Вот этот вопрос — его тоже очень часто задают и в письмах и во время выступлений — много-много люди спрашивают, почему я так много пишу о войне. Ну, есть две причины: во-первых, это такое гигантское потрясение, которым занималось искусство всё: и кино, и театр, и поэзия — безусловно, — всегда. Но, в основном, — люди, которые прошли через войну. А сейчас то поколение, которое этого не видело, и, может быть, от чувства досады, что не пришлось в этом поучаствовать, — мы как бы довоёвываем в своих песнях. Вот... я... пишу не просто песни, значит, э... военные, потому что я не имею права этого делать — я этого не знаю, хотя много читали, мы воспитаны на материале, мы все — дети военных лет. Просто... я думаю, что это не песни-ретроспекции, а это — песни-ассоциации. Мне кажется, это интересное явление, что люди, не воевавшие, стали писать о войне, потому что это взгляд современного человека на то время. То есть, можно на военном матерьяле делать современные песни — песни, которые нужны сейчас.  И в этом есть и благородная такая задача, что об этом никогда нельзя забывать — двадцать миллионов погибших. И в то же время э... я вообще для своих песен стараюсь выбирать людей, которые находятся в крайней ситуации: в момент риска, люди, которые могут заглянуть в лицо смерти в следующую секунду, э... люди, которые м... нервничают, беспокоят, у которых что-то сломалось, доведённых до отчаяния, до предела, короче говоря, в очень высокой степени нервного напряжения. Ну, и из-за этого таких персонажей м-м... чаще можно найти в тех временах... и их было больше, они чаще соприкасались со смертью и чаще находились вот на этой грани, из-за этого я беру тех персонажей. Но всё равно я считаю, что всё-таки это песни, которые могут звучать теперь, в наше время. Вот есть такая песня, она называется "Расстрел горного эха". У меня... я вам её маленький кусочек покажу.   

   Вот эта песня о горном эхо.
   ГОЛОС: Стоп.
<—>
   ГОЛОС: Высоцкий, уно прима.
   Значит, ну, с самого начала э... когда я токо начал писать песни, больше всего это распространялось... Я писал... я вообще начинал писать, никогда не рассчитывая на большую аудиторию — я не думал, что у меня в будущем будут какие-то дворцы, залы, там, стадионы и... здесь, и за рубежом — я никогда это не предполагал. Я думал, что это будет написано и спето только для маленькой компании моих близких друзей. Компания была хорошая, Это лет пятнадцать тому назад мы жили в одной квартире у э... режиссёра такого — "Мосфильма" — Лёвы Кочаряна. Там были — из тех, которых вы знаете людей, — это были Вася Шукшин, которого больше нет, сам Лёва, который тоже умер, был замечательный человек, который любил жизнь невероятно. Там был Андрюша Тарковский, там был такой писатель Макаров. И вот для них я пел эти песни. И первый раз, я помню. Лёва Кочарян, мой друг, который сказал: "Подожди одну минуту!" — и нажал на магнитофон. И так случилось, что первый раз это было записано на магнитофон. Тогда никто не обратил на это внимания, ни один человек, — не думал, что из этого получится дальше. Но случилось так, что кто-то это услышал, захотел переписать — и началась вот такая, ну что ли, э... такое триумфальное шествие этих плёнок повсюду, повсюду, повсюду по Союзу.
   ГОЛОС: Интересным качеством?..
   Ужасное качество было у... отвратительное, потому что тогда были плохие магнитофоны, но э... потом я пел... и ещё в компаниях — и меня записывали, потом я стал выступать, когда поступил в театр, стал выступать в институтах, в школах, перед студентами. И кто-то всегда держал на первом ряду, всегда держал этот микрофон, который мне мешал, щёлкал, друг у друга спрашивали они, значит: "У тебя, готово? У тебя кончено? У тебя не кончено?" И это всё распространялось, десятки раз переписанное, — так, что иногда было невозможно разобрать, что это за... мои слова, не мои... И поэтому было очень много подделок — стали появляться люди, которые в... подделывались под меня и пели, значит, лишь бы таким — "а-а-а" — хрипатым голосом, — и тогда, значит, "под Высоцкого". Вот. Я со своим голосом ничего не делаю, потому что у меня голос всегда был такой. Я даже был когда вот таким маленьким пацаном и... читал стихи каким-то взрослым людям, они говорили: "Надо ж! Какой маленький, а как пьёт!" То есть, у меня… у меня всегда был такой голос, ну, в общем, низкий... раньше говорили "пропитой", а теперь из уважения говорят "с трещиной". Ну вот. А потом случилось так, что когда я поступил в театр, я стал писать для спектаклей, там, для "Павших и живых" я написал несколько песен. Потом стали приглашать в кино — и попросили меня написать: первая картина была "Я родом из детства", потом — "Вертикаль". Это были песни о горах. Но они были, я думаю, больше, чем про горы, — там был ещё... философия, вот, восхождение — почему люди стремятся вверх, почему им не хочется спускаться обратно на равнину, они вынуждены всегда сверху обязательно должны спускаться. <Неразборчиво - около 2 мин.>      

<—>
   Ну, это вопрос довольно сложный, вопрос об автоцензуре. Я думаю, что каждый человек, который занимается сочинительством, если он работает честно, то... даже если существует автоцензура, то она — перед собой. Если позиция его чёткая, внятная и честная, то это не страшно. Потому что эта автоцензура касается только качества. Потому что... Предположим, мне иногда хочется употребить какое-то грубое выражение, которое было бы здесь, скажем, сильнее, и в... но я чувствую, что это не будет... что это уже не предмет искусства, скажем, это больше — для анекдота или для какого-то э... базарного разговора между двумя людьми, а вовсе не для стихотворения. Моя автоцензура прежде всего касается того, чтобы стихи, на которые я потом придумываю музыку, чтобы они были выше качеством, чтобы они были поэтичны, чтобы в них всегда был больше... было больше поэтического образа и метафоры, чем грубого намерения и тенденции. Вот так, скажем. 
   ГОЛОС: <Неразборчиво>
   Этого никогда нет, вы знаете, я вам объясню, почему. Я просто в этом смысле счастливый человек э… потому что, в общем, мои произведения э... никто никогда не разрешал, но и никто никогда не запрещал. Ведь в принципе, как ни странно, так случилось, что, в общем, я — человек, которого знают все, и в то же время я не считаюсь официально поэтом и не считаюсь официально певцом, потому что я — не то, не другое. Я не член Союза писателей, не член Союза композиторов, то есть, в принципе, официально я не поэт и не композитор. И я никогда почти свои вещи не отдавал э... для того, чтобы печатать это или для того, чтобы издавать это как музыкальные произведения, поэтому у меня нету смысла заниматься автоце... цензурой, понимаете? Я что написал — я сразу спел. И... и ещё — спел перед, э... в общем, громадной аудиторией. И перед своими друзьями, которые для меня... Самый главный цензор — это, в общем, я думаю, я бы так назвал, — это моя совесть и мои самые близкие друзья.  
   Это для меня цензура. И я могу это показать моим близким друзьям сразу. И вот если они начинают меня критиковать, тогда существует какого-то рода цензура, потому что я всегда прислушиваюсь: если мои близкие и люди, которые меня любят и любят мои песни, если они мне делают впрямую замечание, говорят, что "здесь, Володя, что-то немножко ты...", — я, вероятно, могу это изменить, потому что это мои вещи, э... они не напечатаны раз навсегда и они э... авторская песня — она прекрасна тем, что она допускает импровизацию, понимаете? Что я могу... Вы иногда не узнаете, какая она была как только я её написал и первый раз спел, — и какая она будет, когда она уже пойдёт, вот, в... к людям и так далее. Так что, э... вот, многие разговоры... немного их — некоторые, которые не очень понимают э... нашу... жизнь творческую, ещё не смогли разобраться в ней, — у них есть ощущение, что человек э... всегда себе делает такой стопор. Вот. Но в то же время, я могу вам сказать, я читал одну,  не то что критическое выступление о себе, а просто обо мне было написано в одной э... книге на Западе, и до та... человек как раз это и сказал, что существует какого-то рода автоцензура у меня. Но чтобы вам показать, что он очень ошибается, я вам скажу, что, например, одну песню он взял, в которой я пишу о шахматах, — и он написал, что в ней, в этой песне, я, якобы, смеюсь над Бобби Фишером. Это есть абсолютная чушь. То есть, он совсем не понял. То есть, он понял только первый план, только то, что на поверхности. А ради чего это написано — он совсем не понял. Я думаю, точно также он не очень понял э... нашу ситуацию, которая есть вот в искусстве, ну и в том искусстве, которым я занимаюсь, в авторской песне. Просто не очень разобрался. И чтобы окончательно вам сказать, я никогда даже не думаю о... у меня нету в уме такого слова "автоцензура" — я могу себя только поправлять, чтобы это было лучше качеством, но не... не по другому.      
<Неразборчиво - около 50 сек.>

<—>
   ГОЛОСА: Есть мотор! — Есть камера! — При... прима. 
   Вы знаете, практически таких песен, которые я не исполняю в выступлениях, нет. Потом, я никогда не делаю разницу между своими выступлениями, вот такими, если можно сказать, официальными, потому что у меня сейчас есть возможность работать на очень больших аудиториях — иногда перед пятью тысячами человек, и несколько раз в день: я езжу от, э... там, филармонии, скажем, какой-нибудь Осетинской... И это им очень выгодно, потому что я им приношу большую прибыль, а мне это очень интересно, потому что я всегда нуждаюсь в аудитории, которая меня слушает. И чем больше людей... чем большему количеству людей я могу рассказать о том, что меня беспокоит и волнует, тем мне лучше. Но я никогда не делаю разницу между тем, когда я пою на больших аудиториях и — когда я пою своим друзьям. То есть, практически песен, которые я не пою, — их практически нет. 
   Если вы говорите об остроте песни , что, мол, это слишком острая или не слишком острая, — ну, во-первых, с какой точки зрения. Если я это написал, то я считаю, что это можно исполнять, понимаете? Если вы думаете, что вот, мол, дескать, слишком острая песня — и её нельзя петь, это тоже не совсем так, э... потому что в конечном итоге эти песни работают... делают работу положительную — для человека, для любого человека, любой профессии, возраста, национальности и вероисповедания.
   Мне кажется, что песни, как часть искусства, они призваны просто делать   человека лучше — не то, что его облагораживать, но хотя бы чтобы он начал думать. И если даже это очень резко сказано, но заставляет человека задуматься и самому начать самостоятельно мыслить, всё равно они уже свою работу выполнили. Поэтому в этом смысле я никогда не стесняюсь петь даже как вот вы говорите песни острые.
   Ну, если вы хотите пример вот такой песни резкой и такой м... ну что ли... Я бы не говорил даже "острые" песни — они все, в общем, острые достаточно. Но если — такой песни, в которой есть... есть напор, надрыв, такое, э... может быть, даже сказать какого-то... какой-то элемент отчаянья, досады, такого... песня — как... как стон, как выплеск, — я вам покажу одну из последних песен, называется она "Охота с вертолётов". Поётся она от имени волков, потому что я часто очень пишу песни, которые... поют не люди, а...  

<Опущено 4 куплета>
   Щас с утра голос совсем не звучит, но... так на сколько можно это... Вот была песня "Конец  охоты на волков", та которая...  
<—>
   ГОЛОСА: Мечта у тебя есть? — Есть мотор! — <Неразборчиво> — Вастро прима. 
   Ну, это совсем, это ещё в работе, это, в общем, песня м-м... в которой очень простая идея по поводу того, что э... теперь такой век, что могут быть масса неожиданностей и что вдруг... совсем неожиданные люди попадают на самый верх э... и начинают вдруг э... иметь отношение к тому, чтоб вершить судьбы мира, там. Ну вот, это, правда, комедийная такая песня. Она всегда... мои песни всегда поются от имени каких-то персонажей. Это есть точка зрения какого-то определённого персонажа, это всегда песня-монолог, это всегда нужно петь в характере какого-то человека. Ну, скажем... это ещё не-не незакончена.

   Ну вот, так. Ну, это незаконченная...
<—>
   ГОЛОСА: Есть. — "Финко екс прима. 
   Ну, я постараюсь коротко ответить на этот вопрос. Если говорить о трудностях в личной жизни, я о них говорить не буду — это моё личное дело, ну, а если говорить о трудностях в творчестве, то здесь тоже есть две стороны: первая — это моя актёрская профессия, потому что я актёр. И у меня были... был совсем почти трагический момент, когда я репетировал Гамлета, и когда почти никто из окружающих не верил, что это выйдет. Кроме главного режиссёра моего, Любимова, и меня самого. Потому что я... Но были громадные сомнения — репетировали мы очень долго, и если бы это был провал, это бы означал конец не моей актёрской карьеры — потому что в этом смысле у нас намного проще дело обстоит: ты можешь сыграть другую роль, — но это был бы конец э... для меня лично как для актёра, что — я не смог этого сделать. Но, к счастью, этого не случилось, но момент был очень такой — прям как на лезвии ножа — вот я... до самой последней секунды не знал, будет ли это провал или это будет э... всплеск. Так же, как у меня было, когда я репетировал Галилея Брехта, — примерно, такая же история. Всё-таки мне было двадцать пять — а я должен был играть человека, которому около семидесяти — гигантскую такую работу, после того, как я видел кадры с Лаутеном... такая же, примерно, история. 
   И были у меня довольно сложные моменты с песнями, когда я совсем ещё не работал для кино, и, в общем, официально они не звучали ни... ни в театре, ни в кино, — были некоторые критические статьи в непозволительном тоне, несколько лет тому назад, где говорилось, значит, о том что вот... "О чём поёт Высоцкий" называлась такая статья, которая меня, в общем, повергла в большое уныние, потому что там было много несправедливого. Обвинения мне строились даже не на моих песнях <ухмыляется> — предъявлялись претензии, а песни в пример приводились не мои. Но статья была написана в таком тоне, что, в общем, это был какой-то момент отчаяния.
   ВЕДУЩИЙ: В чём вас обвинили?
   В том, что э... я, значит... Вы знаете, там много строилось; я даже щас не очень помню — это было очень давно. Самое главное, что тон был очень непозволительный — неуважительный такой, что, в общем, это совершенно никому не нужно, что это токо мешает и вредит. Вот. Я всегда придерживался другой точки зрения, и думаю, что я в этом смысле был прав, потому что теперь это всё-таки по-другому: я теперь имею возможность и работать и в кино, и... и петь, и иметь большие аудитории, — но тогда это был момент очень-очень печальный, и я очень рад, что всё-таки... разум... взял... одержал верх в этом смысле и... что всё-таки я не перестал писать, понимаете? Вот скажем так. Был такой момент.

<—>
   Ну, писем, как видите, очень много, и это только малая часть — в основном их уносят: они работают как реквизит в спектакле о Пушкине. Значит, ну э... кто пишет прежде всего? Совсем разные люди, но... м... начиная, там, скажем, от ветеранов войны, которым теперь уже... некоторым и... они совсем уже пожилые люди — и за семьдесят, и так далее. Ну, э... любое я на выбор могу взять, там, что-то такое — "...он в этом фильме не нуждается в сравнении... Я вперви... впервые увидела таким..." — это как о каком-то герое картины. Значит, пишут, в основном, больше всего о песнях. Ну и, конечно, есть ещё разные письма м... о картинах и о спектаклях. Больше всего, конечно, — о песнях. Потому что они больше всего доходят. Значит, вопросы, которые задают: что я имел в виду в той или иной песне? Хотя я обычно всегда на этот вопрос отвечаю, что э... что я имел в виду — я всё сказал, так сказать. Вот. И... сказал, и... имел в виду... то, что сказал. Но очень многие люди склонны находить в этих песнях своё — то, что им ближе, то, что им дороже. Или э... склонны находить в меру своей испорченности иногда то, чего я совсем вовсе не имел в виду: песня и так сама по себе достаточно м-м... сложна и э... остра, а они находят там нечто ещё такое, что им бы хотелось там увидеть или что им показалось, чего я, конечно, в виду не имел. Ну, в связи с этим, я написал такую песню, — ответ на все письма, потому что я на всё не могу ответить, — в которой есть строки:     
          "Спасибо вам, мои корреспонденты,
          Что вы неверно поняли меня".     
   Ещё очень много, значит, рассказывают мне всевозможных историй из своей жизни и э... просят, чтоб я написал об этом песню. Либо — из жизни своих друзей: у меня, например, есть одно уникальное, совершенно, письмо от одного человека, который прошёл войну, который рассказал мне о... о судьбе своего друга, — просил об этом написать песню. Иногда это у меня откладывается и потом выходит либо в каком-то стихотворении, либо в какой-то песне. И очень часто э... в этих письмах они мне рассказывают о том, какое действие оказывают мои песни на... или в их судьбе, или в их жизни, э... на их друзей, на них самих. Вот такого, в основном, содержания эти письма. В них очень много э... как говорится... ну, хвалебных, что ли, слов, слов благодарности и это всегда очень приятно, в общем-то, это, честно говоря, даёт силы работать дальше, даёт силы работать...      
   ВЕДУЩИЙ: А вы рассказывали о капитане...
   А! Ну вот, это была... Это всё — у него кончилась уже. 
   ГОЛОСА: Можно просто рассказывать, ну пока... — Всё это там. 
   Я, немножко... Ну вот, например, о том, что однажды м... когда лодка была... подводная лодка была в плавании, потёк реактор, у них была какая-то катастрофа или авария, и они уходили с пути следования кораблей, чтобы не ж... не заражать среду, и очень быстро всплывали. Значит, э... в общем, все в кессонных аппаратах, конечно. Кроме капитана, который это позже всех употребил необходимые средства для такого быстрого подъёма, потому что он капитан. И у него была страшная кессонная болезнь, и он когда при выходе наверх, он лежал двое суток со страшными болями, пока его выводили, и всё время просил э... в это время, чтобы ему заводили песню "Спасите наши души!" —  песня о лодке. И как потом он написал мне в письме, что это ему не помогло, а просто он считает, что это причина, по которой он выжил, что она ему давала какой-то заряд... Ну вот. В общем, когда такие письма читаешь, — конечно, тогда понимаешь, что это не зря всё делается и хочется дальше работать. Вот так.

<—>
   Мы приходим к девяти в наш театр, потому что у нас актёры стремятся к тому, чтобы актёр был синтетическим, то есть, мы занимаемся акробатикой, пластикой, движением, музыкой, так что у нас до репетиции за час начинаются разминки, мы занимаемся акробатикой на матах на спортивных, занимаемся пластикой, пантомимой. И вот когда ты приходишь в девять часов и видишь около театра зимой замёрзших людей, которые стояли в очереди и отмечали, на руках писали номерки, то про… просто после этого ну как-то не подымается рука играть в полсилы. Вы знаете, у нас никогда не играют… не подымается рука играть в полноги, если так, с юмором. М-м... Мы играем в полную силу всегда. Это отличительная особенность наших актёров и нашего театра.  

        Появление сообщений об ошибках при обращении к файлам RealAudio, mp3, txt означает, что к серверу, на котором размещены эти файлы, нет доступа. Повторите запрос спустя некоторое время или на следующий день.
        Об ошибках в работе сайта Вы можете сообщить нам по e-mail .

        Если Вы располагаете любой информацией об этой записи (воспоминания очевидцев, недостающие песни, песни в полном объеме или с лучшим качеством, отсутствующие комментарии, фотографии, публикации с упоминаниями и т.д.), пожалуйста, свяжитесь с нами по e-mail :