В.ЯНКЛОВИЧ: Добрый вечер. Извините, мы опоздали, но так случилось, что по пути кончился бензин в машине, и мы простояли и ждали пока мы наберём. Значит, э... сегодня у вас поэтический вечер поэта, артиста, члена Союза кинематографистов Владимира Высоцкого. Мы все с вами знаем его как артиста, который снимается в кино, играет в Театре на Таганке центральные роли, но сегодня мы познакомимся с его поэтическим творчеством. Тема его сегодняшней встречи так и называется: "Поэтический театр, песенная поэзия в театре и кино". Сам Владимир Высоцкий говорит, что его творчество авторское, как поэта занимает не меньшую, а, пожалуй, большую… большее место в его жизни, чем кино, театр э... м… и другие его занятия в искусстве. Он очень много и упорно работает над своими стихами, и это даёт свои плоды. Вот такие огромные аудитории, они бывают у него и больше. Он выступает и на стадионах, и на больших дворцах и всегда неиз… собирает огромную аудиторию. Это говорит за то, что его поэзия любима и понятна. Мне очень приятно предоставить слово поэту Владимиру Высоцкому.
<Аплодисменты>

<Опущено 5 куплетов>
<Аплодисменты>
   Спасибо.
   Добрый вечер. Я нарочно начал с песни, чтоб вы не подумали, что к вам приехал кто-нибудь другой. Песни в отличие от людей, если песня того стоит, она живёт намного дольше. Потому что человек хороший, он всегда в жизни больше нервничает, беспокоится, тратится, поэтому он помирает раньше, а плохие живут долго. А вот э... хорошие песни наоборот, плохие забывают, а хорошие живут долго. И у меня есть счастливая возможность, у меня самого, если я считаю, что песня того стоит, продлевать ей жизнь. Вот песня, которую вы сейчас услышали, она исполнялась в спектакле "Звёзды для лейтенанта", и спектакль перестал идти, и должна была бы, в общем-то, и песня погибнуть с ним, а я ей продлеваю жизнь тем, что я исполняю её вот на зрителях, пою своим друзьям. И со многими песнями так.
   Теперь, вы только не беспокойтесь, я всё полной мерой вам отдам, даже постараюсь с перевыполнением, сейчас это… все так, вот, поэтому всё будет нормально, даже не волнуйтесь.
   Значит, теперь, я думаю, что всё-таки несколько слов я вам скажу чуть-чуть о театре, о манере как… в которой работает театр и, конечно, о песне ко... которая используется в спектаклях нашего театра. Я работаю в Москве, в московском Театре на Таганке, на Таганской площади. Таганская площадь знаменита тем, что на ней раньше была тюрьма. Тюрьма и театр, и помните даже была ещё такая песня:

   Так вот, значит. Таганку эту самую, э... Таганку эту... Не надо не надо... <аплодисменты> сиди спокойно, чё ты... что с тобой? Знакомое место что ли? Так нет. <Смех в зале> Этого не может быть, потому что тюрьму сломали, тюрьму сломали, а театр реорганизовали, потому что в театр ходили намного меньше, чем в тюрьму. Театр был плохой и его решено было реорганизовать. И вот четырнадцать лет назад туда пришла группа молодых артистов во главе с Юрием Любимовым, ну, вы об этом знаете, и начал своё существование вот этот знаменитый Театр на Таганке, в который почти невозможно попасть. И если новые спектакли, то совсем невозможно. Люди стоят по ночам, отмечаются на билеты. Если вы придёте к администратору, там какой-то ад просто. И есть единственная возможность: надо прорваться через кордоны милиции, пожарников и дружинников, упасть на колени перед директором, сказать: "Здрасьте, мы из Раменского", и он всё равно ничё не сделает. Тогда нужно найти кого-нибудь из своих друзей, там, меня или вот со мной сегодня будет Ваня Бортник работать... Сказать, мол, "Ребята, помогите", и мы чего-нибудь будем придумывать. Но только, конечно, не все сразу, потому что у нас боль... театр маленький всего шестьсот пятьдесят мест, но нам строят новый большой на семьсот пятьдесят <смех в зале> и строят его быстрыми темпами, вот уже четыре года, так что к концу следующего десятилетия мы туда въедем, я думаю. Если ничего не случится хорошего до этого. Ну вот, ну это всё шутки, а если говорить серьёзно, то причина популярности и такой любви этого театра в... причин несколько. Театр, правда, завоевал любовь и популярность у зрителей и Москвы и других городов, где мы бывали на гастролях, были мы и за рубежом: в Югославии, в Венгрии, в Болгарии. Вот в Югославии мы получили Гранд-при — высшую премию фестиваля за спектакль "Гамлет" и... э... мне это особенно приятно, потому что я в нём играл роль Гамлета. А в прошлом году на гастролях во Франции, мы были в Париже, в Лионе и в Марселе, мы получили ещё одну самую почётную премию критики французской за лучший иностранный спектакль года. Это тоже был "Гамлет". Эта почётная награда, потому что там в прошлом году было двести коллективов. Так что вот нас отметили среди этих двухсот коллективов. Значит, несколько причин есть из-за чего театр вдруг так за четырнадцать лет, четырнадцать лет — это небольшой срок для театра и всё-таки вот он стал так в... пОднялся и так популярен. Значит, несколько причин: первая причина, что он имеет свою позицию, с которой не могут его сбить ни недоброжелательные критики, ни вот уже четырнадцать этих лет, обычно стареют театры, мы стараемся этого не делать, только по возрасту, а в смысле искусства, так нет. И эта позиция излагает… излагается чётко, внятно, никто не держит фигу в кармане. Прямо выходят к зрителям артисты, очень часто бросая играть на сцене, прям выходят с монологом, либо с какой-нибудь песней, чтобы ещё раз высказать мысль открыто, честно и откровенно. А люди любят, когда с ними разговаривают на равных, ничего от них не таят, ничего не скрывают и не полунамёками, а впрямую. И поэтому вот такие вот выходы в зрительный зал из-за которых зритель наш становится не только соглядатаем, или просто он приходит не только развлекаться и глядеть "А ну, мол, развлеките меня, я погляжу, что вы будете делать". А он становится участником спектакля этого и собеседником. Его вызывают на беседу и я думаю, что наш зритель чувствует себя намного более серьёзно, чем на… в других театрах, он чувствует себя причастным ко всему, что происходит на сцене, а значит к проблемам и к идеям, которые ему рассказываются со сцены — это первое. Работает этот наш театр в манере уличного театра. Истоки которого тоже, если говорить об истории, заключались в том, что, вот помните, бродячие труппы были такие. Бродячие труппы, все это знают, несколько веков назад, приходила бродячая труппа на какую-нибудь площадь. Какой-то зазывала кричал: "Приходите посмотреть трагедию бессмертного Еврипида". И расстилался коврик или прямо без коврика, без всяких декораций, без всяких гримов, с меленькими деталями костюма, начиналась разыгрывать вот эта вот трагедия, очень серьёзное произведение. И люди верили, и самое-то главное, что, вероятно, играли хорошо, потому что ведь в конце спектакля шапка по кругу — кто сколько даст, и если б плохо играли, никто бы ничё не дал, верно? Это сейчас там, как ни играй, всё равно зарплату платят, а тогда — нет, тогда надо было играть хорошо. И видимо оттого, что зритель был наивный, а, может быть, потому что в душе у каждого человека и у современного человека, безусловно остался какой-то маленький уголок детства, открытый для игры. А театр — это прежде всего игра. И вот открытый для искусства и с ним можно договориться, сказать: "Представьте себе, предположим, что сегодня, Владимир Высоцкий, скажем, которого вы знаете, со своим лицом будет играть роль семидесятилетнего Галилея в спектакле "Жизнь Галилея" Брехта", который идёт у нас на сцене. Я не рисую себе ни глубоких морщин, не клею бороду и усы, не делаю седого парика, просто речь моя становится немного более вялой там, я... движения более замедленными. Но самое главное, что вот это "представьте себе" работает и сейчас. Зритель охотно идёт на то, что нету у нас на сцене ни венецианских дворцов, ни площадей в Генуе, где происходит действие, ничего этого нет. А на сцене есть ворота, которые распахиваются на зрительный зал и можно выходить, вот они когда на зрителя распахиваются, тогда можно прямо выходить к зрительному залу с зонгами, с песнями, с музыкой, либо с монологом, о которых я вам говорил. А у нас очень много музыки и стихов, и песен в наших спектаклях. И это тоже очень действует и привлекает зрителя, что почти все спектакли наши музыкальные. И ещё, вот, предположим, все привыкли видеть в театре оформление, когда сзади нарисовано звёздное небо, либо какое-нибудь солнце нарисуют, либо лес начинают картонный делать, либо построят дом, одну стенку снимут, там поставят стол, стулья, шкафы, кресла, ну, всё что положено, а никакого спектакля нету. Потому что непонятно о чём они там говорят, бывает и так. А бывает, что никакого оформления нет, почти ничего нет, а так работают люди, и так точно знают про что они играют, что ты неотрывно глядишь, не можешь даже дыхание перевести. Вот я надеюсь, что некоторые наши спектакли сделаны именно так. Вот вы придёте на "Пугачёва", откроется занавес, и вы на сцене не увидите берега реки Яик, на котором происходит действие, Урал теперешний. А на сцене вы увидите помост их грубо струганых досок, который опускается вот так метров с четырёх вперёд, а впереди стоит плаха, в неё воткнуты два топора, иногда эта плаха накроется золотой парчой и превратится в трон, и топоры превратятся очень удобно в подлокотники трона. На него садится императрица, ведёт диалог с двором. А на этом помосте мы — четырнадцать есенинских персонажей по пояс голые с топорами в руках и цепью. Весь этот клубок тел с каждой следующей минутой, с каждым следующим действием, чем дальше спектакль, тем ближе этот клубок тел подкатывается к плахе. И в этом есть метафора поэтическая и символ — то, что восстание захлебнётся в крови, что бунт будет жестоко подавлен, что неизбежно... что восстание захлебнётся. И вот всё каждый раз ближе, ближе, ближе, ближе к плахе, и только время от времени иногда врубят топор в помост, и один из персонажей вывалится из этой группы, подкатится вниз к плахе, и голова его окажется между двумя топорами. И вот такое условное решение смерти намного сильнее работает, я вас уверяю, чем если сделать за кулисами, там, "Пу!", кто-то схватился за сердце, тут пошла краска. Все давно знают, что артистов никто не убивает и даже не ранят, хотя если плохо играют, надо бы, но... Вообще, в принципе, с артистами ничего не случается на сцене, и такой обман уже, в общем, никого сильно не привлекает. И вот, когда есть такое условное решение, даже смерти, то, мне кажется, что это работает сильнее и интереснее в спектакле. Ну вот, немножечко об условной манере.
   Теперь, я сказал вам о песнях, о стихах и о музыке. В наших спектаклях мы используем не только профессиональную музыку и стихи, а сами артисты нашего театра, по счастливой случайности, могут то, что они имеют какие-то привязанности творческие, кроме театра, ну, кроме того, что они артисты, например, писать музыку, стихи, инсценировки как многие артисты нашего театра делают, мы имеем возможность воплотить это на нашей сцене. Вот, например, Веня Смехов пишет инсценировки, я — стихи, музыку, песни, Валерий Золотухин, которого многие из вас знают по фильмам, и я с ним снимался и в "Хозяине тайги", и в "Единственной", вот Валерий Золотухин написал одну повесть, теперь вторую, щас у него выходит книжка. Вдруг оказалось, что он оказался интересным очень писателем. Он же собирал старинные песни, забытые и давал им второе рождение на нашей сцене. Во многих спектаклях звучат песни, которые он вернул из небытия, старинные русские песни. Лёня Филатов делает пародии, пишет. И даже у нас случилось так, что несколько месяцев тому назад мы смогли поставить новый спектакль, который так и называется "Срезки", это срезки с наших спектаклей, это песни, стихи, это пародии и м... четыре человека: Золотухин, я, Межевич и Филатов — мы играем целый спектакль вот из этих вставных номеров наших спектаклей. То есть, вы понимаете, мы имеем возможность, то, что мы написали, сделать на сцене. А это редкое такое достоинство имеют артисты, потому что обычно артист ведь исполнитель. Как один остроумный человек сказал, что артист — это человек, который произносит чужой текст не своим голосом. Это, правда, на самом деле так. Вот у нас это не так, поэтому работают все с полной отдачей. И вы, когда придёте в театр, увидите, что в нашем театре никто не играет, так знаете как левой ногой, как обычно принято говорить так, ну, на технике что ли, мы, в общем, называем это… ну, никто не халтурит, все играют с потом, с кровью и, как говорится, как в последний раз, с полной отдачей. Вы увидите святой актёрский пот. В некоторых спектаклях увидите, что люди работают с напряжением, как положено. Вот и это тоже, вероятно, вот это такая манера игры, отдача такая в... она тоже воздействует очень на людей, и поэтому к нам так рвутся люди. Ну вот, это немножко, если я вас заинтересовал — моя миссия выполнена.
   Я не буду вам больше говорить о театре. И ещё только вот несколько слов о чём: дело в том, что в нашем театре есть много спектаклей сделанных на чистой поэзии. О Пушкине, например, "Товарищ, верь", о Маяковском "Послушайте", по поэзии Вознесенского, Евтушенко, Есенина. Есть один из самых любимых мною спектаклей, который называется "Павшие и живые" — это пьеса о поэтах и писателях, которые участвовали в Великой Отечественной войне, и многие из них погибли — это Коган, Багрицкий, Кульчицкий. И было им тогда всего, в общем, по двадцать–двадцати одному году, и они ничего не успели сделать в этой жизни, кроме того. чтобы написать несколько прекрасных стихов, повоевать и умереть. И вот у нас сзади висит чёрный бархат, а впереди вспыхивает Вечный огонь. Мы самые первые зажгли Вечный огонь, в Москве нигде не было, даже около стены, мы первые зажгли его. И вот загорелся Вечный огонь, зажглись дороги красным светом, выходят вот эти вот молодые ребята, читают свои стихи и уходят назад. Опять есть поэтическая метафора, они уходят в чёрный бархат, как будто в землю как в братскую могилу. Все уходят вот в этот самый вот чёрный такой в... э... занавес, а по ним снова звучат песни, стихи, музыка — это реквием по погибшим. И я много песен написал для этого спектакля.
   И сейчас с моим другом, актёром нашего театра Иваном Бортником, мы покажем вам маленький фрагмент из этого спектакля, который… в котором будет несколько моих песен и несколько замечательных стихов поэтов участников войны. Итак:
   Перед войной по Москве бродило множество молодых поэтов, мало кто из них успел тогда напечатать свои стихи, но московское студенчество аудитория строгая и живая, знала их хорошо. Тогда-то и появился термин "поколение сорокового года".

<Аплодисменты>
   Спасибо.
   Вот меня очень часто спрашивают, почему я так много песен пишу о войне. Просто для своих песен я всегда стараюсь выбирать людей тех, которые нервничают, беспокоятся, людей в самой крайней ситуации, в момент риска застаю их или, там, короче говоря, доведённых до предела, до отчаяния, ну, таких. Даже для шуточных песен своих, а уж не говоря про серьёзные. Поэтому я нахожу таких людей в военных сюжетах.
 Но это не значит, что я вас сегодня буду потчевать только репертуаром военным. У меня есть много серьёзных песен написанных в шуточном ключе. И вот щас я вам покажу несколько шуток, потому что пришла пора нам с вами поулыбаться. Так. Песня шуточная, которая называется "Песенка о переселении душ". Вот. Вам известно, что мы с вами не умираем, а после смерти душа наша переселяется, так индусы считают, в животных, в предметы в растения, в насекомых, кому не повезёт в каких-нибудь ослов, а повезёт и в людей, вот, а если очень повезёт — то в хороших. Короче говоря, кто куда сможет, тот туда и, значит...

<Аплодисменты>
   Ещё одну песню спою вам про тот свет, но только она весёлая совсем — эта была печальная, а та "Весёлая покойницкая" называется. Под неё развлекаются покойнички.

<Аплодисменты, откашливается>
   Ну, если мы уже об... об атомоби... об автомобилях заговорили, тогда споём ещё одну песню, называется она "Песня автозавистника". Дело в том, что щас многие приобрели себе автомобили частные, а другие, у кого их нет, имеют по этому поводу разные мысли, а когда они их приобретают, у них мысли, конечно, меняются, естественно.

<Аплодисменты, откашливается>
   Меня очень часто спрашивают в письмах мои корреспонденты, что, мол, дескать, не плавал ли я, не летал ли, не воевал ли, не сидел ли, не шоферил ли и так далее. Это из-за того, что почти все мои песни написаны от первого лица. Я всегда говорю "я", но это не только потому что там я кое-что знаю по себе, на своей, как говорится, шкуре, но из-за того, что всё, что мне рассказывают или что я увидел э... от посторонних людей знаю, я, вероятно, просто это постарался так пропустить это через свою душу и голову, как если бы это со мной произошло. Поэтому там, конечно, есть доля фантазии авторской и так далее, но всё-таки это как будто бы со мной, вот так, та… такая манера изложения. Я думаю, что вот из-за этого, может быть, эти песни так люди принимают, как будто бы это — о них. Потому что я вроде бы, как от… от себя лично их пою, и эти песни называются "песни-монологи" и во многих, даже на пластинках пишут «монологи». Ну как хотят, пусть это монологи. Для меня каждая моя песня это не монолог, а наоборот диалог с людьми, которым я её пою. Вот я щас хочу вам спеть песню, которая называется "Дорожная история". И пусть вас не обманывает никогда, когда речь идёт от человека какой-нибудь профессии от имени его — это может случиться с человеком любой, как говорится, профессии, вероисповедания, возраста и национальности, потому что проблемы, которые трогаешь, они принадлежат не только профессии, это, значит, не то что у... У, там, у металлистов силикоз бывает или ещё что-нибудь, нет. А это проблемы общечеловеческие, проблемы дружбы, предательства, надёжности и так далее. Вот такая дорожная история.

<Опущен 1 куплет>
<Аплодисменты>
   Вот у меня из каждого города, в котором я бываю обычно, так, остаются какие-то впечатления и есть зарисовки о каждом из этих городов, там у меня про Ленинград есть, про Куйбышев, ну, всякие, всякие. Вот и одна из последних это "Письмо к другу" которая называется, а… значит, которое было написано в Париже, где мы были. Это к другу, который, значит, не поехал, скажем так, вот, но это неважно. В общем, такое письмо.

<Опущен 1 куплет>
<Аплодисменты>
   Спасибо.
   А вот такая песня, которая предназначена женщинам, она была в пластинке, называется "Она была в Париже", а он не был, конечно.

<Аплодисменты>
   А вот ещё песня. Сейчас очень много разговоров ходит о разных чудесах, которые якобы существуют вокруг нас. Все, значит, многие люди видели летающие тарелки, многие на них летали и есть, которые были в Бермудском треугольнике. А там, говорят, всё пропадает и самолёты, и корабли и если кого-нибудь найдут живого, то тот уже трёкнутый, там, что… а что… что там происходит, никто не знает. Ну и там про то, что на Филиппинах есть врачи, которые якобы режут без ножа и так далее, и так далее. В общем, все как с ума посходили по этому поводу. И я написал такую песню с длинным названием "Письмо в редакцию телевизионной передачи "Очевидное и невероятное" из сумасшедшего дома с Канатчиковой дачи". Вот. Да простит меня Капица, которого я очень люблю, и это совсем не к нему. У нас любят же писать песни… письма в разные редакции, знаете. "Дорогая передача, — например, пишет девушка, — я вчера познакомилась с Колей, он мне сделал предложение, можно мне выйти замуж или нет?"

<Опущено 3 куплета>
<Аплодисменты, откашливается>
   Вы извините, товарищи, что я прерываю ваши аплодисменты, просто… Я попытаюсь вам объяснить почему: дело в том, что я… го… есть такие легенды, про меня ходит много легенд, одна из них, что вот, дескать, я не люблю когда аплодируют. Это неправда, я нормальный человек и я с уважением отношусь ко всему, что делает публика, потому что мы же для вас работаем на сцене, не только для самовыражения, хотя я думаю, что ведь мои выступления не похожи на эстрадный концерт, это скорее встречи. Я думаю, что, конечно, встречаться лучше дома за столом, когда после второй–третьей и так все друг друга любят, и уже и петь не надо, правда. Вот, но тут, к сожалению, этого не получится, но всё равно я приехал в гости к вам в город, а вы пришли в гости ко мне за песнями, так что вот эта атмосфера пускай она у нас будет. И я вам скажу в чём дело: я ведь свои песни раньше, когда писал, я никогда не рассчитывал на такую колоссальную аудиторию, которая у меня будет в будущем, вот такие залы, дворцы, стадионы и так далее. Я писал для небольшого круга моих очень близких друзей. И первыми моими судьями и слушателями были мои друзья. И я им исполнял первый раз. Вот мы сидели там за столом, выпивали или нет, это неважно, а просто мы разговаривали и песни мои была… была, вероятно, просто манера моя рассказать про то что я, э... заметил в это время, что меня беспокоит в жизни и так далее, и так далее, в общем, короче говоря, это возможность поговорить с людьми. Эти песни есть не что иное, как форма беседы со зрителем, с людьми. И вот тогда это было совсем просто уж точно так вот за столом с людьми, с моими близкими. Но всё-таки, несмотря на то, что прошло столько времени, я вот эту атмосферу, которая была — дружественности и такой непринуждённости, что ли, свободы, а самое главное доверия, я вот это вот постарался протащить через все времена, вот и через все зрительные залы. И, конечно, во время написания песен, вот этот вот настрой дружеский, я пытался это сохранить. И думаю, что эти песни из-за этого стали известны и популярны, именно из-за этого дружеского настроя из-за… из-за моего желания и моего доверия к людям, которым я пою эти песни в надежде, что их это также беспокоит как и меня. Что их не только это развлекает, но заставляет, каким-то образом, побеспокоиться, потому что проблемы же даже в смешных песнях, в общем-то, не весёлые. Вот. И из-за этого в... вот если удаётся это сделать со зрительным залом, вот эт... я даже не знаю как это определить словами там. Это ведь ни ухом, ни глазом, ни носом этого невозможно ухватить в зрительном зале, я думаю, что это — вот контакт, говорят, да нет — это не контакт, это есть нечто, что нельзя определить словами, что есть в атмосфере и это позволяет… позволяет вот так разговаривать о чём угодно. И… и я надеюсь, что вы чувствуете себя свободно и спокойно на этих выступлениях, что у вас нет впечатления, что вы там где-то сидите, там артисты работают, а вы тут. У вас есть ощущение, что вы также мне необходимы, как, вероятно, я вам. Вот. И в такой ситуации аплодисменты играют не первую роль, хотя, я повторяю, я к ним отношусь хорошо. Поэтому я всегда, чтобы не разбивать особенно и чтобы успеть вам побольше спеть, их, значит, так немножко, поэтому — вы взорвались — я так руку подыму и вы раз, сразу и всё, хорошо? Что вы в об... что вы, в общем, и делаете довольно дисциплинированно.
   Что?
   ГОЛОСА ИЗ ЗАЛА: <Неразборчиво>. — Динамик у нас вырубили, абсолютно ничего не слышно.
   А почему вы вырубили динамик у них? Ребята, а щас слышно нет? Плохо, да? Подожди, одну минуточку, сейчас мы... щас попробуем чё-нибудь, подожди, щас... А вот так? Всё равно да? Ну, хорошо, тогда я погромче немножечко буду петь, да, чтобы вы слышали, хорошо? Не будем останавливать, потому что...
   Вот я спою вам песню, которая является как бы половиной ответов на те вопросы, которые мне задают в письмах. Песня традиционная, я её всегда исполняю в своих выступлениях, называется она "Я не люблю".

<Аплодисменты>
   А вот совсем старинная моя песня, которую я так вроде вернул, потому что ещё проблема не устарела, называется она "Поездка в город". Шуточная песня.

<Аплодисменты, откашливается>
   Спасибо.
   А вот полушуточная песня. У меня много очень песен, вы знаете, о животных всевозможных, вот, о лошадях, о волках и так далее, а это "Песенка про мангустов". Вы знаете, что мангусты — это такие маленькие зверьки, которые истребляют змей.

<Аплодисменты>
   Ещё одна шутка, которая называется "Диалог у телевизера" или "Диалог в цирке", его так просят называть.

<Аплодисменты, откашливается>
   Вы вероятно… вероятно обратили внимание, что эстрадные певцы не поют моих песен. Не потому что они не хотят, я не даю свои песни из-за того, что… мне нравится как некоторые из них поют, и они обладают хорошими вокальными данными, учатся в консерваториях, поставлены голоса, часто хорошо играет оркестр. Просто это два разных жанра. Песня эстрадная делается отдельно композитором, отдельно поэтом, отдельно певцом. Всегда есть оркестр, рампа горит, всегда есть такая граница между зрительным залом и сценой, мигает свет, меняются номера, короче говоря, там есть много зрелища в эстрадной песне, чего мы лишены. У нас ничего нет, у нас есть только гитара, ваши глаза и, в общем-то, текст есть и больше ничего. Но из-за того, что вот если зрелище снять в эстрадной песне, она очень много потеряет. Вот вы можете обратить внимание, что если вы слушали-слушали песню какую-то, потом захотели увидеть этого певца и послушать как он поёт. Вы придёте и вдруг увидите, что вас никакие неожиданности не подстерегают в зрительном зале. Будет точно также, как вы слышали на пластинке или где-то там по телевидению. Никаких перемен не будет, потому что певец закован в рамки оркестра, который с одной стороны, пом… помогает ему, а с другой мешает, потому что ритм один и тот же. Он не может ничего поменять. Эта песня лишена — не зевай — лишена импровизационности, эта песня малоподвижная. И ещё вдруг выясняется, что они, в основном, обращают внимание на музыку и исполнение — и текст побоку. Иногда слышишь такое, что просто уши вянут, а иногда такое, в чём нет никакой информации. Даже вот, например, я не могу сказать, что полюбилась, но запомнившаяся песня, там, "Яблони в цвету — какое чудо..." Помните, да? Ну а если сказать... ну, "Тополи в пуху, — тоже, — какое чудо..." и всё весны творенье. А если вспомнить и рядом поставить стихи Есенина
          "Всё пройдёт, как с белых яблонь дым.
          Увяданьем золота охваченный,
          Я не буду больше молодым..."
   Сразу станет понятно, что почём, верно? Там вон… там поэзия, а тут не пойми что. Вот. И... песня, которая… авторская песня, мы её делаем всё вместе и текст, и музыку, и возможно, может быть, нарочно простые ритмы, и Бог знает, там, нет поставленных голосов, и всё, но есть другое, что… что ей позволяет такое место занять сейчас. А самое главное — это работа над текстом. Эта песня допускает импровизацию, я никогда не смогу спеть, даже если б я захотел, повторить то, что я пел на предыдущем концерте. Каждый раз другие люди приходят, а так как эта возможность разговаривать с людьми моя, то я не могу за… если разные люди, то нельзя же разговаривать одинаково, как в прошлый раз. И, кажется, что вот здорово получилось, а в другой раз получается по-другому. И можно слова убрать, поменять ритм во время действия ещё сильнее, даже мелодию, понимаете, чего никогда нельзя сделать в эстрадной песне. И ещё всегда есть за словами, за первым слоем слов, есть всегда второй план, есть всегда подтекст какой-то, какая-то глубина в этих песнях. И потому что всегда люди, которые приносят их домой и хотят снова услышать, что в них сказано. Каждый находит для себя то, что ему ближе. Я часто в письмах получаю такие вопросы, где, ну, например, там: «Вы имели в виду вот то-то-то-то, когда Вы писали эту песню?» Возможно, и нет, но это не имеет никакого значения. Если вы увидели то, что вам показалось, значит, так оно и есть. В этом весь смысл, в общем-то, этих песен. Ну, вот так.
   И я всегда против подражания. Щас очень много подражают — наметят себе кумира, и давай подражать, даже голосу, например, моему голосу. Ну, Козловскому понимаю, а мне-то чё подражать. Думают, что вот если выпить холодного пива, сорвать голос, там, "а-а-а", сразу «под Высоцкого» — это неправда. Потому что у меня голос всегда был такой, он от папы с мамой. Я даже, когда был маленьким пацаном, читал стихи каким-то взрослым людям, они говорили: "Надо ж! Какой маленький, а как пьёт!" Вот. <Смеётся, смех в зале> Ну а если говорить серьёзно, есть искусство пародии — это совсем другое дело. Да не надо, сейчас самое интересное, что существует на сцене — это личность человека, индивидуальность. Если он имеет своё мнение, своё суждение по любому поводу, ну, в… о жизни и о смысле её, и о людях, и, конечно, о том материале, который он излагает сам он. Что ты сам-то думаешь — это же интересно, а не то, что ты прочитал или тебя научили повторять, это нехорошо. Нехорошо. Это вообще занятие праздное. Вот. И это, даже в жизни лучше разговаривать с человеком, который, там, сам знает, как относиться к тому или к другому, чем...
   Ну вот, сделав такое глубокомысленное вступление, я хочу вам ещё спеть одну антиалкогольную песню, если уж об этом зашёл разговор. Вот. Хотя мне говорят в Раменском этого петь уже не надо, потому что тут с борьбой покончено уже навсегда. <Смех в зале> Ну вот, судя по… по смеху не… не покончено.
   Чего? Чёй-то тебе новое всё, что, всё было старое что ли? Вот обнаглел ты. Между прочим, я вот уверен, что трёх или четырёх вещей не знаешь, которые я сегодня пел, потому что я их никогда не пел, а ещё говорит: "Давай новые". Я же не могу каждый день новые. Я могу тебе, там, если у тебя норма такая, я приду, скажу: "Сде… Сделай в десять раз больше". Ты сделаешь, нет? Если заплотют, да, наверное, а я, даже если заплотют не могу, потому что у меня всё от вдохновения зависит, понимаете? Вот. <Аплодисменты>                                                                                                                 Короче говоря, в общем, я… я ещё раз объясню: я бы с удовольствием каждый день по двадцать новых вещей пел, но, к сожалению, так не бывает. Не бывает так, это другое дело, это вот сидишь ночью там до… до утра, если кто-нибудь чё-нибудь тебе спустится, там пошепчет чё-нибудь — получится, а иногда и месяц ничего не получается. Вот грызёшь перо или ногти, а не выходит ничего. Думаешь это просто, что ли, это кажущаяся простота, это совсем не так просто. Если вот взять весы и на одну чашу бросить, скажем, то, что я другое делаю: кино, телевидение, радио, театр, концерты, а на другое только работу над песнями, то эта перевесит наверняка, я уверен в этом. Потому что, несмотря на кажущуюся простоту, я вам могу точно сказать, что работы в этом очень много. И поэтому, если не верите, попробуйте сами это делать, потом будете друзьям… тогда посмотрите как это… <Аплодисменты>

<Аплодисменты>
   Спасибо.
   Наконец песня, с которой я начинал работу свою в кино. В ней не ищите сюжета, как обычно в моих песнях. Это набор беспокойных фраз, просто о нашей всеобщей причастности ко всему, что происходит в мире, это песня беспокойства "Парус".

<Аплодисменты>
   Спасибо.
   Значит, на несколько… я отвечу на несколько записок. Ну вот, например, есть записка: "Нам нового начальника назначили". Ну, я вас поздравляю, а если вы имеете в виду, что это название песни, это не моя, У нас нет… у меня нет такой песни, что "Нам нового начальника назначили", вот, я про начальников не пишу.
   Вот… "Пожалуйста, "Чуть помедленнее, кони", это тоже понятно, но, к сожалению, эту песню нужно исполнять с оркестром, как она была в пластинке, и я её не исполняю, это песня для диска. Ну и спойте… вот тоже самое. Вот. Я хочу вам сказать э... вот о чём: дело в том, что у меня много песен, несколько сотен, я даже не знаю сколько, и песен, и стихов, и всевозможных номеров к фильмам и спектаклям, я всё равно всё не перепою, я всегда стараюсь так вот учуяв, что тут в этом зале, чтобы каждому независимо, как говорится, от положения досталось хоть по куску чего-нибудь. Вот. И поэтому э... потихонечку, постепенно, вот вы видите, я был полтора года тому назад, сейчас там кое-чего нового есть и кое-что старое, для тех, которые не слышали. Вот. И можно это продлевать вот эти наши встречи, я потихонечку перепою, тем более, что на подходе целая серия новых вещей. Вот. Я с удовольствием к вам приеду, потому что у вас было хорошо работать и вы улыбались, когда надо и были серьёзны тоже когда надо, короче говоря, вы всё сделали как нужно на этом выступлении. Я надеюсь, что я — тоже, поэтому я вас благодарю сейчас.
   Всего вам доброго, до свидания.
<Аплодисменты>

        Появление сообщений об ошибках при обращении к файлам RealAudio, mp3, txt означает, что к серверу, на котором размещены эти файлы, нет доступа. Повторите запрос спустя некоторое время или на следующий день.
        Об ошибках в работе сайта Вы можете сообщить нам по e-mail .

        Если Вы располагаете любой информацией об этой записи (воспоминания очевидцев, недостающие песни, песни в полном объеме или с лучшим качеством, отсутствующие комментарии, фотографии, публикации с упоминаниями и т.д.), пожалуйста, свяжитесь с нами по e-mail :