<—>
   …но одно м… вам могу пообещать твёрдо, что это никак не отразится на сегодняшнем выступлении. Единственно, что я, вероятно, многим сломал планы на сегодняшний вечер, но я постараюсь вам поправить настроение тем, что удлиню сегодняшнюю программу. И... <смех в зале> и ещё… и ещё постараюсь в конце ответить на ваши просьбы, если они у вас будут. Хорошо?! Так, перейдём с места в карьер, хорошо…

<Аплодисменты>
   Я нарочно начал с песни, для того, чтобы у вас исчезли последние сомнения в том, что перед вами тот самый человек, которого вы ждали. Значит… но хотя сейчас так много подделок и так… и таких прекрасных, что я иногда сам путаю: где я, а где — подделка. Вот, например, есть такой человек, который называется Жорж Окуджава. Значит, фамилию он взял Булата Окуджавы, а поёт моим голосом и мои песни. Причём, он делает так: в одну плёнку вставляет то, что я пою на самом деле, и несколько песен моих, которые он поёт. Иногда и не моих — чужих. Это я так смогу отличить, какие. Но настолько похоже, просто поразительно! Но я вам должен сказать, что я вообще к подражательству отношусь без уважения. Ну, есть такой вид искусства, такой жанр, как па… пародия, но это другое дело совсем. Это… оно имеет самостоятельную ценность. А подражать, да ещё подражать человеку, который живой, да ещё подражать не… не манере его написания, а ещё манере исполнения. Если б он Шаляпину подражал — причём, хорошо — тогда это понятно, а мне — зачем? Я сам лично никому не подражал, никогда в жизни ничего со своим голосом не делал: он у меня всегда был такой, Я, конечно, его чуть подпортил, там, и выпивкой, и куревом, и пением, и всем. Но всё равно, даже когда я был вот таким маленьким пацаном и читал свои стихи взрослым людям, они говорили: "Надо ж! Какой маленький, а как пьёт!" Вот. <Смех в зале> Так, что… в тот период уже был... это… это от папы с мамой, это глухой тембр голоса. Просто раньше его называли, говорили, значит, "хрипатый", "пропитой", а теперь из уважения, говорят "с трещиной", значит. Но это уже из уважения после фильмов, после многих пластинок, которые люди услышали. Вот так.
   3начит, теперь... Я ещё по одной причине начал с этой песни. Дело в том, что ну кроме того, что здесь организация имеет отношение всё-таки к войскам — это первое. Во-вторых, я в этой организации уже не первый раз, здесь даже работал мой дядя. Отец у меня связист, связист военный. Он всю жизнь, значит, был всю… начинал связистом, прошёл всю войну. Он был в армии Лелюшенко, в танковой армии, и был в конце уже командующим, он командовал связью армии. Вот. Так что, в общем, я к вам приехал, как к людям мне родным, близким. И когда я к вам буду обращаться со словами "дорогие товарищи", вы прими… принимайте это, как оно есть, а то мы уже совсем забыли, что означают слова в сочетаниях. Иногда, там, можно сказать: "Смотрите, дорогой товарищ, это вам так не пройдёт!". А ведь это же, по… подумайте, "дорогой" — это то, чем дорожишь, "товарищ" — это близкий человек. А мы иногда такую… такую ерунду подкладываем под эти замечательные слова, что просто э… берёт обида. Вот песня эта — "Братские могилы". Тоже мы говорим очень часто — "братские могилы", "братские могилы". Если же начи… начинаешь серьёзно думать об этом, то тогда просто волосы дыбом встанут, что, например, ты можешь увидеть и представить себе, посетив какую-нибудь братскую могилу, где действительно безымянные люди похоронены. Я написал эту песню для картины, которая называется "Я родом из детства". И вот у песни, в отличие от людей, счастливая судьба. Человек, если он хороший человек, он очень много волнуется, беспокоится, нервничает и помирает раньше, чем плохой. А вот песня (если она того стоит) — она может жить очень долго. И вот эта песня — сначала была в кино, потом была в спектакле "Павшие и живые", потом я её записал на пластинку, а потом я ей продлеваю жизнь всегда вот так вот: исполняя её впрямую — моим зрителям и слушателям. Вот.
   Ещё одна песня на тему о войне, называется она "Тот, который не стрелял".

<Аплодисменты>
   Меня очень часто в письмах и вот в записках таких, когда я выступаю на концертах, спрашивают: почему ж я так много пишу на военную тему. Ну, во-первых, так: начнём с того, что это не песни-ретроспекции, потому что я не воевал и вспоминать о том, чего ты не видел, это, по меньшей мере, значит, много на себя брать. Это первое. Значит, это песни-ассоциации, это песни, написанные человеком, который живёт теперь, для людей, большинство из которых это знают только теперь по книгам, по фильмам, по рассказам близких. Ну у меня военная семья. У меня есть погибшие в семье, как, впрочем, вероятно, у каждого в этом зале. Об этом будут писать всегда, пока ещё тянется рука к перу, а перо к бумаге. А самое главное, что я для своих песен стараюсь выбирать людей, которые находятся в самой, крайней ситуации, даже для смешных своих песен. Людей, доведённых до отчаяния, до предела, на грани неизведанного чего-то, в момент риска, за шаг до смерти. И я таких людей часто нахожу там. Короче говоря, я выбираю своих персонажей, про которых стоит писать. Не про тех, которые жуют, там, и отдыхают, а про тех, которые "вдоль обрыва, по-над пропастью" вот гонят коней и в любую секунду могут либо сюда, либо, значит... Поэтому он его, с одной стороны, бьёт этих коней, а с другой стороны, говорит: не надо так торопиться. Да? Вот. И я этих людей, этих персонажей, конечно, чаще нахожу в тех временах, в военных временах. Но всё равно, если вы подумаете: под "подкладкой", под "вторым дном", под подтекстом э… этих песен всегда лежит э… что-то, что меня натолкнуло на написание этих вещей теперь, сегодня. И… хочу их петь людям, которые живут теперь и сейчас. Ну вот.
   Но это не значит, что я вас сегодня буду потчевать только серьёзным репертуаром. Вы знаете, что у меня есть много песен серьёзных, написанных в шуточной манере. Щас пришла нам пора с вами поулыбаться вместе. Послушайте несколько шуточных песен. Первая называется так: "Песенка о переселении душ". Ну, вы знаете, что любая религия даёт нам с вами надежду на какое-нибудь будущее: либо на светлое (значит, это если мы в рай попадём), либо тёмное (если мы, значит, за грехи наши будем сжигаемы чертями в аду). А вот — индусы, они, значит, ещё более изощрённо в своей философии подошли к проблеме смерти. Они считают, что мы с вами после смерти не умираем, а просто душа наша переселяется куда-нибудь в животных, в предметы, в растения, в насекомых, в камни, в каких-нибудь каракатиц. В общем, короче говоря, кто куда сможет, тот туда и переселяется. Всё зависит от того, какой человек в жизни был, как себя вёл в жизни. Из-за этого ему и там, потом, значит... А вы обращали внимание, что иногда кажется, что ты уже бывал в этой ситуации, виделся с этими людьми? Это вот есть память предков такая. Считается, что остаётся вот, значит, от наших... Так что вполне возможно, что это всё правда.

<Аплодисменты>
   Спасибо.
   Значит, взявши такой географический уклон, мы с вами двинемся ещё поюжнее, и я вам спою песню, которая называется "Песенка..."…
   Вообще "спою" — это относительное слово для авторской песни. Почему? Я вам объясню. Авторская песня — это не есть пение, это есть возможность доверительного разговора со зрителем через песню, вернее, через стихи, положенные на какую-то ритмическую основу. И к авторской песне — где всё сочиняется одним человеком и исполняется им же, и аккомпанируется — так к этому и надо относиться. Вы поймите, это… это просто возможность моя разговаривать с таким большим количеством людей. Вы по… И ещё ведь есть какое удивительное качество у авторской песни: она допускает импровизацию, она позволяет м… менять ритмы, позволяет придать другую окраску, другой оттенок и иногда даже другое звучание. Вот смешная песня вдруг зазвучит для вас трагично или драматично, и бывает наоборот. И вот поэтому, когда меня спрашивают, как я вот... я люблю эти выступления, я вам скажу, что это самое моё любимое занятие. Я это предпочитаю и киносъёмкам, и работе на сцене в театре и любым выступлениям по телевидению и по радио. Вот это вот прямое общение со зрителем, потому что у меня есть возможность такому большому количеству людей рассказать о том, что меня беспокоит, волнует, скребёт по душе, выматывает нервы, в... И я надеюсь на то, что люди, которым я это пою, они думают примерно также, как и я, что их это тоже волнует, тоже их нервирует и беспокоит. Поэтому я так дорожу своими зрителями и слушателями, и я думаю, что вы мне нужны больше даже, чем я вам, именно из-за этой моей возможности рассказать такому большому обществу о том, что меня беспокоит.
   Значит, ну, это серьёзный разговор, а песенка-то будет шуточная. Называется она так — "Песенка ни про что, или Что случилось в Африке". Это детская народная песня. Под неё хорошо маршировать в детских садах и санаториях за столицей и других городов. Она напишана… написана в маршевом ритме, и… потом маленькое послесловие после неё будет.

<Аплодисменты>
    Вы знаете, вот в связи с этой песней... Я сначала написал эту песню, вот про этого самого жирафа, и там был попугай, который всё время говорит: "Жираф большой — ему видней!" И я вдруг через некоторое время опять к этому попугаю вернулся. Я этого попугая знаю, говорящего, он живёт в Одессе. Ему очень много лет. Я думаю, что несколько сотен, потому что он даже ругается на старо-французском. Это попугай каку… "какаду", белый попугай, очень большой. И я стал работать для детей и написал двадцать шесть, по-моему, или двадцать семь номеров и песен к пластинке "Алиса в стране чудес". Её очень трудно купить, вообще очень трудно достать её. Но если попадётся, то возьмите для своих детей, да и самим вам будет это любопытно послушать. Потому что вот, например, здесь я этому самому попугаю придумал биографию, и там он поёт так:

<Аплодисменты>
    Так что вот, видите, иногда со своими персонажами не хочется расставаться, и я к ним возвращаюсь всё снова и снова в дальнейших своих работах и песнях.
    Так. Поедем ещё южнее, поедем на острова Новой Гвинеи в Авс… к Австралии, к Новой Зеландии, потому что песня называется так: "Одна научная загадка, или Почему аборигены съели Кука?" Значит, Кук известный мореплаватель. Как вы знаете, он открыл много островов, Новую Гви… Новую Зеландию он открыл. И по свидетельствам очевидцев и современников, его очень любили дикари и аборигены и всё равно съели. Ну, это бывает так, что любят, а съедят. В этом ничего такого особенного нету. Я, кстати, спрашивал у смотрителя полинезийского музея, где я бывал, спросил: почему у них так поздно относительно других народов и племён были приняты законы против людоедства, антиканнибальские. Только шестнадцать лет тому назад они стали судить за то, что ты съешь друг дружку. Вот. А в некоторых местах и ещё едят всё равно. Щас вот Бокассо, например, разоблачили, что он совершал вот такие вот, значит, эти самые ритуалы по людоедству. Он говорит, ну, в общем-то, это был вопрос питания, там: как нету мяса, так, в общем, настреляем скоко надо и всё. А... вообще… ещё, к тому же, и более сильные — это традиции аборигенские, всевозможные поверья. Ну, например, считалось, что если ты съешь печень врага, который тебе храбро сопротивлялся, то к тебе перейдёт его храбрость. Если, предположим, сердце какого-нибудь человека, который имел хороший характер, то к тебе перейдёт его хар... ну, например, друга своего. Тут уже, видите, сколько нюансов. Значит, для того, чтобы самому стать лучше, надо съесть пару хороших людей, и тогда всё станет на место. Ну, там, ещё есть спортивные нюансы. Например, надо обглодать коленную чашечку и будешь лучше бегать. Для того, чтобы лучше стрелять из лука, надо глаз съесть. Ну, и всякие другие гадости, в которые я уже не вникал. Ну а вот эта вот песня... <Смеётся> Я даже рекомендовал здесь тренерам, говорю, что вот есть такой способ, значит, повысить результаты. Он говорит: да ну, говорит, они друг другу… товарищей по команде своих едят, говорит, почём зря, а результаты не растут. Так что… это не совсем так: нужны тренировки. Итак, песня "Научная загадка, или Почему аборигены съели Кука".
    Вы знаете, чтоб было сегодня интересно и мне и вам, я буду петь и песни, которые никто не знает — они совсем новые — и вещи, которые настолько давно написаны, и так давно я их не исполнял, что они и для вас и для меня будут звучать, как новые, потому что я их забрасывал. Потом достану с нижней полки, пыль отряхнёшь, а… а смотришь и можно петь ещё, ещё тема не ушла, не устарели они. Я их до… переписываю, дописываю, пишу на них, может быть, иногда новые мелодии и новые ритмы, и исполняю. Вот так мы поступим и сегодня. Эта песня новая совсем. Это песня о Куке. Итак...

<Аплодисменты>
    Вы знаете… вы не обращайте внимания, что я так подымаю руку и не даю вам доаплодировать столько, сколько вы хотите. Это жест автоматический. Это не от неуважения к вам, поверьте мне. Это просто я всегда тороплюсь и всегда хочу украсть у аплодисментов для песен, для того, чтоб больше успеть. Вот почему это уже такой… жест. Но уже теперь среди многочисленных сплетен и разговоров, которые обо мне ходят везде, куда ни приедешь… Например, одна очень твёрдая есть, что я не люблю, когда аплодируют. Это неправда. Я нормальный человек и с уважением отношусь ко всему, что делают мои зрители и мои слушатели. Это так вот, я говорю вам автоматически… Но бывает, особенно в воинских организациях, что перед началом кто-нибудь встанет и скажет: "Чтоб сегодня не хлопать. Ясно? Он не любит". И значит… <смех в зале> и… и, значит, вообще не мешать и не смеяться. И я смотрю, весь концерт под полное молчание прошёл. Смотрю, люди… давятся, значит… а… но зн… исполняют прик... Я потом только понял и поэтому перед началом всегда предупреждаю, говорю, там особенно солдатам-первогодкам, там: "Ребята, вы… вот вам перед началом сказали: вы ведите себя, как хотите, если хотите — смейтесь, хотите там — кричите как угодно". Вообще я всегда призываю, чтоб на моих выступлениях люди чувствовали себя непринуждённо, свободно, раскованно и… дружественно. Понимаете? То есть, короче говоря, вы отдыхайте, а я уже буду перед вами вкалывать. Тут я должен работать. И вообще, если это будет по духу и по настроению диалог у нас с вами — это есть самая большая награда для меня. Поверьте мне. Аплодисменты — где-то дело третье. Если уж совсем невмоготу, то тогда валяйте, а если можно так, в общем, если не очень понравилось — я не буду настаивать. Видите ли, я вижу по глазам и по тому особенному состоянию, которое устанавливается в зале и которое невозможно уловить ни ухом, ни глазом, ни носом. Это есть нечто, называемое контактом. Вот этот вот контакт — он или есть, или нет. Как говорят, как деньги: есть — есть, нет — нет. Вот так вот.
    Так, ну что же, ещё одна песня, надо нам поехать с вами в Европу, а то мы совсем удалились... <смеётся> на юг. Песня называется так: "Зарисовка о Париже, или Письмо к другу". Дело в том, что некоторые вещи мои не претендуют на песню, то есть, я ничего не имею ввиду. Вот меня спрашивают в письмах: что, ты имел в виду под той или иной песней. Но во-первых, что я имел в виду, то я и написал. Вот а… это первое. А как уж поняли — это… ну это в меру образованности, тут уж каждый человек... В этом-то и есть таинство поэзии, что каждый из неё вынесет то, что ему ближе и дороже. Но вот всё-таки почти во всех моих вещах, несмотря на то, что меня спрашивают: не плавал ли, не летал ли, я, не сидел ли, не шоферил ли, не воевал ли и так далее, предполагая, что я через всё прошёл, о чём пою, и обязательно, если я пою "я", то это, значит, про себя — нет, совсем это неправда — это поэтический приём, так удобнее. Я артист (кроме того, что я пишу стихи) и часто бывал в шкуре других людей. И я, когда пишу и исполняю, я уже с прикидкой о том, ка... от имени какого человечка я, значит, буду это писать и исполнять. Поэтому я так часто говорю "я". Но поверьте мне, эти все вещи придуманы на девяносто процентов, а иначе им не было бы никакой цены. Что это значит? Взял да зарифмовал то, что знаешь или рассказали? Какая ценность в этом? Это — рифмованные фельетоны, это ерунда! Вот надо придумать да ещё так, чтобы каждый в этом увидел то, что ему хочется, и то, что ему хорошо и что ему важно… Вот это, мне кажется, в этом есть заслуга, а рифмовка — это нет. И вот песня, которую сейчас я вам спою, она как раз не подходит под рубрику всех остальных, потому что она есть точное… абсолютно точно то, что я увидел. Это то, на что упал взгляд в данный момент, один к одному на все сто процентов. У меня была такая зарисовка о Ленинграде. Если любители здесь есть моих вещей, то они, помнят эту зарисовку.

   Вот и вообще, когда куда-нибудь уезжаешь, для того, чтобы не забыть впечатления, которые на тебя произвели те или иные места или люди, всегда возьмёшь и напишешь вот такие маленькие стихи, которые превращаются иногда в песни. Итак, "Письмо к другу, или Зарисовка о Париже".

<Аплодисменты>
   Вот. <Смеётся, откашливается> И это действительно правда, я сам эти надписи видел. Вот когда мы бы… <смех в зале> когда мы были в Париже, у нас была телевизионная передача, а там рядом такое маленькое кафе, куда, вероятно, все актёры заходят, там, позавтракать, пообедать. И я читал там, в туалете, там написано ру… ключом так, чтоб оставить по себе память. Я сначала думал, кто это бы мог бы написать. Может, думаю, французы увидели у нас, понравилось. А потом понял, что нет, наверное, это… это те, которые вот ездят по "культурному обмену", значит. <Смех в зале, смеётся> Они — к нам, мы — к ним. Токо они ничего не оставляют, потому что я на иностранном языке надписи у нас не видел. А вот… <смеётся> наши — так наоборот.
   Так. Значит, следующая песня обязательно требует маленького вступления, потому что она вот о чём. В последнее время очень много разговоров о различных чудесах, которые якобы существуют вокруг нас с вами, это, конечно, летающие тарелки, которые некоторые видели, а другие уже в них летали. Один господин Адамский просто написал целую книжку, как он там два года провёл. Это вот лохнесское чудовище, которое живёт в Англии в пресной воде, хотя оно похоже на касатку или на какого-то змея непонятного, которому, может, там, миллионы лет. Это, естественно, филиппинские врачи, которые режут без ножа и, как… как говорят, довольно успешно. Правда, те, которые пользовались их услугами, они уже ничего не говорят, а вот те, которые собираются к ним, они рассказывают, что так, говорит, возьмёт, так вот прямо разорвёт кожу, вытащит оттуда чего-то и опять зашьёт. Вы знаете, вокруг каждого события, которое достойно внимания, события, явления какого-то, догадки, гипотезы, всегда существуют люди, которые либо искренне заблуждаются... Тогда они не так опасны, но не менее вредны, чем те, которые стригут с этого купоны, а именно — чем шарлатаны. И те, и другие приносят одинаковый вред и науке, и вот этому самому, в данном случае, тому или иному явлению или событию. Вот. И вот, например, о Бермудском треугольнике. Сколько мы с вами слышали всевозможных споров, диспутов, дискуссий. Телевидение представляет экраны для того, чтобы кто-то с кем-то спорил и высказывал догадки. Значит, пресса свои страницы тоже опять для этих диспутов и дискуссий. И, в общем, все как с ума посходили, потому что никто не может дать точного ответа, потому что если… там ведь исчезают самолёты и корабли вот уже не один десяток лет, в районе этого водного пространства, которое называется "Бермудский треугольник". И вот к… если там находят кого-нибудь живого, то есть, очевидца, то тот уже настоко сдвинутый, что с ним разговаривать невозможно, он уже кандидат в "жёлтый дом". В общем, он лопочет какую-то несусветную чушь. И, в общем, все мы с вами тоже, если очень будем всерьёз этим делом заниматься, совершенно спокойно можем попасть на "Канатчикову дачу". Очень даже прямой путь. Итак, "Письмо в редакцию телевизионной передачи "Очевидное невероятное" из сумасшедшего дома, с Канатчиковой дачи". Именно!

<Опущено 2 куплета>
<Аплодисменты>
   Песня… вот… Почти все сидящие в этом зале (у меня даже сомнения в этом нет) обязательно баловались стихосложением в юности. Обычно все это делают, это не так сложно, а потом жизнь как-то по-другому поворачивается, суета заедает, и, в общем, отходят потихоньку от поэзии, продолжают её любить, но перестают писать. Вот у меня этого не случилось, потому что я попал в театр, в котором вот эти вот творческие хобби (вот то, о чём… ну что мы делаем помимо того, что мы артисты, а именно, наши увлечения писанием музыки, стихов) поощряются в этом театре очень сильно, всегда этому уделяет внимание наш главный режиссёр, командир нашей части. Вот, значит. И вот он как-то заметил сразу, обратил внимание на мои стихи, на мои песни, и они попали в спектакли нашего театра. С тех пор я стал много писать для театров, для кино, для телевидения, для радио, ну и, конечно, не перестаю писать для своих друзей, потому что я начинал писать только для очень узкого круга своих самых-самых близких людей. Вот и на них рассчитывал и никогда не думал, что в будущем у меня будут большие залы, дворцы, стадионы, не только здесь, но и за рубежом, что я буду делать пластинки из тех вещей, которые я сам придумал. Я рассчитывал, что так и останется это вот… между нами, в маленьком кругу, ребята были хорошие, достойные. Это были… Ну, некоторые уже не живут, к сожалению. Это был Вася Шукшин, был такой Лёва Кочарян, который успел только одну картину снять "Один шанс из тысячи", потом он умер. И… из ныне здравствующих и работающих это Тарковский Андрей, видите, всё фамилии-то, в общем-то, известные вам. Это писатель Макаров. Короче говоря, тогда мы жили в одной квартире у Лёвы, жили полтора года, только время от времени кто-то из нас отлучался по делам заработков. И когда мы возвращались обратно, каждый привозил: кто рассказ, кто какие-то впечатления, а я привозил песню. И так уж случилось, что всегда это было просто у меня, ну, как задача. Знают, что я приеду и обязательно им привезу песню. И я помню эту атмосферу — атмосферу дружественности и такого расположения, раскованности, которая была на наших вечерах и ночных наших посиделках, когда мы друг другу что-то рассказывали, и я всегда пел. Я всегда пел и видел заинтересованные глаза моих друзей. Их число очень расширилось и увеличилось. И вот, несмотря на то, что прошло так много времени, через все эти времена и места я стараюсь протащить вот эту вот атмосферу, которая была на тех моих вечерах. И в этом, конечно, мне очень помог театр, потому что я продолжал писать песни, продолжал писать стихи, потому что всегда вокруг театра была компания очень интересных людей, у нас всегда членами худсовета были ведущие поэты, писатели, как и теперь. Например, сейчас премьера следующая нашего театра — это по Трифонову, по "Дому на набережной" будет… уже сделана инсценировка, и скоро будет премьера, буквально на днях, через три–четыре дня. Всегда, как что-то появляется новое (или появлялось) мы делали спектакль. Всегда был в театре… близок к театру Вознесенский, Евтушенко и Белла Ахмадулина, и Булат Окуджала, и… Окуджава и Левитанский, и многие поэты зарубежные. Они приезжали к нам. Все они очень просили меня не прекращать писать песни и стихи. И, в общем, я думаю, что благодаря этому я тоже продолжал писать свои стихи и песни. Хочу вам показать песню, которая называется "Моим друзьям поэтам, или О фатальных датах и цифрах".

<Аплодисменты>
   Вот когда спрашивают меня о том, был ли я тем или иным персонажем, от имени которого пою, то я всегда отшучиваюсь, говоря, что, конечно, был. Ну вот, щас я спою вам песню, после которой явно эти вопросы не будут мне задаваться, потому что поётся она от имени лошади, а лошадью я никогда не был. Вот, есть просто такой поэтический приём. Вы знаете, был такой смешной случай, была поэтория, значит, по стихам Вознесенского на музыку Щедрина и… и на компиляцию… Было два хора, два оркестра. Зыкина пела, и Вознесенский читал. Было это в консерватории. А мы были наверху с одним очень известным, маститым писателем сидели в буфете и пили шампанское до начала. Ну вот. И когда, значит, мы пришли (уже началось всё), так всё вдруг стихло, свет погас, всё началось. А мы на самом-самом балконе сверху... И вдруг, я так слышу: и Вознесенский говорит: "Я — Гойя!". Ну, знаете, как он всегда — очень такой… темпераментно… И вдруг этот поэ… значит, писатель, который рядом со мной, говорит: "Кто он?" <Смех в зале> Я говорю: "Он говорит, что он — Гойя". Он говорит: "Ну, нахал! Пойдём обратно". <Смех в зале> И ушёл в буфет — дальше…<Смех в зале> Так что, вот видите, ему этот поэтический приём не понравился, когда от имени… других персонажей… читают стихи. Итак, "Бег иноходца".

<Аплодисменты, откашливается>
   Ну и снова к юмору. Сейчас такой… спортивный год. Обязательно нужно спеть песню на спортивную тему. Первая песня будет так и называться "Марафон, или Бег на длинную дистанцию". Ну, я уже её исполнял. И всегда её исполняю в своих выступлениях, потому что она написана не по поводу марафона, а по поводу вот этого… вот этих затёрш… затёртых слов, когда мы уже не отдаём отчёта в том, что произносим. Вот, например, как часто очень Спарре или Озеров бравым голосом вдруг вам докладывают с экранов телевидения: "Вот ещё одну шайбу забили наши чехословацкие друзья!" Так радостно! Я думаю, чё они радуются и почему надо говорить "наши друзья", когда, значит, мы проигрываем. Они на поле соперники и противники. Верно? А друзья они "до того" и "после того", а "во время того" совсем они никакие не друзья — они, знаете, как… Ну вот. И я вспоминаю в связи с этим вот, например, на "Узбекфильме" работал с цыганами один режиссёр и всё время говорил: "Товарищи цыгане, станьте, пожалуйста, сюда", "Товарищи цыгане, станьте сюда". Ну и всё так вроде нормально, а потом один ему говорит: "Сичас, товарищ узбек". И всё... <Смех в зале> Почему же это смешно, а то нет? Верно, да? Ну вот.

<Аплодисменты>
   Ну вот, и ещё одна из прежних песен. Называется она "Песенка про прыгуна в высоту". Вот я её тоже достал, поглядел — можно петь. Я добавил кое-что, кое-что изменил, потому что ведь это мои слова — чего хочу, то и делаю. Глядишь, какое-нибудь выброшу, какое-нибудь вставлю. Это авторская песня — моя собственная, и на меня никто в суд не подаст за… плагиат. Ворую сам у себя, как говорится.

<Аплодисменты>
   Знаете, всё-таки здесь научное учреждение, здесь в основном учёные некоторые… <смеётся> люди. Вот. Я хочу спеть песню, которая называется "Товарищи учёные". Дело в том, что совсем недавно открываю это я газету "Литературную", смотрю сразу в шестнадцатую страницу и гляжу: написан рассказ, где просто слово в слово пересказано содержание моей песни. Я был крайне удивлён. Ну, думаю, наверное, этот человек решил, что теперь можно, и, значит, начал шпарить уж тут. Ну, просто один к одному. Я думаю, ну что же — это так надо побыстрее успевать. А то, глядишь, всё изложат своими словами в виде оригинальных рассказов, и не успеешь оглянуться, как у тебя ничего не останется. Поэтому я её стал снова петь. Итак, песня называется "Товарищи учёные".

<Аплодисменты>
   Спасибо. 
   Ещё одна шутка, требующая маленького предисловия. Дело в том, что на Западе живёт и работает знаменитый, очень знаменитый артист, которого фамилия Шон Коннери. Знаменит он из-за того, что он сыграл Джеймса Бонда — супермена, супершпиона, агента 007 во многих фильмах по романам Яна Флеминга. Вообще, должен вам сказать, что у нас говорят, что там сплошное насилие, кровь, пародии, глупость и так далее. Возможно, оно и так. Но ведь несколько сотен миллионов человек не рвались бы смотреть каждую новую картину про Джеймса Бонда, если бы это была действительно такая чушь, так уж такая бездарная чепуха. Нет, наверное, там что-то есть, подумал я. И, поглядев несколько картин, понял, что там есть. Это пародия. Там очень большая доля юмора. Просто это сдобрено хорошим таким, ну, может быть, иногда грубоватым, но юмором, без всякой претензии на истинность событий, которые там происходят. И вот этот Шон Коннери настоко знаменит, что он без охраны не рискует выходить: где он живёт, никто не знает. И его пригласили однажды к нам сниматься в картину "Красная палатка". Он не хотел ехать, боялся, что здесь поклонники ещё более дикие, чем там и что тут… отсюда он просто никогда не выберется. Но, однако, потом согласился — всё-таки интересно посмотреть… значит,.. столицу нашу. И он приехал. Приехал, с опаской спустился. Смотрит: ничего, ничего. Ну, токо пройдут, токо что… там никто не ткнёт… в это самое, никто по роже не даст и не плюнет так в лицо. А, в общем, никакого особенного внимания не уделяют. Он думал: в чём дело? Да дело в том, что просто у нас этих фильмов никто не видел, поэтому откуда же он будет у нас популярен, когда никто не знает, что это такое. Значит, он ходил, обрадовался, ходил, по… дышал полной грудью, по переулкам, там, смотрел достопримечательности. А потом: у них положено на Западе, чтобы в конце рабочей недели каждый из звёзд устраивает для рабочих, для осветителей, для своих товарищей устраивает такой вечер в конце каждой недели. Ну, мы-то это делаем это каждый день, а они только в конце недели. <Смех в зале> И вот, значит, когда, как… как он подумал, пришла его очередь, вот… он всех пригласил, был просмотр… хотел организовать просмотр картин. Ну, думал, ну хоть свои-то сослуживцы, свои-то товарищи по цеху уж его-то, конечно, знают уже точно. Но однако не тут-то было! Он организовал стол, накрыл, купил в "Берёзке" всяких напитков хороших. Всё это так. И всех развлекал, правда, по-английски, а там, в этой компании, уже и по-русски к концу вечера не могли особенно разговаривать. И, в общем, всё выпили, съели и ушли. И остался он один у разрушенного стола, где было допито и съедено всё, и, видимо, таинствен… и, ви… видимо, повторял по-английски, что: "Да, действительно, это загадочная страна, таинственная". "Мне не лгали", думал, наверное, Шон Коннери.

<Аплодисменты>
   Спасибо, спасибо.
   И ещё хочу снова вернуться как бы к началу нашей встречи сегодняшней. Хочу вам спеть песню, которая посвящена такому известному лётчику, дважды герою Советского Союза, ныне командующему академией военно-воздушной, Николаю Скоморохову. Значит, в одном из воздушных боёв во время великой битвы над Кубанью, воздушной битвы над Кубанью, он потерял ведомого, своего друга, в бою. И так как ему и разрешена была "индивидуальная охота", он совершал по нескольку вылетов, буквально там, по двадцать вылетов в сутки: только заправится и снова в воздух. Он искал эту самую "двойку". Там с немецкой стороны принимала участие в боевых действиях знаменитая эскадрилья "Удет". Они были все кавалеры бриллиантовых крестов, награждены лично фюрером. Значит, асы немецкие. И вот один… значит, он искал вот этих вот самых… сбивших его друга, лётчиков. Он их нашёл, принял бой и уничтожил этих… значит, немцев, двух. Ну, они не верили, что это Скоморохов был. Говорят, что их всегда предупреждали: "Ахтунг! Скоморохов в воздухе". Ну, вообще надо вам сказать, на его счету тридцать четыре "Фокке-вульфа" сбитых. Это было очень сложно, потому что это очень трудный самолёт для того, чтобы его уничтожать в е… в таком, в единоличном бою. Ну вот. Ну, короче говоря, эта песня поётся как бы от имени вот оставшихся в живых лётчиков своим погибшим ведомым.

<Опущено 5 куплетов>
<Аплодисменты>
   Меня иногда просят спеть любимую песню. Вы знаете, они все любимые, особенно в тот момент, когда они написались. Я никогда не могу выделить никакую песню и никогда не отдаю предпочтения моим комедийным песням или серьёзным. Они все для меня… они от меня потребовали определённой работы, пота, крови, ночных бессонниц и так далее. Вот. И вот когда меня спрашивают, что больше всего отнимает времени… Вот если на две чаши весов бросить: на одну только… ту… только работу над песнями, на другую — всё остальное (театры, кино, телевидение, радио, концерты и так далее), то эта перевесит. Потому что песня всё время живёт с тобой, не даёт тебе покоя, вымучивает тебя, выжимает, вот, как бельё, пока ты её… пока ты… пока вот вдохновение не спустится, и кто-то тебе не пошепчет чего-то такое на ухо или прямо, напрямую в мозги. И если это удачно, так тогда… тогда она попадает к вам не только в уши, но сразу в душу и западает в неё. И я делал очень странное наблюдение (я же ведь много времени уже выступаю вот так вот, в залах), что реакция, непосредственная, вот теперешняя, сиюминутная больше на шутки, на юмор. А просьб в записках больше всего просят серьёзные вещи, потому что, видимо, они оседают глубже и потом снова начинают… возвращаются к вам обратно. Вот я убеждён, что эта песня, которую я вам щас показал, её мало кто знает, вот, она снова к вам вернётся через какое-то время, особенно, тем более, что щас будет тридцатипятилетие. Вот. Мы снова все опять вернёмся к тем временам. <Откашливается>
   Теперь позвольте ещё пошутить немножко. Песня называется так: "Инструкция перед поездкой за рубеж, или Полчаса в месткоме". Так.

<Аплодисменты, откашливается>
   Спасибо. Давай, давай… Спасибо.
   Вы знаете, вот, я так поражён был... я так поражён был дисциплинированностью здесь, но я потом... понимаю, что это воинская часть всё-таки и так далее, что никто ничего не просит, все согласны с тем, что я делаю. И это изумительно, потому что, вы понимаете, у меня песен несколько сотен, как недавно выяснилось, около тысячи. И, конечно, я всё не успею спеть вам, даже если мы с вами на пару недель запрёмся со сп… со спиртными напитками где-нибудь у кого-нибудь дома. <Смех в зале> Всё равно… не… не получится. Надо будет вспоминать, заглядывать в тексты, вместе вспоминать и так далее. Но я сегодня постарался, чтобы каждому независимо от звания, возраста, вероисповеданья и, так сказать, зарплаты, досталось по куску. Из каждой серии понемножечку-понемножечку. И, в общем, я надеюсь, что каждому из присутствующих, во всяком случае, из тех песен, которые бы он хотел услышать, хоть каким-то боком я коснулся его желания. Вот. Так… такая у меня есть надежда.
   Вот ещё одна шуточная песня. Называется она так (очень длинное название): "Лекция о международном положении, прочитанная пострадавшим на пятнадцать суток за мелкое хулиганство своим сокамерникам". Это раньше Миша Анчаров очень любил называть длинно свои песни. Я это делаю очень редко. Ну неважно. Песня ещё длиннее, чуть-чуть.

<Аплодисменты>
   Не надо, не надо. Всё… я... я всё понял, я всё понял и так. И позвольте — я просто не допел. Я сегодня с большим перевыполнением. Правда, этим никого щас не удивишь. Я так процента на сто двадцать три сёдня, если это… а точно — на сто двадцать три с половиной. Но щас все перевыполняют, поэтому я уж просто как... как... Этим никого не удивишь. Но я хочу вам закончить песней, которая является как бы ответом на половину из тех вопросов, что мне задают в письмах о том, что я сам-то в жизни в этой ценю и что отрицаю, что люблю, что ненавижу и не приемлю. На всё, конечно, невозможно ответить, но кое из того, что я совсем… совсем никак не принимаю в этой жизни, об этом поётся в песне, которая так и называется "Я не люблю".

<Аплодисменты>
   Спасибо. Спасибо. Спасибо.
   Ну что же, дорогие товарищи… Дорогие… Видите, я… я правда говорю "дорогие" и "товарищи" ещё раз. Значит, я не кривил душой, когда вам сказал о том, что я вами дорожу. Я благодарю вас за повторное это приглашение. Надеюсь, что мы с вами друг другом не разочарованы. Я, во всяком случае, вами нет, потому что вы сегодня всё сделали как надо: смеялись, когда песни того стоили, и были серьёзны и отзывчивы, когда песни были драматичными. В общем, вы всё сделали как надо. Я надеюсь, что я тоже, в следующий раз, без опоздания, начнём снова. Я вам спою всё, что напишется за этот период, пока мы будем не видеться и, конечно, из того, что вам полюбилось из прежних моих вещей. А щас всего вам доброго. До свидания. С наступающей такой целой декадой празднеств! До свидания!
<Аплодисменты>
   ВЕДУЩАЯ: Владимир Семёныч! Мы вас благодарим.
   Да. Я понял.
   ВЕДУЩАЯ: Желаем Вам дальнейших творческих успехов. Большое Вам спасибо.
   Спасибо.
<Аплодисменты>

        Появление сообщений об ошибках при обращении к файлам RealAudio, mp3, txt означает, что к серверу, на котором размещены эти файлы, нет доступа. Повторите запрос спустя некоторое время или на следующий день.
        Об ошибках в работе сайта Вы можете сообщить нам по e-mail .

        Если Вы располагаете любой информацией об этой записи (воспоминания очевидцев, недостающие песни, песни в полном объеме или с лучшим качеством, отсутствующие комментарии, фотографии, публикации с упоминаниями и т.д.), пожалуйста, свяжитесь с нами по e-mail :