<Малый уровень записи> Добрый вечер.
<—>

   Мати Тальвик: <говорит на эстонском языке>
   Ну, я начал м-м... с песни из кинофильма "Вертикаль". Этот фильм был очень популярен несколько лет тому назад. Ну и мы долго думали, как начать нашу передачу. Это всегда странное положение у актёра, о котором рассказывают, а он сидит, как будто бы он не причём здесь. Ну и мы решили, как визитную карточку, вот эту вот известную песню, которая называется "К вершине". Ну, я бы хотел об этом немножко позже, потому что я буду рассказывать о кино, и тогда я расскажу и о песнях, которые писал для фильма.
   Мати Тальвик: Ну, прежде всего, кажется, надо говорить тут о том, как вы стали актёром вообще.
   Ну да, с удовольствием. Ну, это тоже очень коротко, потому что мы же здесь не собрались для того, чтобы рассказывать биографию. Ну, я закончил школу-студию при московском Художественном театре одиннадцать лет тому назад. Вначале я работал в театре имени Пушкина. Этот театр, московский театр, меня пригласил сразу после окончания училища. Но потом... Я в подробностях не буду, но потом я работал даже в театре Миниатюр, пробовал работать в "Современнике". Ну, вероятно, это такой был период поисков. С моей стороны поисков театра, который бы меня удовлетворял, ну и театра, которому бы я был… тоже был нужен и необходим. Ну и вот, несколько лет тому назад я поступил работать в московский Театр на Таганке, который к тому времени только организовался, где и работаю по сей день. Вот творческая биография у меня довольно короткая.
   Мати Тальвик: Ну и теперь можно, наверное, о театре. Почему вот именно этот театр?
   Это я с большим удовольствием расскажу. Значит, дело в том, что мы отметили недавно наш восьмилетний юбилей. Восемь лет тому назад в здание московского театра Драмы и Комедии, который был без приставки "на Таганке", просто московский театр Драмы и Комедии, в это здание пришла группа молодых актёров во главе с Юрием Петровичем Любимовым. Заслуженный артист РСФСР, лауреат Государственной премии, он на выпускном курсе Щукинского училища поставил спектакль "Добрый человек из Сезуана". Ну, вы знаете, когда заканчивают училище, всегда очень печально. Особенно, театральное училище. Потому что люди разъезжаются в разные концы, и то, что было сделано вместе за четыре года как бы на этом и кончается. Ну, в этот раз этот курс был более счастливым, потому что было решено этот спектакль "Добрый человек из Сезуана" по пьесе Брехта, который поставлен на выпускном курсе, сохранить, потому что он произвёл в театральной Москве в то время, ну, взрыв, как... подобно взрыву "разорвавшейся бомбы", этот был спектакль, потому что он был очень ярким по форме, необыкновенным по воплощению актёрскому, потому что в этом спектакле не гримировались актёры, почти не было никаких декораций. Там как-то странно даже ходили актёры, таким... по прямым м-м... углам, потому что имелось в виду, этот театр — условный у нас всё-таки, э... и спектакль "Добрый человек из Сезуана" был в условной манере сделан. Имелось в виду, что это — маленькие улочки какого-то маленького города, и поэтому люди ходили такими прямыми углами. В этом спектакле было много очень песен. Причём песни — музыку на стихи Брехта к этим песням написали актёры нашего театра Хмельницкий и Васильев. Это был молодой, задорный коллектив. Ну и, конечно, решено было его сохранить и все были очень счастливы, особенно, ребята в этом коллективе. Ну и, естественно, руководитель, Юрий Петрович Любимов. Это и было начало нашего театра, который стал называться "Московский Театр на Таганке". У нас было очень сложно с репертуаром, много времени подряд мы играли только этот спектакль "Добрый человек из Сезуана", двадцать раз в месяц. Но потом потихоньку мы поставили несколько спектаклей и создали свой репертуар. Теперь мне бы хотелось.... Я тут нахожусь в таком положении, что лучше рассказывать, чем... Знаете, интервью — это прекрасно, но лучше рассказ. Тогда с... с... создаётся впечатление целостности. Но я предполагаю, что, вероятно, интересно узнать побольше о театре. И сам я хочу говорить не о себе, а больше о театре, в котором работаю, о деле. Это любимое моё дело. И, конечно, то, что я буду говорить — это будет субъективно моё мнение. Ну, я думаю, что оно будет соответствовать и объективной оценке и прессы, и зрителей. Театр очень популярен. Восемь лет мы работаем, и восемь лет у нас всегда аншлаги. Не было ни одного спектакля, где бы не был полный зал. Отчего, в чём секрет популярности такой э... нашего театра? Я думаю, что разговоры о том, что это — мода, они кончились сами... сами по себе, потому что ведь мода бывает сезонная — весенне-летняя, там, осенне-зимняя, а мы существуем всё-таки восемь сезонов подряд, и мода не прошла. Но, если мода хорошая и так долго держится — значит, всё в порядке. Во всяком случае, мы очень рады, что у нас так много зрителей. А причина вот какая. Вы знаете, когда приходишь в девять утра, мы приходим к девяти утра в наш театр, потому что у нас актёры стремятся к тому, чтобы актёр был синтетическим, то есть, мы занимаемся акробатикой, пластикой, движением, музыкой. Так что у нас до репетиции за час начинаются разминки, мы занимаемся акробатикой на матах на спортивных, занимаемся пластикой, пантомимой. И вот когда ты приходишь в девять часов и видишь около театра зимой замёрзших людей, которые стояли в очереди и отмечали на... на руках писали номерки, то про... просто после этого ну как-то не поднимается рука играть вполсилы. Вы знаете, у нас никогда не играют... Не подымается рука играть в полноги, если так с юмором. Мы играем в полную силу всегда. Это отличительная особенность наших актёров и нашего театра. Я вам должен сказать, что люди, который приходят в наш театр, уходя со спектакля говорят, некоторые говорят: "Ну как на вологодской свадьбе побывал!" Такой был писатель Яшин, он так написал на стене кабинета нашего главного режиссёра. Некоторые говорят, что "мы даже устали". Но одно можно сказать твёрдо, что в нашем театре никогда не бывает скучно. Может нравиться, может не нравиться. Ну, вкусы разные. Во всяком случае, это всегда яркое зрелище. И я думаю, что в этом тоже есть секрет успеха, потому что искусство не может быть бесформенным, обязательно должна быть яркая форма для воплощения каждого спектакля. Ну, так как мы начали с высокой гражданственности, а именно: с прекрасной пьесы Брехта "Добрый человек из Сезуана" , то эта линия высокой гражданственности — она продолжается в театре по сей день, но токо сделана в очень яркой форме, в ярком воплощении, каждый спектакль — по разному, для каждого спектакля существует своя, неповторимая форма, и в декорациях каждого нашего спектакля нельзя играть другой. Только этот и больше никакой. Для примера — такой вот, ну что ли, оригинальности, почему так театр, вот я говорю о яркости зрелища, я вам приведу постановку спектакля "Десять дней, которые потрясли мир" очень кратко. Этот спектакль — афиша его гласит так: "Представление с буффонадой, пантомимой, цирком и стрельбой". Это не для того, чтобы заман... заманить зрителя, а это на самом деле так. М-м... Спектакль начинается ещё на улице, и когда зритель приходит в половина седьмого, подходит к театру, у нас развеваются флаги на стенах нашего театра, актёры нашего театра в форме революционных матросов, солдат с гармошками, балалайками и гитарами, играя на этих инструментах, поют революционные песни, частушки. И бывают такие смешные, любопытные эпизоды. У нас рядом находится ресторан, и из него выходят люди навеселе. Они думают: "Что же это такое! Праздник, может, какой-нибудь пропустили!" Присоединяются к нам и идёт такое веселье, даже не только зрителей, которые потом придут в театр, но и... и просто посторонних людей на улице. Ну, потом, когда вы входите в театр, вас не встречают билетёры, а это актёры нашего театра, переодетые в революционных солдат, с повязками на руках, с лентами на шапках, со штыками, отрывают кусок билета, накалывают на штык, пропускают вас. Вы входите в фойе, оформленное под время... под то время, под время революционных лет. Висят плакаты, очень много плакатов революционных. Помост деревянный и пирамида из винтовок. На этом помосте актёры ещё в фойе поют песни, частушки. Эти частушки заканчиваются так:

   Девушки в красных косынках накалывают вам красные бантики в лацканы. Даже буфетчицы в красных косынках и в красных повязках. Но это — почему так мы решили сделать? Ну вот, есть такое высказывание, Владимир Ильич Ленин сказал, что "революция — это праздник угнетённых и эксплуатируемых". И вот, как такой праздник, решён весь спектакль "Десять дней, которые потрясли мир". Вы входите в зал и думаете, что вот, наконец, мы отдохнём, наконец-то откинемся на спинку кресла и будет нормальное, спокойное действие. Но не тут-то было. Выходит рабочий, солдат, матрос с оружием, выходят на сцену и стреляют э... вверх. У нас помещение маленькое. Значит, они стреляют, конечно, холостыми патронами. Но звуку много, пахнет порохом. Это так немножко зрителей взбодряет. Некоторых, слабонервных даже иногда у нас вынесут в фойе, они там выпьют "Нарзану", но так как билет достать трудно, то приходят досматривать. Вот. Ну и начинается вот оправдание этой самой афиши. Там есть, правда, и буффонада, и цирк, и пантомима, и драматические сцены. Это тридцать пять картин, решён... решённых абсолютно по-разному. На сцене нет никаких декораций, и только меняется место действия. У нас очень много света. Экспериментируют наши осветители, так сказать, всё время, в каждом спектакле разный свет. Вот. И мы играем... там двести пятьдесят ролей в этом спектакле — мы играем несколько ролей в одном и том же спектакле. Я, например, в спектакле "Добрый... Десять дней, которые потрясли мир" играю несколько ролей и среди них такие, как Керенский, белогвардейский офицер, матрос-часовой у Смольного, в картине "Тени прошлого" играю анархиста. Так что только такой круговорот: успеваешь переодеваться, шинель меняешь на м-м-м... бушлат матросский, после этого снова переодеваешься в Керенского, такой стилизованный костюм. Мы играем некоторые сцены в масках, а некоторые реалистические куски в этом спектакле мы играем со своим лицом. Вот это я хотел вам немного рассказать, просто чтобы вы имели представление о том, э... как... какие спектакли, так сказать, почему я говорил о ярком зрелище.
   Ну вот. Это линия, гражданственная линия, революционная, что ли, продолжается у нас. Мы поставили спектакль "Мать", поставили... по... произведениям Горького, поставили "Что делать?" Чернышевского, и продолжаем эту традицию дальше. Брехтовская традиция продолжается у нас, потому что мы поставили спектакль "Галилей" по пьесе Брехта. Но об этом немножко позже.
   А сейчас вот ещё что. Мы в нашем театре, мне так кажется, снова возродили поэтическую, что ли, если так можно сказать, традицию. Она была утеряна после "Кривого зеркала", "Синей блузы", где присутствовала поэзия. И вот впервые у нас в театре это было возрождено. Семь лет тому назад поэт Андрей Вознесенский принёс в театр несколько стихотворений, и мы сделали спектакль "Антимиры". Сначала хотели его играть один раз в фонд мира, так и афиша гласила: "В фонд мира, один раз!" Но так как этот спектакль имел такой большой резонанс, люди тянутся к поэзии, у нас очень любят поэзию, мы получали массу писем о том, чтобы мы продолжали играть этот спектакль. И мы его играем. Теперь уже, конечно, без Вознесенского, потому что Вознесенский очень часто бывает в разъездах, но иногда, особенно на юбилейные спектакли, он приезжает, и после нас читает новые свои стихи. Это такая у нас уже традиция.
   Ну а я хочу вам показать то, что я делаю в этом спектакле, потому что, ну, всё-таки, сегодня встреча со мной, хотя я так разговариваю много о театре, вот я хочу вам показать... Это не песня, это э... стихи Вознесенского, которые просто ритмизованы под гитару. Это называется "Песня акына".

   Это то, что я делаю в спектакле. У нас в этот спектакль вошли, я думаю, что примерно двадцать или двадцать пять лучших произведений Вознесенского. Спектакль мы уже играем около пятисот раз, скоро будет юбилейный пятисотый спектакль. Я вам должен сказать, что почти все спектакли в нашем театре не сходят с репертуара очень подолгу, по нескольку лет. У нас недавно был юбилей "Доброго человека из Сезуана" — четыреста раз. Четыреста раз — "Десять дней, которые потрясли мир". Значит, интерес зрительский, мне кажется, не ослабевает к нашим спектаклям.
   Дальше поэтическая линия продолжалась в театре, и мы поставили спектакль, который называется "Павшие и живые" о поэтах и писателях, погибших в Великой Отечественной войне. Или м-м-м... о тех, которые сейчас живы, но на творчестве которых так или иначе лежит печать военных лет. Это Слуцкий, Самойлов из ныне живущих, Симонов. Для меня этот спектакль памятен тем, что я впервые в этот спектакль профессионально писал песни. Мне заказали у нас в театре несколько песен, и я их написал.
   Вот песня, которая называется "Братские могилы". Написана она для спектакля "Павшие и живые", а позже она вошла в кинофильм "Я родом из детства" минской киностудии, где я снимался у прекрасного режиссёра Виктора Турова, у которого я продолжаю сниматься и сейчас. И для которого я всегда во все его картины пишу песни. Вот послушайте песню "Братские могилы".

   Я в этом спектакле не только писал песни, но и исполняю сразу несколько ролей. Это у нас тоже своеобразная традиция. Я играю поэта Михаила Кульчицкого, погибшего в сорок втором году на сопке Сахарная голова, и играю одновременно с этим две противоположных роли: Чаплина, потом — Гитлера в этой же э... пьесе, в новелле "Диктатор-завоеватель", почти без гриму, только прямо на глазах у зрителя м-м-м... рисуется усы, чёлка, и, значит, начинается в таком гротесковом ключе вот это действие. И в конце я пою песню, которая называется "Дороги". Это общая наша театральная песня. Так что, видите, приходится очень много делать на сцене. Не только играть, но и петь, играть на гитаре и играть совершенно различные роли.
   Поэтические представления мы продолжаем делать до сих пор. Мне только хотелось ещё остановиться, чтобы рассказать вам, э... ну, о что... о своеобразии в работе с актёром и о режиссуре и актёрском мастерстве в нашем театре. Дело в том, что нам иногда раздаются упрёки о том, что в нашем театре очень мало внимания уделяется актёрам. Ну, это несправедливо, мне кажется, что даже очень много внимания. Просто настолько яркий режиссёрский рисунок, что в нём, когда работать не с полной отдачей и не в полную силу, тогда обнажаются швы. Знаете, как в плохо сшитом костюме. А если это наполняется внутренней жизнью актёрской, режиссёрский рисунок, тогда происходит соответствие и тогда это вы... от этого выигрывает спектакль.
   Вот спектакль, о котором мне хотелось особо сказать, он называется "Пугачёв", драматическая поэма Есенина "Пугачёв". Дело в том, что этот спектакль пытались ставить многие. Даже пытался при жизни Есенина ставить замечательный наш режиссёр Мейерхольд. Но так как сошлись тут два характера, так называется сош... "нашла коса на камень". Мейерхольд хотел, чтобы Есенин кое-что переписал, кое-что убрал, добавил. А Есенин не хотел, потому что он тоже был человек упрямый. Ну и, в конце концов, они не сделали этого спектакля, я думаю, что не только по этим причинам: он очень труден для постановки в театре. Вот. Ну и наконец, всё-таки мы впервые поставили эту... Это не пьеса, это — драматическая поэма. Написана она в стихах. Стояла очень трудная задача у режиссёра: как сделать без костюмов, без бород, чтобы не клеить этого ничего, потому что глупо в одеждах вдруг стихами разговаривать. Ну и вот, мне кажется, что Любимов нашёл единственно верное решение для этого спектакля, и теперь люди, которые приходят и смотрят "Пугачёва", уходя с этого спектакля, говорят, что они теперь иначе просто не представляют: как можно по-другому поставить спектакль. А сделан он так — этот помост, деревянный громадный помост, сзади сцены опускается до переднего плана. Там он выше, внизу — ниже. Стоит плаха. В неё воткнуты два топора. Актёры по пояс раздетые, в парусиновых штанах, босиком. На сцене только цепь, вот этот помост, топоры. Очень жёсткий спектакль, для того, чтоб подчеркнуть вот эту вот бессмысленность, жёсткость и отчаяние пугачёвского бунта. Но.... Вот. Ну и м-м... актёр просто, как на ладони, так, на наклонённом помосте, просто как на ладони. Вы знаете, особенно трудно было это играть, потому что Есенин сам очень многие куски читал. Это лучшее его произведение, он сам любил очень читать это произведение. Но у нас был опыт работы с поэтами, и у нас в театре, я думаю, что тоже только у нас — ну, это опять моё личное мнение, может быть, и в других коллективах тоже, но, во всяком случае, мне кажется, что только у нас существует соединение авторского чтения поэтического с актёрским. Ведь Есенин, когда читал монолог Хлопуши, которого я имею честь играть в этом спектакле, рассказывают люди, которые слушали это десятки раз, и они говорят, что он всегда бледнел, с него капал пот. И сестра его рассказывала, она была у нас в театре, что когда он читал этот монолог и потом разжимал руки, у него часто выступала кровь на ладонях, так он нервничал, читая этот монолог. Ну, это, вы знаете на... у меня была задача — он записан на плёнку, часто пускают по радио этот кусок.
   У меня была трудная задача, чтобы совместить вот как-то это... Есенинскую эту манеру такую, немножко надрывную, и в то же время такую очень мощную манеру Есенина с театром, чтобы это было... Всё-таки я играю Хлопушу, а не читаю его монолог. Ну вот, было... Начинается этот монолог, выстраиваются несколько рядов цепей таких, за которые хватается Хлопуша, начинает он говорить:

   Эту поэму Есенин писал в самый, ну что ли, в период самого своего большого увлечения иманженизмом, то есть, образностью. Поэтому там такое нагромождение образов. Ну и я попытался немножко сохранить есенинскую манеру чтения ну, и всё-таки оставить самую главную задачу режиссёрскую, а именно, что это всё-таки Хлопуша, а не поэт, который читает Хлопушу. Ну как это получилось — это судить не нам, а зрителям. Вот. Во всяком случае, спектакль идёт успешно и есть даже у него своя публика, на этот спектакль. Бывает, что десятки раз видишь одни и те же лица в зале.
   Ну вот. Это я говорил вам, ну что ли, о характерных ролях своих, которые я сыграл в театре на Таганке. И как же получилось, что вот человек, который был взят в театр, в общем, как комедийный актёр, я вначале играл комедийные роли и пел под гитару всевозможные шуточные песни, благо у нас в театре есть возможность для этого. Ну и вдруг я сыграл Галилея и Гамлета. Я думаю, что это получилось не вдруг, а, так сказать, вероятно, режиссёр долго присматривался, могу я или нет. Ну, мне кажется, что есть тому две причины. Для Любимова Юрия Петровича основным является даже не актёрское дарование, хотя и актёрское дарование тоже, но больше всего его интересует человеческая личность. А так как театр наш условный, и мы... и мы же ведь, я повторяю, мы не клеим бород, усов, не делаем седых париков, не играем в декорациях, знаете как. Вы же приходите в театр и видите с... так сказать, построенный дом, сзади — небо. Вы же прекрасно понимаете, что небо нарисовано, а что брёвна в этом доме, они пустые. Поэтому тут тоже есть своеобразный договор: театр всё равно ус... искусство условное. Значит мы играем без декораций, но мы с самого начала… с самого начала э... спектакля договариваемся со зрителями, как бы договариваемся о том, что вот мы сегодня покажем вам вот таких-то людей, без гримов, немножко намекая на костюмы. Вот. И зритель принимает эти правила игры. И через пять минут никого уже не смущает, что, например, Галилея я играю без грима, хотя ему в начале пьесы сорок шесть лет, а в конце — семьдесят. А мне, когда я начинал репетировать роль Галилея было двадцать шесть или двадцать семь лет. Я играл со своим лицом, только в костюме. Такой у меня, ну, вроде балахона, вроде плаща, такая накидка коричневая, очень тяжёлая, как в то время были материалы, грубый очень свитер. Ну вот. И, несмотря на то, что в конце он — дряхлый старик, я очень смело беру яркую характерность в Галилее. И беру, играю старика, человека, с потухшим глазом совершенно, которого ничего не интересует, который так, такой, немножечко в маразме человек. Вот. И он медленно двигает руками. И совершенно не нужно гримироваться в связи с этим. Ну, мне так кажется.
   Спектакль этот сделан очень, мне кажется, своеобразно, потому что у нас в этом спектакле, например, два финала. Первый финал — как бы на суд зрителя два человека. Вот как Галилей, который абсолютно уже не интересуется тем, что произошло, ему совершенно не важно, как в связи с этим упала наука, в связи с его отречением. А второй финал — это Галилей, который прекрасно понимает, что он сделал громадную ошибку, что он отрёкся от своего учения, что это отбросило назад науку, и он, несмотря на то, что до этого это был старик дряхлый, в последнем монологе, я говорю этот монолог от имени человека зрелого, но абсолютно здорового, который в полном здравии и рассудке прекрасно понимает, что он натворил. Ну и ещё любопытная деталь: Брехт этот монолог дописал. Дело в том, что пьеса-то была написана раньше, а когда в сорок пятом году была сброшена бомба на Хиросиму, э... Брехт дописал целую страницу этого монолога об ответственности учёного за то, что он... за свою работу, за науку, за то, как будет использовано его изобретение, то или иное изобретение.
   Я вам сейчас покажу немножко из этого монолога. Даже просто весь кусок, который идёт у нас в театре. Это Галилей в конце жизни сидит, к нему приходит его ученик, которого звать Сарти. И Сарти говорит, что вы правы были, что вы отреклись. Зато вы продолжали заниматься наукой. И наука ценит только одно мерило — вклад в науку. И он ему говорит:

   Ну, после этого играет музыка Шостаковича, выбегают дети с глобусами и крутят глобусы перед зрителями, как бы символизируя то, что "а всё-таки, она вертится". Фразу, которую приписывает молва Галилею, как будто бы он сказал её перед смертью.
   Вот это была моя очень серьёзная и любимая моя роль — Галилей в пьесе Брехта. Ну и, совершенно естественно, каждый актёр хочет сыграть Гамлета. Вы знаете, э... для... Сыграть Гамлета для актёра — это всё равно, что защитить диссертацию в науке. Так говорят, так... кому-то это принадлежит это изречение. И вот три года тому назад, возвращаясь из Дубны, мы коллективом ездили играть туда спектакль, в Дубну, такой центр науки под Москвой, я с главным режиссёром нашим, Любимовым, очень много беседовал о том, как я хотел бы сыграть Гамлета. Ну и, наконец, это состоялось. Много прессы было о Гамлете. И мне хотелось вам только показать немножечко, маленький один э... кусок из этого спектакля, потому что рассказывать о нём можно бесконечно. Ну и, кроме всего прочего, ведь Гамлет — это бездонная пьеса, и лучше всего смотреть. Я никогда не расскажу так, как я сыграю. Но всё-таки я хотел вам сказать вот о чём. Дело в том, что мы предполагаем, что Гамлет — студент. Так оно и есть по тексту пьесы. Он учился в Вертенберге. И, вероятно, он учился на юридическом факультете. Ну, во всяком случае, на гуманитарном. И он сам говорит о том, что "у меня есть привычка разбирать поступки до мелочей". И поэтому он так раскладывает все явления, что от этого сам мучается. И вот монолог "Быть — или не быть" мы делаем два раза. Первый раз он его холодно, расчётливо выясняет, быть ему или не быть, Гамлету, в данных условиях. А второй монолог, когда его... он не может уже холодно об этом рассуждать, и он мучается не тем, быть ему или не быть, потому что человеку свойственно быть, нужно жить. Но, к сожалению, каждый человек, до Гамлета включительно, должен был решать этот мучительный вопрос, потому что условия, в которых он жил, не позволяли ему решить — "Быть!" И от этого Гамлет мучается, оттого, что человечество вынуждено решать этот вопрос. Первая часть:

   В нашем спектакле "Гамлет" впереди на авансцене вырыта могила, в которой находится свежая земля. И этот... это как бы символ. Я не хочу рассказывать о занавесе, потому что о нём очень много написано. Но вот эта вот земля — она даёт ощущение реальности, ощущение того, что он живёт на грани жизни и смерти. Вот на этом я хочу закончить с театром. Ну и мне хотелось бы сказать вам вот о чём.
   Я в кино работаю уже одиннадцать лет, сыграл довольно много ролей. Но я очень не люблю рассказывать о кинематографе, о том как снимался — это дело режиссёра. Это режиссёр делает кино, ну а актёр, естественно, не может. Вы знаете, как всегда показывают кадры, а потом артист выступает. Мне кажется, это неверно. Рассказывать о работе в кино не стоит. Я просто покажу вам э... две песни, написанные мною для… для фильма "Я родом из детства", "Сыновья уходят в бой", "Война под крышами". Вернее, "Сыновья уходят в бой" и "Война под крышами" — это две серии одной и той же картины. Первая песня называется "Песня о погибшем друге".

   И ещё одна песня из этого же фильма "Сыновья уходят в бой". Называется она "Песня о новом времени".

   Ну вот, я сегодня даже, думаю, я вас немного утомил серьёзным рассказом о серьёзном деле, о театре, и серьёзными песнями. Поэтому я хочу, чтобы у вас в конце передачи появилась улыбка, поэтому я спою вам сейчас песню из спектакля московского театра Сатиры "Последний парад". Это шуточная спортивная песня. Я задумал написать целую серию спортивных песен. Ну, так как видов спорта очень много — сорок девять, значит, всё ещё не успелось, но кое-что есть. Вот песня эта, её поёт в спектакле Анатолий Папанов в компании друзей, они играют моряков. Они вернулись из плавания в девять месяцев, без захода в порты, моряки, ну и, естественно, встреча с друзьями, они очень крепко выпили, прекрасно провели время, а утром встали, ну и вместо того, чтобы похмеляться, они решили заниматься гимнастикой. И в это время включается радио, и оттуда раздаётся песня, слова и музыка которой написано мною специально для этого... для этого спектакля.

   Вот эта шуточная песня.
   А ещё хотелось бы мне вам спеть песню, которая написана на... к спектаклю московского театра "Современник" "Свой остров". Эта пьеса написана эстонским автором... Я щас... вы знаете, очень трудно мне щас вспомнить, потому что я с ним не общался уже около года. Как мы с вами говорили?
   Мати Тальвик: Кауплер.
   Кауплер. Да, это замечательный драматург. Дело в том, что пьеса его идёт не только в Москве и в нескольких театрах. А эта пьеса ещё сейчас поставлена в Болгарии, тем же режиссёром Галиной Волчек. И я очень рад, что в этой пьесе присутствуют мои песни. Они уехали и в Болгарию, и играются в Москве. Вот. И мы встречались с автором и он говорит, что ему эти песни... его устраивают для его пьесы. Песня называется "Я не люблю". Поёт её главный герой этой пьесы.

   Ну что же, большое спасибо. Вот, что я мог рассказать о театре, о себе и о песне за такой короткий срок. Всего доброго!
<Слышны шаги>

        Появление сообщений об ошибках при обращении к файлам RealAudio, mp3, txt означает, что к серверу, на котором размещены эти файлы, нет доступа. Повторите запрос спустя некоторое время или на следующий день.
        Об ошибках в работе сайта Вы можете сообщить нам по e-mail .

        Если Вы располагаете любой информацией об этой записи (воспоминания очевидцев, недостающие песни, песни в полном объеме или с лучшим качеством, отсутствующие комментарии, фотографии, публикации с упоминаниями и т.д.), пожалуйста, свяжитесь с нами по e-mail :