<—>
   …Я являюсь противником того, чтоб песня использовалась в спектаклях и в кино как вставной номер. У нас это сейчас очень принято делать, так человек говорил-говорил-говорил-говорил прозой, потом вдруг как чёрт из бутылки «А-а-а!..» и запел. Почему — непонятно, когда можно продолжать разговаривать, зачем нужно петь, если это драматический спектакль? Стали называть некоторые произведения "мюзиклами". Ну, это тоже д… довольно так смело, я бы сказал мягко говоря, потому что "мюзикл"… Ну, во-первых, это слово не наше, а потом, знаете, всё-таки сделать мюзикл, да ещё такой, как, например, "Вестсайдская история" — это надо пуд соли съесть. И ещё никто близко-близко ничего похожего не сделал э… такого, что было сделано в "Вестсайдской истории" и во многих мюзиклах позже: и в «Иисус Христос Суперстар», и вот сейчас «Коре Слайн», который у них есть. У нас так вроде назвать "мюзикл" — значит, что это такое, это взяли пьесу и в неё написали ещё двенадцать–четырнадцать номеров, которые могут быть, а могут и не быть. Если так, тогда не нужно делать, не имеет смысл делать песен. Поэтому… вот, например, я в спектакле "Добрый человек из Сезуана" играю роль безработного лётчика. Там, этот самый безработный лётчик в полном отчаянии в начале пьесы пытается повеситься, потому что ему надо где-то достать денег, дать взятку кому-то, чтобы его устроили на работу (дело в том, что это происходит "у них", а не у нас, и там дают и берут взятки — там всё нормально). Вот. И, значит, ну… вот появляется девушка, которая под… его спасает. И в конце второго акта он полный надежд, что вот сейчас всё у него выйдет, он вдруг… разочарованный человек видит, что всё рухнуло, выгоняет со свадьбы гостей… Я вообще играю все свои роли, стараюсь так играть, как один критик писал, что "пол ходуном ходит". Ну, то есть, как в последний раз: жилы набухают, я ору — я вообще много кричу, <откашливается> чтобы простучаться и прокричаться. Ну и э… и, кажется, что выше просто невозможно, что всё — потолок — потолок голосовой, нервный, самая крайняя степень напряжения всех сил: физических, и духовных, каких хотите. На сцене, кажется, что больше ничего уже нельзя, всё, на этом «Стоп!», и тогда на помощь приходит песня, которая мне дана, значит, э… авторами, песня «О дне Святого Никогда». И она ещё позволяет, ещё более поднять на высокую ступеньку действие. Вот так вот… когда так работает песня в спектакле, когда уже невозможно разговаривать, можно делать всё что угодно: встать на голову, затанцевать и запеть. Вот я за такое использование песни, когда только в том случае, когда она необходима. Это так.
   Теперь э… ещё немножко о поэзии… вот чего. Вы помните, что в шестидесятые годы каков был интерес к поэзии, к чистой поэзии, когда объявляли, что будут выступать, там, Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина, Окуджава, ещё несколько имён, то заполнялись двенадцатитысячные Лужники, и стояли километровые очереди около Политехнического музея, и билеты достать было невозможно. И такой интерес к чистой поэзии, вот, просто к тому, что произносят свои стихи поэты, он у нас традиционный. И в то же время свойственен только России, потому что… ну, такая традиция: они были все великими стихотворцами всегда, и, кроме того, они ещё были великими людьми и гражданами. Они себя очень достойно вели в жизни, и поэтому есть такое вот отношение к поэтам ещё как… Ну, поэзия всегда во главе литературы стоит, и мне кажется, что и теперь так. И вот к поэтам, не только как к стихотворцам, есть отношение у людей, и поэтому к ним так тянутся, потому что они в каком-то смысле немного мессии все, они ещё могут проповедовать. Ну вот, так. И поэтому э… и мы не могли пройти… наш театр не мог пройти мимо этого, и мы пригласили Вознесенского сделать н… для нас спектакль. Ну, он не умеет пьесы писать, он просто принёс несколько стихотворений, которые были подобраны по темам, чтобы создать ощущение действия, и мы сделали спектакль "Антимиры". Спектакль этот идёт… вот он уже прошёл много… сколько? он прошёл уже восемьсот раз, и мы его… Мы на хозрасчёте находимся, поэтому мы должны этот спектакль играть всё время — вторым представлением. Он идёт в десять часов вечера после семичасового спектакля. И м… и вы прекрасно понимаете, что даже прекрасные стихи Вознесенского произносить восемьсот раз — это можно с ума сойти просто. И, несмотря на это, он держится, живёт, потому что Андрей сам — живой человек, и он, правда, не участвует в спектакле, потому что он всё время в разъездах по периферии: то в Нью-Йорке, то в Казани, там, Белоруссии. Вот. И мы играем одни этот спектакль, без него. Он иногда только приходит на сотые представления, что-нибудь напишет. Ну, последнее время стали мы обновлять этот спектакль. Он был сделан очень интересно в традициях настоящего поэтического театра, который уже существовал в тридцатые годы, театр "Синие блузы". А именно: мы играем в униформе, все выходим такой футбольной командой на фоне светящегося задника — он очень графичный спектакль — читаются чётко тени. Мы играем стихи, читаем, поём. Я первый раз написал несколько песен для этого спектакля.
   И вот Андрей, чтобы обновлять спектакль, приносит иногда новые стихи. И не так давно он принёс мне стихи, которые называются "Песня акына". Все думают, что это моё. Нет, стихи — Вознесенского, я только на них написал ритм.
<Начинает играть>

<—>
<Аплодисменты>
   Я начал работать в кино тоже довольно давно, много лет назад. И всё с самого начала я играл там каких-то разбитных парней, по профессии они были моряки, там, лётчики, шофера — такие ребята весёлые, которые говорили всякие фривольности, шутили. И… и, в общем… ну, и для усиления ролей, которые никогда не были особенно сильными, мне всё говорили: «Может, чё-нибудь споёшь?» Я говорю: «Ну, давайте», и чё-нибудь пел на тему из чужого. Когда я стал сам писать, меня тоже просили: «Может, чё-нибудь споёшь?», и я уже на тему пел из своего. А потом пришлось так, что я стал писать и специально для кино писать, и специально писать для своих персонажей. Но это не самое лучшее, что… вернее, не самое приятное, что можно делать в кино. Вот, например, в фильме «Я родом из детства» была удачная работа из-за того, что я писал туда разные вещи. Я писал вещи для себя, которые я сам пел как персонаж. Я там играл артиста… вернее, танкиста, который горел в танке и вернулся в тридцать лет седой человек после госпиталя, звать его Володя, как и меня, и имеется в виду, что он сам пишет свои песни, что он тоже автор, поэтому я там пел от своего имени — от имени и его, и от своего. И вот, там была, например, такая песня. Некоторые её помнят, а некоторые — нет, наверно.

   А потом вдруг звучал го… голос мой из до войны, из довоенных времён, потому что мы ставили пластинку с Ниной Ургант, и как будто бы это довоенная пластинка, и тогда я пел там:

   А потом инвалид на рынке моим голосом пел песню «Штрафные батальоны»:

<—>
   …в конце звучала песня «Братские моги»…
<—?>
   …гилы», которую пел Марк Бернес. Эта песня вместе с изображением — там была стена, выщербленная пулями и снарядами, женщины приходили с вык… плаканными глазами и клали кто цветы, кто зелень на могилы, и пел Марк Бернес песню «Братские могилы». Вот.
   Потом я работал в фильме «В… Вертикаль», там совсем мне было хорошо работать, потому что там я пел за кадром и немножечко-немножечко в кадре. И я стал уже п… привередливым и довольно настырным человеком, обнаглел, как говорят, потому что… Я, вы знаете, я довольно серьёзно отношусь, даже не к песне, а просто к стихам, к работе. Я работаю к… и, как многие, наверно, люди, которые делают авторскую песню, я работаю ночью, потому что нет другого времени. И вообще я люблю работать ночью, я — ночной человек, и если ты сидишь ночью, там, то рифма не приходит, то ещё чё-нибудь, а потом вот это вот не спускается оттуда ничего, мучаешься, и наконец всё-таки что-то случилось, какая-то строка вышла. И вдруг ты приходишь, смотришь, а это всё даётся на титрах, значит, когда написано, там, директор Тютькин, гримёр такой-то. Да, всё прекрасно: и надо знать, кто директор тоже, но не надо пускать в это время песню. Потому что песня… в песню вложен труд, и она не может звучать фоном, она звучать должна так же, как изображение, точно такое же действие оказывать на зрителя. Всё работает в плюс, а если отнимают что-то, тогда — в минус. Ну вот, вы знаете... вообще я… я вам должен сказать, что в кино… Вот, например. в «Вертикали» я писал песни совсем не думая, что это они войдут в картину, просто писал, потому что не мог не писать. А потом их послушали, они вошли в картину, и получилось так, что без них не может существовать кино, а они без кино — могут. Вот. Так бы хорошо работать. Но вот, видите, как бывает иногда и наоборот, потому что я, например, на… написал для… для фильма «Бегство мистера Мак-Кинли» девять баллад. Они совсем не были не для кино написаны, они были отдельно написаны — баллады на тему о ненависти, о любви, об убиенных и так далее, и так далее. Я должен был играть Автора картины, уличного певца, который, время от времени, прерывая действие, пел свои баллады. У меня была большая очень роль, и была сделана реклама большая, что вот, дескать, Высоцкий будет там играть и петь. И даже какой-то журналист спрашивал у режиссёра: «А как же так, правда, а не будет ли он конкурировать с Банионисом?» А тот ему говорил, режиссёр, вроде бы, ему отвечал, что дескать: «Нет, не будет — они такие разные». Такой был серьёзный такой флёр вокруг, а мы, значит, действительно, не конкурируем, потому что меня там нет практически. Я там появляюсь как в начале как чёрт из бутылки, почему-то чё-то пою и потом в конце ещё чё-то пою. Там осталось полторы вот этих самых баллады и никакой… больше ничего… Это очень… мне было крайне досадно, потому что я, правда действительно, много времени потратил на эту работу. Мы записывали это с оркестром, я э… много, в общем, ночей было этому отдано. И когда ты работа… я понимаю, что либо рукописи не горят и работы в корзину не бывает — всё это понятно. Но это хорошо говорить, а когда ты рассчитываешь, что это будет и делаешь это для того, чтоб люди услышали, а этого нет, это, конечно, досадно. Я не жалуюсь и не сетую, а просто вам говорю, какие могут быть в кино всякие истории и… из-за которых там работать довольно сложно. А причин много. Я не знаю, какие подводные течения и какие там в умах брожения у людей, которые это всё выбрасывают, но в данном случае я знаю, что была и творческая причина, потому что я писал песни на последнем издыхании, трагические, нервные, а повествование было такое серьёзное, раздумчивое, на мой взгляд немного скучноватое, вот они и не смонтировались. И поэтому, значит… Вот. И так же было, вот я написал, например, баллады для «Робин Гуда», которые все выпали: вся моя музыка и все мои тексты. Баллады тоже были написаны, там, «О двух погибших лебедях», там… Вот такая была… в «Робин Гуде» одна была баллада довольно смешная.

   Такая была песня — они в это время… скачки какие-то… Эта была весёлая, остальные песни были довольно трагические — про гибель, про смерть, про… баллада о борьбе была. И они выш… выпали, потому что сказали, что это развлекательное кино, и зачем, дескать, он всё это усложняет, утяжелять не надо… ну, пускай… И они ушли. Вот, э… Этого я совсем никак не понимаю, не понимаю почему это случилось. Я по этому поводу, там, всяческие предпринимал ходы, я думаю, что там указали кому… Указали позже, после того, как уже картина вышла без… без баллад. Вот.
   Значит, это я повторяю вам, что я говорю это вам не оттого, что я жалуюсь или сетую, а потому что это довольно сложная работа в кинематографе — не знаешь никогда, чего будет. Я не даю им умирать этим песням, я их записываю на магнитофон, делаю… может быть сделаю пластинку из них. Я в… в каком-нибудь другом качестве их обязательно спою, и вы их услышите, те, которые хотят и которые любят эту песню авторскую. Вот. Поэтому у меня нету такого осо… особого уж отчаяния. Просто, конечно, когда ты делаешь работу, хочется, чтобы она выходила и так далее.
   Ну, хорошо. Теперь, значит, ну давайте я по поводу… это же можно бесконечно разговаривать — я уже вон полтора часа наговорил, напел — а я хочу вам вот о чём. Я знаю, что существует интерес у э… зрителей… (правда, полторы… почти полтора часа…) интерес у зрителей…
   ГОЛОС ИЗ ЗАЛА: <Неразборчиво>.
   Что?
   ГОЛОС ИЗ ЗАЛА: <Неразборчиво>. <Смех в зале>
   Да это хорошо, что… я благодарю вас, что вы так говорите. Это замечательно, потому что если бы вы говорили «Хватит!», было бы хуже, правда?
   Значит, что я хочу вам сейчас сказать. Я э… не буду вам рассказывать вообще о кинематографе, вокруг него. Но вам просто в песне расскажу одну… один курьёзный случай, одну смешную историю, которая случилась рядом, около кино, зная интерес зрителей всегда к фильмам и… Де… дело вот такое. Был такой, и есть, такой знаменитый актёр американский Шон О'Коннери, который играл Джеймса Бонда, агента 007, супершпиона, супермена и супер-супер-супер-супер-супер в нескольких фильмах по роману… по романам Яна Флеминга. Он такой удивительный, значит, был человек и так был знаменит, что ходил он с охраной и жил, как говорится, ограждая себя и оградами, и… и оружием от поклонников, потому что там ему было плохо. Вот. И совсем он уже отвык от нормального человеческого общения, хо… хождения по улицам и так далее, как вдруг его позвали сниматься к нам в фильм "Красная палатка". Он сказал: «Нет, ну что вы, там совсем уж... это там у них, вы можете себе представить — дикие люди...». Вот. Ну и всё-таки он поехал, рискнул, поехал и... А у нас этих фильмов-то никто не видал ведь. Ну, не видал — и ходит какой-то человек, а он, в общем, я вам должен сказать, он в жизни никакой не супер, он такой лысоватый, уже в возрасте, полноватый человек, респектабельный господин, очень ми… обаятельный, но никакой не супер. Поэтому ни… ну так ходит какой-то человек, ну, токо что пройдут, не плюнут, а так, в общем, никакого... <смех в зале> особого он эффекта не вызывал ни у кого. И он хо… походил две недели полной грудью подышал, ему было замечательно, а потом всё-таки он заскучал, потому что, привыкнувши к низкопоклонству, трудно как-то с… И он говорит: «Надо всё-таки рассказать, в общем-то, кто я как-то… сделать вечер, чтоб были актёры, там, актрисы тоже, и всем им сказать кто я и что, чтобы представить меня…». Ну и сделала, организовала администрация какой-то вечер, он сам много напитков в… в "Берёзке" приобрёл и вот… и в… в общем, он-то был на высоте в этом смысле, потому что он, действительно, старался сделать компанию, как-то всех вместе сблизить. Но, правда, всё это он делал по-английски. А там по-английски в этой компании никто ни бельмесу не смыслил и с большим удивлением на него глядели, потом всё выпили, съели да ушли. <Смех в зале> Ну и он сидел у разрушенного стола один и говорил: "Да, правда, это действительно таинственная страна!" <Смех в зале>
<Начинает играть>

<—>
   …давайте обратно к нам в театр, потому что мы в театре нашем дорвались, именно дорвались, до постановки драматической поэмы Есенина "Пугачёв". Вы знаете, что её уже пы… её пытался ставить Мейерхольд, между прочим, да, между прочим, потому что он прочего много тоже сделал и вот хотел ещё эту самую поэму ставить. Но был жив Есенин, а Есенин, несмотря на то, что он производит впечатление человека покладистого и лирически настроенного, был человеком довольно упрямым, особенно когда дело касалось его творчества. Он не позволял ничего изменить в поэме, ничего выбросить ни одной… ни единой буквы. Ну и они, короче говоря, разошлись с Мейерхольдом, разругались, и он забрал текст поэмы, и так она и не была поставлена. Мы очень бережно отнеслись к тексту, ничего не убрали, а даже, наоборот, добавили. Там у нас <смех в зале>… у нас там есть интермедии, интермедии двора, которые написал Николай Робертыч Эрдман.
   Это… Он автор пьес «Мандат», «Самоубийца». Он был ближайшим другом Есенина, Маяковского. Он из тех времён человек удивительно современный… Он, к сожалению, больше не живёт. Я с ним от… с ним очень дружил, это был человек, который для меня много сделал вообще в моей жизни. Так. Вот, например, я Галилея… играл Галилея, когда мне было… мне было двадцать четыре года, а я играл Галилея до семидесяти с лишним лет в гигантском спектакле по Брехту, и никто не знал — как это, потому что все без гримов. А он был такой, крёстным отцом в нашем театре, что ли, Николай Робертыч. Много-много сидело людей, большой синклит, сборище разных людей, и вот когда кончился спектакль, была такая тишина, он первый встал, подошёл по проходу, и ничего не сказал, вышел на сцену, пожал мне руку и ушёл. И дело было сделано. Он был такой человек, мало разговаривал и он ск… Эт… это он однажды сказал, ему принадлежит острота, когда на съезде у скульпторов, там, всё говорили, что нужно, дескать всё, ну… бюсты, бюсты, бюсты и потому что нужно делать бюсты, товарищи, да, вот так вот бюсты. Он встал и сказал: «Перестаньте ваять дурака». <Смех в зале> Вот. Он такой был человек. Ну… вот.
   И он написал интермедии двора, а спектакль — вот это пример того, что такое… что такое действительно поэтический спектакль. Потому что поэтический спектакль может быть не только из-за того, что он сделан на хорошей поэзии, хотя и это присутствовало, потому что Есенин очень любил эту поэму, уж он её прописал на таком напоре невероятном, что кажется, что он утром сел, а вечером закончил. Знаете как? У него… он иногда не утруждался даже, чтобы строчку заполнить словами. У него как выливалось это, у него есть там строка, там:

   Или там он одну строку одним словом… много у него есть там:

   И потом почему-то он, видите как даже, тут просто строка состоит из одного слова. Но всё равно там есть такая мощь и такое… такое движение, что такие вот огрехи мелкие искупаются. Ну, даже не в этом дело, не оттого, что такая поэзия могучая, а потому что весь на с… в спектакле на сцене, в дыхании, в атмосфере, которая создаётся вокруг этого спектакля, есть все элементы поэзии. Ну, если не все, то много. Есть и метафора, и символика, и образность какая-то, удивительная музыкальность. Вот. И это всё в этом спектакле, по моему… на мой взгляд, ярче всего показать. Ну, там у нас помост метров с четырёх опускается из грубо струганых досок сзади вот так вперёд. Здесь стоит плаха, в неё воткнуты два топора, эта плаха настоящая и… и… и… иногда эта плаха накрывается золотой парчой, и тогда топоры превращаются в подлокотники трона, и на н... и на плаху садится Екатерина и ведёт там свой… свои… свой диалог с придворными. А в это время на станке мы пятнадцать человек охолпелых, совершенно обезумевших от… значит, происходящего людей… мы играем… мы играем по пояс голые, босиком, у нас топоры в руках, есть цепь. И вот дерево, железо, отточенные топоры и голые тела — они очень нервируют, они создают какой-то дополнительный нерв плюс к стихам, понимаете, который… этот нерв есть и в стихах у Есенина. И это ещё более усиливает, это созд… Вот это делает спектакль — всё что рядом со стихами, потому что Есенин не утруждался написать роли, понимаете. Он писал-писал, у него всё Есенины там бегают. Вот. И в… дальше есть две виселицы, которые висят по бокам, и на них вздёргивается одежда — то дворянская, то мужицкая в зависимости от того, кто одерживает верх. Стоят… висят три колокола, которые бьют в набат, а под этими колоколами стоят три мужика, не примкнувших ни туда, ни сюда, и они совсем не понимают, что же в конце концов происходит, эти мужики. И поэтому от непонимания они гадают на троих всё время. И даже такой поют текст:
          - Кузьма! Ан...
   Ну они, видите как, поэтически гадают. Они поют:

   Вот это я написал для них этот текст. <Смех в зале> Они такого текста подобного много произносят. Вот. Так что вот такие вставки рядом есть, это уже театральные наши. У нас есть хоры плакальщиц, которые поют настоящие плачи. Вы знаете ведь были плачи удивительные в восемнадцатом веке, мы раскопали такие плачи, что их и сейчас, между прочим, хорошо было бы спеть, можно было бы со сцены, их бы слушали с гигантским удовольствием… Извините, я немножко, так, расслабился. Вот. А по… в… вот, например, такой текст плача:

   Красиво, да? И ещё… А там плакальщицы в чёрном, которые поют написанные современным композитором такие хоралы, которые написал Юрий Буцко. И вот всё это делает поэтический спектакль. Вместе, вкупе, не только из-за стихов, понимаете. Вот что я имею в виду, говоря о поэтическом театре. И… я в этом спектакле иг… играю роль беглого каторжника Хлопуши. Монолог этот сам Есенин любил читать, читал его много-много раз, и очевидцы рассказывают, что он каждый раз продырявливал себе ладони до крови — так… в такой степени напряжения находился он читая вот эти самые строки. Я когда это услышал, я не слышал как он читает по радио до этого, но это как… был какой-то для меня тоже допинг, и я играл, я ч… и люди, которые знали его, говорили, что даже мы немножко похожи по манере э… произносим этот монолог. Ну, в… во-первых, Есенин несмотря на то, кажется, что он вот-вот тенором запоёт, он имел довольно низкий баритон, так что голоса немножко похожи по разным причинам. А дело в том, что… да-да, говорили раньше… раньше говорят «У него пропитой голос», теперь говорят аккуратно "с трещиной", такой... <Смех в зале> Вот. Ну, я вам должен сказать, что у меня голос-то, действительно, такой был всегда от рождения, потому что я когда… я когда… я когда в два года си… И всегда это вот так… такой же юмор по этому поводу был всегда, потому что я читал когда стихи, там, я читал:

   и так далее инвалидам, и они говорили: "Надо ж! Какой маленький, а как пьёт!.." В два года… <Смех в зале, откашливается>
   Самое удивительное, что вот этот юмор он действует только у нас. Вот вы знаете, серьёзно я вам говорю. Вот мы… я поражаюсь всегда, а отзыв мгновенный в зале — как только по поводу этого дела шутка — сразу. Видно проблема, как говорится, ещё не исчерпана ещё. Потому что мы были в других странах, там пошутишь, даже где понимают русский язык, они сидят как-то, мол ну, ну и что? <Смех в зале> Вот. Так, наверно. Я так думаю, что мы уже заканчиваем, а они начинают. Так.
   Ну что же. Ну, так. И… и ещё в завершение… в-в-в… чтобы закончить немножечко о театре, о поэтическом театре я хочу вам сказать, что поэтический спектакль и поэтический театр создаётся вот вместе всеми этими средствами, но ещё, может быть, сделан поэтический спектакль даже по прозе. Как вот, например, случилось с нашим спектаклем "А зори здесь тихие" и с другими э… вещами, которые я видел… и даже в других московских театрах. Кажется, ну такая уж отборная проза, а он поэтичен. Бывает, к сожалению, и наоборот.
   Ну, чтобы э… завершить рассказ о театре поэтическом, о своей работе как автора в этом спектакле, я… в этих спектаклях, я вам ещё хочу одну песню показать. Она совсем странно была написана, она была написана ещё до того, как пьеса была поставлена, то есть, я её отдал автору на откуп. Он убрал несколько сцен, поставил эту песню, и она была просто в канве. Так работать лучше всего, потому что все мы ходим под богом — и неизвестно, напишешь, а войдёт она или нет это уже не от нас зависит. А вот когда так работаешь, когда она уже в сп… находится в пьесе, так есть больше уверенности, что это будет в спектакле.
<Начинает играть: «Всю войну под завязку…»>

        Появление сообщений об ошибках при обращении к файлам RealAudio, mp3, txt означает, что к серверу, на котором размещены эти файлы, нет доступа. Повторите запрос спустя некоторое время или на следующий день.
        Об ошибках в работе сайта Вы можете сообщить нам по e-mail .

        Если Вы располагаете любой информацией об этой записи (воспоминания очевидцев, недостающие песни, песни в полном объеме или с лучшим качеством, отсутствующие комментарии, фотографии, публикации с упоминаниями и т.д.), пожалуйста, свяжитесь с нами по e-mail :