это, зрители очень быстро, через несколько минут, принимают правила игры, и очень хорошо реагируют на место действия, потому что мы решаем каждый наш от.... спектакль отдельно, и в нём, в его декорациях, невозможно что-нибудь сыграть, ничего другого. Когда вы посмотрите даже лучшие образцы, во МХАТе, скажем, то можно сыграть, там, комната со стульями. Ну и можно сыграть там и Толстого, пьесы конца века, и Чехова, и Достоевского, много чего, не меняя, только переставив немножко. У нас — нет. У нас каждый спектакль решён образно и поэтично, и только для него существуют эти самые декорации. Ну, для чего вам это рассказываю, потому что мы пы... делаем даже, позволяем себе делать условные шаги, взять, да и нарисовать усы, чёлку мне во время игры на сцене, и я начинаю по-немецки произносить монолог этого самого бесноватого Адольфа Шикельгрубера.
   А в самом конце спектакля я играю замечательного нашего поэта, который... он выжил во время войны, а потом его догнали старые раны, и он погиб лет через восемь после конца войны. Это Семён Гудзенко. В сорок четвёртом году ему было девятнадцать, он пришёл к Илье Эренбургу, принёс ему военные стихи. И тот настолько обомлел, что в фильме "Люди, годы и жизнь" он пишет о том, что "я их показывал всем, бегал с ними в Союз писателей. Потом выживших демобилизовали, я видел Семёна в пиджаке, но в душе он всё ещё донашивал старую, вылинявшую гимнастёрку".
   Я вам хочу прочитать одно стихотворение Семёна Гудзенко, которое я читаю в конце этого спектакля.

<Аплодисменты>
   Я написал песни также для спектакля "Свой остров", где тоже они очень странно использованы. Вы знаете, вообще хорошо писать как… так, чтобы это существовало отдельно от спектакля. И я бы мог его... и где-то исполнить здесь вот перед вами, потому что, если написать вставные номера, они так и останутся в той пьесе и в том спектакле, и в том фильме, откуда они. А если написать песню, которая имеет свою самостоятельную ценность — ну или сюжет, или отдельную мысль, то её можно использовать в спектакле ассоциативно. Ну просто она будет идти рядом в параллель со сценой, никакого отношения к сцене не имея. Даже про другое место, про другое время, про других... совсем не про людей, а про животных в ней можно петь, а в это время на сцене будут какие-то события. И она может даже изменить ва... ваше отношение к тому, что происходит на сцене. Так хорошо работать.
   Вот, например, в спектакле "Свой остров", там есть такая ситуация, там двое молодых людей друг друга любят, но им не позволяют жениться. И банальная довольно ситуация, родители возражают. Вот. А потом Игорь Кваша от имени театра выходит так к порталу, его высвечивают отдельным фонарём, там сцена замирает, а он просто поёт от своего имени шуточную песню, которая называется "Песенка ни про что, или Что случилось в Африке". Это про животных.
          В жёлтой жар...
   Ну вот, и потом, после этой песни, самое главное забыл сказать, конечно, к этой паре относятся уже с иронией, и с улыбкой встречают каждое её появление.
   Слышно гитару, нет?

<Аплодисменты>
   Подождать, нет? Подождать? Можно продолжать? Я нет... Это бывает. Я не к вам совсем. Вы знаете, я не возражаю против записей. Да, ради Бога! Почему нет? Если нравится. А просто вот стоят иногда целый первый ряд — одни магнитофоны. И у них, у каждого по разному кончается плёнка. У одних — на двадцать минут, у других — на тридцать минут. Магнитофоны разные. И они тогда друг с другом начинают торговаться: мол, дескать давай, — говорит, это… мол, в общем, ты — мне, потом я — тебе. И прямо разговаривают в голос, потому что для них самое главное, что они тут, попали. Это самое главное. А там уже, что на сцене — неважно. У него тут крутится, понимаете?! Вот. Это так иногда наши туристы снимают впрок всё, что они видели. Ничего не видя: всё, всё, всё — потом дома будут глядеть, чего они видели. <Смех в зале, откашливается> Ну вот. И ещё я э… к чему... Ну, щас-то немножко полегче стало, потому что стала хорошая техника, и, в общем, и привозят все отовсюду, а раньше это был кошмар. Делают очень плохую запись, потом её... Есть же люди, которые всё-таки с этого живут, правда? Вот они, значит, продают эти записи. Я слышал одну плёнку на два часа, где было девяносто песен, из которых семь — моих. Вот они вот так вот плохо записывая, пускают семь песен, которые они записали, а потом сами <неразборчиво> голосами говорят: "Ну, правда, плохо записано!". Вот. Так что вот из-за чего я возражаю. Делайте хорошие записи, пожалуйста, и мне поможете только. Вот.
   Значит, я спел вам что? Про жирафа? Давайте теперь про домашних животных. Скажем, "Про Козла отпущения".

<Аплодисменты>
   Вот. Вы знаете, в нашем театре мы много раз возвращались к поэтическим спектаклям, в которых всегда и я, и мои товарищи — мы пита… пытались... и писали какие-то свои тексты. Дело в том, что актёрская профессия — я её не люблю в чистом виде, потому что это профессия исполнительская и дамская, не... не в обиду сказать женщинам, потому что для женщин эта профессия замечательная. Всегда хорошо красиво одеться на сцене, хорошо выглядеть, поклонники и так далее. Ну а хорошо быть хорошей актрисой. А для мужчины всё-таки... ну, вы понимаете, во-первых, это... это самая низшая ступенька театрального искусства — актёр. Всегда над тобой режиссёр, потом — автор, потом — директор, потом — начальство министерское, потом — господь Бог. А ты где-то там внизу. Говорят: пойди туда, принеси то и так далее. Вот. Но у нас в театре дело обстоит немножечко по-другому, потому что у нас в театре довольно много авторства. В каждом нашем спектакле каждый из нас, в силу своих... своих способностей и возможностей привносит что-то своё. Или напишет что-нибудь: или тексты, или музыку, или придумает какой-то кусок, или... У нас даже есть э… авторы свои. Веня Смехов пишет даже м-м… инсценировки. Сам шеф наш в содружестве со своей женою Целиковской, внучкой знаменитого ракетчика, вот он... тоже пишет пьесы вместе с нею. Ну и, в общем, вы знаете, и поэтому — ну опять всегда так — когда вкладываешь во что-то много: в женщину в любимую, в ребёнка, да и в дело — всё это становится сразу намного дороже, потому что нормальному человеку свойственно больше отдавать, чем брать. Приятнее... Делать подарки приятнее, даже чем их получать. Если есть возможность, конечно. Правильно? Ну вот. И хорошо дарить чего-то в дело своё, и тогда ты его любишь. Поэтому у нас, конечно, есть большая привязанность к нашему дружному коллективу, и о… особенно так у нас не уходят по собственному желанию. Так, если очень попросят, и то начинают возражать, ходить в местком. Вот.
   И это случилось ещё не только потому, что вот мы так авторствуем в каждом нашем представлении. А ещё и вот почему, потому что поэтический театр, который вдруг образовался у нас, он так не.... не только из-за того, что мы делаем на высокой поэзии какие-то спектакли. Скажем, это драматическая поэма Есенина "Пугачёв", которая написана одним духом. Такое... как лавина, как вот... И она так и поставлена, как лавина, когда по станку, наклонённому вперёд, спускающемуся к плахе из грубо струганых досок катится такой клубок тел, так же как катится и всё стихотворение, всё... вся поэма у Есенина. Он даже иногда не задумывается над тем, чтобы слова подбирать. Он иногда в строчку делает несколько слов, так говорит:
          "Послушайте, послушайте, послушайте,
          Вам не снился тележный свист?.."
   Почему-то три слова одинаковые. Или там:
          "Что... Что случилось? Что случилось? Что случилось?
          Ничего страшного. Ничего страшного. Ничего страшного.
          Там на улице промозглая сырость
          Гонит туман, как стада барашковые..."
   Он, видите, как писал. Даже иногда вот его завело, и он прямо одно слово в строку, и не затрудняясь там чего-то подбирать. И так сделан весь спектакль. Это просто опоэтизированная поэзия, то, что происходит в спектакле. Образ сам спектакля — в нём присутствуют все атрибуты поэзии: и метафора, и символика, и образность — ну что хотите! Поэтому этот театр поэтический. А не только из-за того, что мы играем стихи.
   Например, в одном нашем спектакле, я хотел вам сказать один из самых ярких примеров, как музыка и стихотворение — как они действуют на зрителя, будучи включёнными в нормальное произведение. Вот "Зори здесь тихие". Смотрели все кино...
   Подойдите, вот там человек сзади, я сделаю паузу — подойдёшь. Уйти хочешь, да?
   Вот. Вы смотрели фильм и помните: это замечательная история, очень печальная. Человек тем и отличается от животного, что способен сопереживать и сочувствовать, и, конечно, естественно, жаль, когда гибнут пять девушек ни в чём не... не виноватых и молодых, прелестных. Но это только частный эпизод, частный случай из войны, каких — тысячи. Верно? Это всегда трогает, прихватывает за горло. Всё понятно. И вот сделан спектакль. Театр... В театре. "А зори здесь тихие". Грузовик камуфлированный, замаскированный под лес...
<—>
   ...постеснялись включать хоралы в спектакль. Потом начинает она вращаться вместе с этим щитом, а потом она уходит, и щит продолжает крутиться. И тогда звучит песня, которую она сама пела в спектакле. И это... я... я не видел... Я смотрел много раз. Кино можно посмотреть два–три раза, потом оно перестанет волновать. Но спектакль, сколько бы раз вы ни присутствовали, это прихватывает точно также. И никто не стесняется ни слёз, ни того, что давит и так далее. Просто, вот видите, вот эти вот это сочетания — оно ещё и у… увеличило, кроме воздействия, просто подняло это до удивительных высот, просто до высот, можно даже сказать, трагедии греческой. Вот так, до таких вершин больших. Вот. Вот что такое поэтический театр. Ну, просто я на этом немножко о театре закончу, потому что у меня ещё тут много предстоит, а...
   Я спою вам песню, которая звучала тоже в спектакле, чтобы вам... я всё серьёзные, серьёзные, да? — рассказы. Ну, шуточную песню спою. Какую бы? А, вот какую — "Песенка о пе... переселении душ". Ну, вы знаете, что мы с вами не умираем, а переселяемся после смерти. Знаете, да? Там, в животных, в растения, в предметы, в насекомых некоторые переселяются. <Откашливается>

<Аплодисменты>
   В кино я тоже давно работаю. И сначала я в кино писал песни для персонажей своих, которых играл. Просто по очень простым соображениям: потому что роли очень часто бывают плохие, слабые, а споёшь песню — глядишь — чего-нибудь и получше, запомнят зрители. И всегда я писал себе такие песни, чтобы они э... всегда усиливали сцену или давали ей другой оттенок.
   Так, например, в фи... в фильме "Хозяин тайги", я там пою:

   А в это время милиционер, которого играл Золотухин, вёл пе… значит, допрос со мной. Ну вот. Потом я стал писать песни для других персонажей, даже не участвуя в фильмах. Стали просить, говорить: "Напиши!" Я всегда пытаюсь писать песни для кино опять так же, чтобы они могли существовать отдельно. Но иногда этого не получается, и когда работаешь, делаешь стилизации, то, э… в общем-то, их даже и в концертах я почти никогда не исполнял.
   Но вот последнее время стали меня спрашивать: "Почему ты, дескать, Володя, не пишешь больше сказок? Мол, раньше вот писал сказки, а, дескать, теперь и не пишешь!" Это неправда. Я продолжаю писать сказки, и вот недавно я работал для картины такой, "Иван да Марья", написал там несколько сказок. Написал несколько сказок. Вернее, даже не сказок, а написал несколько таких реплик всяким сказочным персонажам. В основном, нечисти всякой. Нечисть там, как хулиганы выступает, такие бандиты. Они стёкла бьют, ходят везде. Вот. Но их, наконец ,прогоняет Иван, там, солдат Иван. И они в лесу сидят и поют, что, дескать, вот у них какое плохое положение: никто не обращает внимания на их нечистую... нечистую силу.

   Вот.
<Аплодисменты>
   Вот. Я п... иногда много работаю для кино, а получается ни… ничего, пшик. Вот, например, я писал песни-баллады для фильма "Бегство мистера Мак-Кинли". И получается, вы знаете, такая у нас профессия странная, у людей, которые пишут в какое-то произведение позже. Потому что, вот, например, я никогда не знаю, когда я пишу и работаю, будет это или нет. И не знаю не потому что, так сказать... дескать, вот, мол, какой я крамольный и запрещённый. Нет, совсем даже не по этим причинам. Хотя это тоже бывает — у людей какое-то впечатление... Меня сегодня... вот ваш товарищ, он здесь присутствует, встретил и говорит: "Вы, пожалуйста, пойте только литованное!" — с таким испугом, что, дескать, я щас выйду — как начну матом ругаться! Ну, глупо, верно? Вот какое-то представление сложилось дурацкое, его очень трудно сломать. Поэтому и это тоже имеет значение, что: "Вот, а он всегда..." А всегда-то из-за того, что я всегда пытаюсь писать всерьёз, даже шуточное. Понимаете? Вот. Ну, это уже своё... свои дела, я с этим разберусь. Но бывают дела намного сложнее, с которыми ты даже не можешь никому ничего доказать. Здесь-то ещё можно прийти, спорить, и всё — что вы имели в виду? — А вот что написал — то и имел. А вот бывает так: вот я в "Бегство мистера Мак-Кинли" должен был играть Автора. В этом фильме у меня должна была быть очень большая роль, и мне пору… поручено было написать туда девять баллад, что я и сделал, в течение трёх месяцев я их сделал. Они громадные эти баллады, по четыре–пять минут. И на них идёт действие. Так было и рассчитано, что минут сорок, примерно, текста будет такого песенного, ну что ли, стихотворного, скажем, под гитару или под оркестр. И что получилось? Кончилась картина, посмотрели матерьял и выяснилось, что она такого раздумчивого, длинного повествования, эта картина, а мои песни — я их все писал, как мы и договаривались, собственно, с жутким нервом, трагично. И они не вошли, эти песни, туда. Ну и, значит, вот и.... кино-то не выбросишь, на него истрачено всё-таки миллиона два. А песни — можно. Почему нет? И поэтому они ушли оттуда. И осталась там одна песня с четвертью. А везде написано вот такими буквами, что автор песен, автор баллад. Реклама давалась гигантская, как будто я там вообще не буду слезать с экрана. И вышла вот на поверку вот такая история. Это досадно очень, потому что я эти баллады тоже писал в этот фильм "Бегство мистера Мак-Кинли... Мак-Кинли", примерно, так же, как в "Вертикаль". То есть, я писал совершенно самостоятельные баллады, которые звучали за кадром, либо во время действия, когда ничего на экране не происходит. Только движение.
   Я не люблю, когда песня звучит на титрах, потому что вы время... в это время читаете, кто там гримёр, и кто ассистент режиссёра или администратор, когда выпущена картина, а в это время идёт песня, над которой ты работал ночью, потел, подманивал вдохновение и так далее. Понимаете, досадно. Поэтому использование песен, когда они сокращают расстояние временное, как в "Вертикали" — начал петь — альпинисты ушли, кончил — они уже на вершине. Прошло десять–двенадцать часов. Или просто песни, которые сопровождают пейзажи и так далее. Это имеет смысл, так работать. Вот так же я работал в "Бегстве мистера Мак-Кинли", они должны были присутствовать и рассказывать просто о том, что происходит на экране. Заменять очень много сцен. Но не вышло.
   Такая же история была у меня с... с "Стрелами Робин Гуда", потому что получилось такое... такая картина вроде весёлая, приключенческая. Все мы привыкли, что Робин Гуд выстрелил, значит, там, убил десятерых из одного лука. А ведь, если так задуматься — так ведь убил, правда? Так что кровь льётся, и не от хорошей жизни они все спрятались в лесу. И поэтому я написал баллады довольно серьёзные, и там в них было много такой ностальгии нашей по нашему детству, когда мы смотрели все эти удивительные фильмы трофейные, там, капитанов всевозможных, королевских пиратов и так далее. Я вот и написал такие песни. Но они не см… не смонтировались с матерьялом. Но, несмотря на это, я их... никогда об этом не сожалею, потому что я им продлеваю жизнь, этим песням. Они будут существовать. Я их запишу на пластинку, на магнитофоны, и они будут появляться.
   «Спойте! Спойте!» — я же не могу все тыщу спеть, которые написал. Какую? Из какого? Из «Бегства»? Они большие очень. Не хочу. Не хочу, не хочу… Нет, я спою чего-нибудь ещё, у меня их полно, пе… Да что вы, дорогие мои, вы смеётесь что ли? Я даже сейчас в растерянности: чего вам петь, потому что вы сидите и сидите. Я думал вы будете домой убегать, а вы сидите. <Смех в зале> Ну вот.
   Я, значит, закончу немножечко рассказ про кино, потому что я в кино работал много, и буду продолжать работать, несмотря на вот на такие досадные недоразумения. Но у меня были и хорошие опыты работе... работы в кино. Я, напри... например, писал песни для фильма "Я родом из детства", и эти песни там, действительно, э… вошли туда прекрасно, в канву картины. Я там играю роль капитана-танкиста Володи, который горел в танке, пришёл искалеченный домой после полугода госпиталя. Звать его Володя, также как и меня, и он также пишет песни в этой картине. Сценарий фильма написал Шпаликов, ныне покойный, трагически погибший. Он повесился, Гена. А в… картину снял замечательный кинорежиссёр э… Виктор Туров, человек очень интересной судьбы, который весь на самом деле родом из... из детства. Он был угнан вместе с матерью в Германию, вос... семилетним мальчишкой, а в девять лет, потеряв мать, полгода по Европе добирался домой в Могилёв. И пришёл. Мальчишка. Он помнит прекрасно всё. На его глазах был убит его отец. И он очень-очень эти времена запомнил. Ежесекундно. И поэтому снял удивительную картину по настроению. И... А я туда писал песни. Вы представляете себе: я, никогда не воевавший человек, писал песни в картину, где не было ни одно... ни одного грамма лжи, и поэтому нужно было как-то их так вставить, чтобы они звучали.
   И вот там есть такие песни, как, например:

   А потом вдруг включали патефон, и моим голосом какой-то довоенный певец пел песню:

   А потом инвалид на рынке моим голосом пел вдруг "Штрафные батальоны":

   В конце звучала песня "На братских могилах", по поводу которой было много писем у нас, потому что пел её Марк Бернес. И все думали, что это песня тех лет. Так что иногда я делаю <неразборчиво>.
   Иногда пишу "песни профессии", поэтому все люди считают, что я обязательно должен был овладеть когда-то этими профессиями. Только они в недоумении: когда же? Вроде, человек ещё не совсем старый. Поэтому они спрашивают меня: не воевал ли я, не летал ли, не плавал ли, не сидел ли. <Неразборчиво>. <Смех в зале> Всем отвечать не могу, только вот пользуюсь такими случаями, чтобы в выступлении иметь возможность сказать, что — нет, я этим ничем не занимался, занимался этим только за письменным столом в стихах. Вот так. Ну, теперь, очень всегда...
   ЖЕНСКИЙ ГОЛОС ИЗ ЗАЛА: А Вас можно спросить?
   Спросите, пожалуйста!
   ЖЕНСКИЙ ГОЛОС ИЗ ЗАЛА: А Вы раньше начали <неразборчиво писать песни <неразборчиво> театре или нет?
   Нет, вы знаете... Да, раньше. Я раньше начал писать песни, я песни начал писать стоко, скоко себя помню. Но раньше я писал такие пародии на чужие мелодии, всякие куплеты. А потом я это перестал делать, потому что однажды, лет, наверное, м-м-м… четырнадцать уже, да, уже, да, я закончил студию назад, я услышал ещё совсем, в общем, молодым человеком песни Окуджавы. И они на меня произвели такое удивительное впечатление не токо своим содержанием, которое прекрасно, а вот тем, что, оказывается, можно в такой манере излагать стихи. И я стал попытаться делать это сам. Вот. И стал делать, ну, конечно, совсем по-другому, потому что я не могу, как Булат. Совсем другое дело. Но всё-таки я стал это делать вот именно потому... потому что это не песни, это... это стихи под гитару. Это для того, чтобы ещё лучше воспринимался текст. Это совсем особенный, отдельный вид искусства — авторская песня. Вот так. Ответил, да?
   ГОЛОСА ИЗ ЗАЛА: Да. — Замечательно!
   Ну вот, ещё. Значит, все... все... А вам не скучно, когда я разговариваю?
   ГОЛОС ИЗ ЗАЛА: Нет… Нет…
   Ну вот. Значит, ещё очень часто спрашивают: расскажите что-нибудь про съёмки в кино. Я никогда не рассказываю про съёмки, потому что есть совсем другая работа — актёр — пропаганда киноискусства. Привезти, примерно, на час двадцать роликов и минут на семь появиться и рассказать: "Это я был только что!" Вот. Ну, я так не работаю и не люблю так работать. Я люблю делать то, что я умею, и зачем я, собственно, сюда и выхожу. Вот. Но всё-таки я вам спою щас одну шуточную песню, которую я всегда включаю в эти лекции. Она вам даст немножечко представление о комедийной стороне кинематографа.
   Был такой эпизод у нас в кино несколько лет назад, когда мы... к нам приехал в страну сниматься знаменитый американский актёр Шон О'Коннери, который играл Джеймса Бонда — агента, э… супершпиона, супермена, супер-супер и супер-супер-супер. Вот. 007, 07, иногда 075. Нет, всё время я шучу, и уже даже самому надоело — больше не буду. Ну вот. И... и его... Он очень популярный человек, играл там... Ходит с телохранителями и охрана около дома. Просто такое... Его пригласили сниматься к нам. Он не хотел ехать, боялся, что тут уж его совсем поклонники одолеют. Но, однако, он приехал, спустился как-то на землю, а ведь тут-то у нас никто этих фильмов не видел. Значит, его никто и не узнаёт. Ну, он походил сначала так. Ну, токо что не плюнут — пройдут, потому что вообще он совсем не похож ни на какого супера, он господин такой респектабельный, лет пятидесяти, седой и уже полноватый и, в общем... Ну и он походил две недели, подышал полной грудью. Никто его не теребил, не рвал на части. Ну и он, значит, заскучал, говорит: "Нужно организовать какую-нибудь вечеринку с артистами и артистками". Вот. И попросил, чтобы это сделали. Ну, там, организовали встречу, всё. Он всех развлекал, был очень счастлив. И он развлекал-то он по-американски, а там никто ни бельмеса не понимал по-американски. Поэтому он... по.... посидели, посидели все, всё выпили, съели да ушли. <Смех в зале> И он сидел у разрушенного стола и долго говорил, что это, действительно, таинственная страна. <Смех в зале>

<Аплодисменты>
   Дело в том, что я начал-то про песни о профессиях. Де... Почему вот я: профессии, профессии. Да ничего подобного. Это совсем ни о каких профессиях. Просто я человека так или иначе называю. Пусть он у меня шофёр. А то, что с ним происходит, может произойти с кем угодно. И совсем это вовсе не... Ну, какие-то есть у меня представления, там, о шоферах и так далее. А он вот мог находиться где угодно. Просто я люблю брать людей в крайних ситуациях, и иногда это даёт возможность в видовую картину: без текста, скажем, в научно-популярный, о шоферах-дальнорейсовиках озвучить вот целой такой песней, в которой есть свой сюжет, есть своё содержание. Есть два человека, действительно.... два человека действуют, которые э… которых нету в картине, а существуют только в песне. Вот я вам щас спою эту песню свою, которая называется "Дорожная история".

<Опущен 1 куплет>
<Аплодисменты>
   Песня шуточная. Всё я про театр да кино, а теперь я про цирк вам спою. Называется она "Диалог у телевизора".

<Аплодисменты>
   Чтоб долго не рассказывать о своих при... пристрастиях, я половину ваших вопросов могу снять одной песней, которая называется "Я не люблю".

<Аплодисменты>

        Появление сообщений об ошибках при обращении к файлам RealAudio, mp3, txt означает, что к серверу, на котором размещены эти файлы, нет доступа. Повторите запрос спустя некоторое время или на следующий день.
        Об ошибках в работе сайта Вы можете сообщить нам по e-mail .

        Если Вы располагаете любой информацией об этой записи (воспоминания очевидцев, недостающие песни, песни в полном объеме или с лучшим качеством, отсутствующие комментарии, фотографии, публикации с упоминаниями и т.д.), пожалуйста, свяжитесь с нами по e-mail :