|
|
|
|
|
|
И эта песня
тоже теперь устарела, потому что есть зачем ехать на Таганскую площадь. На
этой площади существует театр, который теперь называется просто: Театр на
Таганке — театр, который, несмотря на то, что существует всего четырнадцать
лет, завоевал б... — это небольшой срок: для театра, конечно, — и он
завоевал большую любовь и популярность у зрителей Москвы, Подмосковья и
близлежащих городов. Вот. И не только там, а и в других городах, где мы
бывали на гастролях, этот театр всегда посещали и всегда к нему тянулись.
Были мы за рубежом: в Болгарии, Венгрии. Вот вам, наверное, небезынтересно
узнать, что в Югославии в позапрошлом году на белградском интернациональном
фестивале, который называется БИТЕФ, мы получили (десятилетний юбилейный
фестиваль) мы получили Гранд-при, высшую награду фестиваля, за спектакль
"Гамлет", что мне особенно приятно — я в нём играю роль Гамлета — и
что вам,
вероятно, в первый раз интересно узнать, потому что как-то не принято
освещать успехи этого театра в прессе, — и, я думаю, что по этому поводу
нигде ничего не было написано. Вот. Хотя, действительно, э... это была очень
почётная награда, потому что со всего мира съехались театры, — и вот,
отметили наш спектакль. В этом году во Франции — в прошлом, вернее, году —
мы были в трёх городах: в Париже, в Лионе и в Марселе. И гастроли опять
прошли с очень большим успехом, и опять... я об этом говорю, потому что
кроме единственной публикации в "Литературной газете" совсем не по поводу
гастролей, а по-другому поводу, значит, э... был... было... э... Они
употребили две цитаты, надёрганные из двух единственно критических статей —
из сорока, которые вышли во Франции, — и, значит, создали впечатление у
читающей публики, что наши гастроли там провалились. Это неправда, это ложь
чистой воды. Э... Гастроли прошли великолепно, и мы думаем, что э... за...
за последних десять лет, — французы говорили, — не было такого успеха у
драматического театра, и свидетельством тому снова была премия — высшая
премия французской критики — за лучший иностранный спектакль года, что ещё
труднее было, чем в Белграде, потому что в прошлом году во Франции было
около двухсот иностранных коллективов. И снова они отметили спектакль
"Гамлет", вот и э... все остальные спектакли, во всех трёх городах,
проходили н... с необычайным успехом. А в Марселе, так просто… это — Марсель
южный город, побратим Одессе — там точно принимали как в Одессе, стояли
тридцать минут после этого, хлопали и не спешили домой, как обычно это делают
французы, чтобы, значит, придти домой на кухню, а потом есть. Они очень
любят есть, французы, особенно выбирать... <аплодисменты>
они любят выбирать... Они любят выбирать, правда: они приходят вот в
какое-нибудь заведение, и уже официант изнывает, уже раз пять подходит или
шесть, и говорит: "Ну что вам, что вам?" А они говорят: "Да подождите,
дайте... выбрать", — и вот смакуют, выбирают, выби... А потом только едят.
Вот. Так вот они, значит, вместо того, чтобы делать это, оставались после
наших спектаклей и демонстрировали нам своё приятие, и то что они здесь были
не зря. Так что гастроли прошли замечательно.
Теперь, к
чему я всё это рассказываю. К тому, что, правда, в этот театр попасть очень
т... сложно — многие из вас, вероятно, это знают, что к... Когда бы вы не
проехали по Таганской площади, стоит толпа людей — утром, вечером, ночью. В
тёплые летние ночи ночуют на раскладушках в соседних дворах, для того чтобы
успеть утром к перекличке, и, значит, отмечаются пишут н... номерки на
ладонях, как... как... в общем... как за мукой во время войны, и э...
наконец всё-таки кому-то удаётся за десять дней, за месяц получить билет. А
если это новый спектакль, например, "Мастер и Маргарита", то совсем
невозможно прорваться, даже и за месяц. И... не только из-за того, что, как
некоторые зрители, требуют, предъявляя разные документы, пустить их на
спектакль "Солдат и Маргаритка", в котором, как им рассказывали, показывают
голую женщину. <Смех в зале> Вот. Не
только поэтому хотят придти в этот театр (там, правда, она и не совсем
голая, вот, во-первых, по пояс, а во-вторых, спиной, вот; <смех
в зале> спина красивая; если кого-то интересует... но, я думаю,
здесь нет публики, которая придёт смотреть только на голую спину Нины
Шацкой), а, наверняка, придут посмотреть, как сделано это любимое всеми нами
произведение в этом театре. Сделано оно очень интересно, почти без затрат —
мы не просили денег на этот спектакль, сделали его на старых декорациях.
Значит, надо прорваться через кордоны п... пожарников, милиции, дружинников,
упасть на колени перед дирекцией и сказать: "Здрасьте, мы из Дубны", — и они
всё равно ничё не сделают... <Смех в зале>
Тогда нужно найти кого-нибудь из нас, меня, например, сказать: "Володь,
помоги", — я уж буду чего-нибудь придумывать... Только не все сразу, потому
что театр маленький у нас. <Смех в зале>
У нас шестьсот пятьдесят мест, но, правда, нам строют новый — большой — на
семьсот пятьдесят. <Смех в зале>
И... и к... строют его недавно, вот уже ч... не прошло и четырёх лет, как
стоит коробка. Вот. Так что к десятилетнему юбилею Олимпиады, я надеюсь, мы
туда <смеётся> въедем... <Смех
в зале> Но дело в том, что... Дело-то всё равно обстоит лучше,
чем м... мы с вами предполагаем, потому что нам, по-моему, удаётся отбить
старый зал. Потому что старый зал всё время хотят сломать — он мешает
какой-то магистрали. Причём, сталы… старый зал наш хотят сломать, хотя там
даже высту... выступали все… всевозможные деятели революции, и даже Владимир
Ильич там выступал, и мы всё время об этом говорим... У нас визит... висит
мемориал. Но они говорят, что, ну что делать — всё равно надо ломать. Вот.
А рядом — ресторан "Кама" и, вот... и его ло... мы хотим уже ломать, но
они его не
дают ломать, потому что, говорят, там Есенин с Маяковским встречались. <Смех
в зале> Ну вот, тогда в сердцах один раз Любимов крикнул э...
этим самым строителям, что "а у меня — Вознесенский с Высоцким, так что же <смеётся>
делать?" Но всё равно, пока идёт тяжба; я надеюсь, что мы её выиграем, —
тогда у нас будет три зала: вот этот, в котором мы играем и начинали
работать; новый, который уже почти построен, и вот никак не достроится; и
третий — маленький зал, на двести пятьдесят человек, который уже готов, и в
котором, возможно, мы будем играть бенефисы и творческие вечера артистов. Я
позже скажу вам почему. Значит, в
чём, если говорить серьёзно, секрет популярности этого театра. Ну, мне
кажется, первая причина, что театр имеет свою чёткую и внятную позицию, с
которого его... его не могут сбить ни доброжелательные критические статьи,
типа, как в "Правде" недавно... Напечатали странную статью, на мой взгляд, о
том, что Хмельницкий ходит между публикой. Вот. Мы ждали серьёзного разбора,
но "Гоголь молчит". Теперь, э... м... значит, имеет позицию... она была
декларирована давно уже, четырнадцать лет тому назад, в спектакле "Добрый
человек из Сезуана". Мы с неё не сошли, с этой позиции. И э... высказывается
она чётко, откровенно, и, самое главное, в этом театре зритель не чувствует
себя только пришедшим созерцать или, там, развлекаться, или, наоборот, ну,
скажем, даже печалиться или задумываться — нет, зрители чувствуют, что они
необходимы в этом зале. Потому что в этом зале созда... существует и
создаётся почти на каждом спектакле атмосфера доверия, доверия, потому что
люди, которые работают на сцене, абсолютно уверены, что те, кто сидят в
зале, точно так же беспокоятся о том, что происходит в этом мире, и то, что
будет происходить на сцене. И ещё... И не из-за того, что у нас выхода, там,
с разных сторон, что мы играем иногда, там, на лестницах, выходим с боков,
что у нас, там, какие-то мигалки, световые занавесы, что, вроде, только
чудно. Ничего подобного, не от этого. Именно из-за того, что в... з... когда
люди приходят и к ним обращаются впрямую, иногда даже бросая играть роли, —
у нас есть такой брехтовский приём отчуждения, который мы пользуем в других
спектаклях, когда бросаешь играть роль, выходишь прямо к зрительному залу —
и начинаешь разговаривать с ними либо монологом, либо песней, зонгом —
впряву... впрямую от имени театра. И я думаю, что это н... не шокирует
никаким образом публику, которая теперь искушена невероятно: информации п...
уж так... столько нам льют в уши и в глаза, — и с телевидения, радио, газет,
и телефон, и сплетни, — что просто голова кругом идёт. И поэтому, когда вот
так вот чётко и внятно разговаривают со зрителем, действительно на равных, и
действительно дорожа людьми, которые сидят в зрительном зале, — я думаю,
из-за этого хочется приходить в этот театр. Потому что, если вы приходите во
многие другие места и коллективы, там, театральные, то, вот, есть
пресловутая четвёртая стена, рампа и м... могут... может быть, даже и не
быть зрителям — актёры сами получают большое удовольствие, общаясь друг с
другом, и, в общем, не так необходима публика им, — это есть демонстрация. А
у нас есть зрелище и действо. И из-за этого люди, мне кажется, идут в этот
театр. И ещё: м... этот театр не похож ни на кого даже по форме — почти
каждый спектакль сделан в нём необычно, удивительно. Никогда вы не увидите
декораций в привычном смысле этого слова: мы не малюем задников, где
нарисованы звёздное небо, там, или... н... не делаем фанерных деревьев, не
городим павильонов, где есть стол, стулья, там, выходы, входы и так далее.
Этого почти никогда вы не увидите у нас в театре. Существует... в каждом
оформлении каждого спектакля есть поэтическая метафора, символ. Вот,
например, если вы по... посмотрите спектакль "Пугачёв", о котором я п...
почти всегда рассказываю, то вместо того, чтобы увидеть берег реки Яик, где
происходит действие, откроется занавес — стоит гигантский помост из
грубо струганых досок, который опускается к зрителям; стоит плаха впереди; в
эту плаху воткнуты два топора, и иногда она накрывается золотой парчой —
превращается в трон, а топоры — в подлокотники трона, садится императрица,
ведёт диалог с двором... А в это время на сцене четырнадцать есенинских
персонажей, по пояс голые мы играем, босиком, с цепью и топорами в руках, и
это даёт ещё такую дополнительную нервность, когда э... ост... остриё рядом
с обнажённым телом... И вот этот клубок тел с каждой следующей секундой, с
каждой следующей... картиной катится всё ближе, ближе, ближе к плахе, и в
этом есть метафора поэтическая, та, что восстание захлебнётся в крови, что
оно всё равно обречено на провал, и что его подавят, этот бунт, жестоко. И
вот — всё ближе, ближе, ближе к плахе, и только время от времени врубается
топор в помост, и один из персонажей вываливается из этого клубка тел и
подкатывается к плахе — и голова его оказывается около двух топоров... И вот
такое условное решение смерти — даже смерти! — вместо того, чтоб делать
выстрел за кулисами, там: "Пу!" — кто-то схватился за сердце, потекла
краска — это уже теперь никого... никого не обманешь, все прекрасно
понимают, что артистов никто не ранит, никто не убивает, хотя надо было бы,
наверное, если плохо играют. Вот. <Оживление в
зале> Вместо этого вот такое условное решение — даже — смерти
работает ещё сильнее. Мы играем без гримов, почти без гримов. Вот я,
например, играю роль семидесятилетнего Галилея, не рисуя себе ни глубоких
морщин, не клею бороду и усы и не стараюсь на него походить. Потому что не
это самое главное — весь вопрос в том, что с ним происходит, а не как он
похож на человека, это... которого он играет или нет. Тем более, что
написано это в этом веке, вопросы там трогаются современные, вечные, поэтому
чё огород городить и притворяться! Ну вот, и тем... ведь... этот театр
начинался с Брехта, а Брехт исповедовал принципы уличного театра — театра, в
который... в котором могут участвовать все, который может случиться здесь,
вот сейчас, у вас на глазах. И эта
примета настоящего искусства, когда ничем не нужно э... затуманивать вам
мозги, а просто, если привлечь вас идеей и полной отдачей своей, тогда...
зритель охотно идёт на эти правила игры. Потому что ведь раньше, несколько
веков тому назад, приходила какая-то бродячая труппа, и на площади, на
камнях старых, либо на фоне какой-нибудь стены дома, начинали играть и
Шекспира, и... греческую трагедию — и приходили люди, становились в кружок;
и у них не было ни света, никакого занавеса, ничего они с собой не делали,
иногда только играли в масках, — а искусство было. Было искусство, потому
что если бы его не было — людям не давали денег, потому что там в конце —
шапка по кругу — кто сколько даст, верно? И если б никто ничё не дал, они б не могли существовать. А они
всё-таки выжили, эти коллективы, и вот во что всё это превратилось теперь —
вы видите, значит, театры, с постоянными труппами и так далее. И это оттого,
что у каждого в душе в... остался маленький уголок от детства,
безусловно, потому что театр — это игра, а все... все всегда играли —
начиная с детства, да и некоторые и по сей день. Вот и поэтому с... у нас в
театре, вот,.. ни... ни... ни... не зачумлено вот этими вот ненужными
оперными атрибутами, а есть иногда просто в очень яркой форме обнажённая
авторская идея. Это второе, о
чём я вам хотел сказать, — о зрелищности, и наконец, третье и, по-моему, на
мой взгляд, одно из са... одна из самых главных причин — из-за чего так
тянутся люди в этот театр — это то, что наши артисты, кроме того, что они
исполнители ролей, исполнители, ар... профессия исполнительская. Как один
человек остроумно выразился, артист — это человек, который произносит чужой
текст не своим голосом. Вот у нас это немножко по-другому, потому что
многие артисты нашего театра пишут, люди пишущие, и имеют счастливую
возможность воплотить вот это, то что они сочиняют, то, что они сотворят, на
сцене нашего театра. Это большое счастье, потому что... Я, например,
предпочитаю в каждом человеке творца, а не исполнителя, хотя исполнительская
профессия, если — делается честно и на высоком уровне — тоже прекрасно (вон
Рихтера посмотрите, как...) Вот. Но там всё-таки есть допуск, в музыке,
потому что всё-таки там есть творчество: он может немножко по-другому,
как-то по-своему это трактовать, но всё равно — чужое, по чужим нотам,
верно? А вот если ты сам написал и ещё это сыграл...
<—>
...а это
всегда летит через рампу, это видно, когда перед вами работает человек, а не
халтурит, когда он не говорит на разные голоса, там, так скажет или так —
нет, а когда есть работа, и это... больше всего сейчас ценят — я, например,
это ценю очень, вот, — и так думаю, что и зритель — видит, что перед ним
работают, что "ходит пол ходуном", что б... иногда... пусть срывают голоса,
иногда и не чисто выговаривают, но зато — по-настоящему, ино... и очень
часто бывают в очень высокой степени нервного напряжения, творческого
напряжения, наши артисты. Это видно, и это привлекает людей. Ну вот, у нас,
например, в театре есть несколько человек, которых вы знаете как артистов...
Вот Валерий Золотухин. Оказалось, что он очень интересный писатель — вышло
две повести, щас книжка вышла у него отдельно. Я — пишу песни, стихи,
музыку. У нас есть композиторы. Лёня Филатов — пишет изумительные пародии,
на мой взгляд, пародии замечательные, по-настоящему интересные пародии, а не
такие, как вот мне только недавно показали, значит, пародию на меня — не
спросившись — у Хазанова, значит, в спектакле, омерзительная, на мой взгляд,
пародия, написанная Хайтом... Они считают себя людьми левыми, не знаю из
каких соображений, во всяком случае, вот в этой пародии, они выглядят просто
отвратительно, на мой взгляд. Это самый, какие-то... ну, в общем, я не знаю,
если у вас будет возможность с ними встретиться, с Хазановым и его авторами,
э... и вы услышите это — вы сами это поймёте... Мне просто даже э...
как-то... показалось это, по меньшей мере, странным. Если в этом нет никакого
намерения, Бог с ними, — всё равно неприятно, а если в этом есть намерения,
надо — в суд. <Смех в зале>
Вот.
Значит, э...
теперь. Ну и, давайте теперь на этом... Я сегодня буду вам показывать песни,
больше всего — песни. Я не буду вам читать стихи, не буду вам показывать
отрывки из спектаклей, будут только песни, с маленькими вот такими... Если у
меня уж лекция от книголюбов, и я не привёз никакие, там, с собой... вот,
сзади, чтобы, вот... "надои", там, или ещё что-то... па... "падёж скота" и
так далее, вот, я буду иллюстрировать песнями своё выступление, будут,
значит, только песни.
Теперь а...
из... из-за чего я так много — о театре. Потому что без... без этого театра,
вероятно, я не стал бы продолжать в таком качестве работать, в котором я
когда-то начинал. Я начинал — вы помните — писать такие... у меня были и
блатные песни, и уличные, и такие э... дворовые песни, и потом это всё
немножко как-то так о... об... обросло, как снежный ком, и потом приобрело
даже другие очертания — именно из-за того, что я работаю в этом театре,
из-за того, что у нас замечательная компания, из-за того, что у нас бывают
люди, — мы не только в своём соку варимся, — и не только актёры, поэты,
композиторы, замечательные, дружат с нашим театром и работают у нас, а даже
и учёные... Кстати, мы учёным обязаны во многом открытием нашего театра, и у
нас бывают не... и люди разных самых профессий, очень высокого уровня, очень
интересные люди. И я думаю, что из-за этого мне... я... я стал продолжать
писать, и вот, значит, пишу то, что я делаю сейчас.
Ну вот. Есть
в спе... в театре в нашем, в репертуаре театра, несколько спектаклей,
сделанных на чистой поэзии. Это спектакли о Пушкине, о Маяковском, на поэзии
Вознесенского, Евтушенко, ну, Есенин есть. Есть, вот, спектакль, который я
больше всел... всего люблю, называется он "Павшие и живые", пьеса о поэтах и
писателях, которые участвовали в войне. Одни из них погибли, другие живы до
сих пор, и они написали о том времени и о своих друзьях... А мы в этом
спектакле впервые зажгли Вечный огонь, впервые в Москве. У нас горит...
горит пламя Вечного огня, вот уже шестьсот раз весь зрительный зал встаёт,
чтоб почтить память погибших минутой молчания, и по трём дорогам выходят
поэты, читают свои стихи, а потом г... дороги вспыхивают красным — и они
уходят назад, у нас сзади висит чёрный бархат. И вот опять метафора
поэтическая: в чёрный бархат уходят, как в землю, как в братскую могилу, а
по ним снова звучат стихи и песни их друзей — такой реквием по погибшим... И
я написал несколько песен для этого спектакля. |
|
|
|
|
|
|
<Опущен 1
куплет> <Аплодисменты>
Спасибо!
Благодарю вас! Вы,
пожалуйста, извините, что я всё время подымаю руку и прерываю ваши
аплодисменты. Это по привычке, потому что мне всегда не хватает времени, и я
всегда хочу как можно больше успеть спеть, и из-за этого как-то так н... на
середине, на пике... Вот и про меня из-за этого ходят всякие легенды, что,
мол, я, вот, дескать, не люблю, когда аплодируют. Это неправда: я нормальный
человек и с уважением отношусь ко всему, что делает зритель мой, тем более,
что всё это сделано для вас, и, вы понимаете, м... э... эти... Я свои
выступления н... никогда не называю "концертами". Потому что я меньше всего
хочу, чтобы это походило на концерты — для меня это встречи каждый раз с
людьми, которые... которые мне, поверьте мне, может быть, больше даже дают,
чем вам. Потому что у меня есть счастливая возможность высказать то, что
меня беспокоит и волнует такому большому количеству людей — это не каждому
дано... Вот мне просто очень повезло в этом смысле... Я их ценю, эти
встречи, люблю их, стараюсь как можно больше успеть... проинформировать,
там,... людей, и э... Я начинал когда писать свои песни вообще, вот, давно
уже, поначалу, я никогда не рассчитывал на такие колоссальные аудитории,
которые будут у меня в будущем. И не думал, что я буду где-то петь в разных
местах. Я писал это для очень узкого круга своих очень близких друзей.
Компания была тогда интересная, было нам... немного лет, и мы... у нас были
большие перспективы, и некоторых из этих... ребят уже и нету: вот, например,
Вася Шукшин был тогда с нами полтора года — вместе мы жили в одной квартире,
его больше нет; Лёва Кочарян — такой... режиссёр с "Мосфильма", его тоже
больше нет... А из теперь работающих и живущих — и Тарковский, которого вы
знаете, и писатель Макаров Артур, ещё несколько человек — это из известных,
и есть несколько людей, которые никакого отношения вот к таким публичным
профессиям не имеют. Вот. Но я всё равно... Я помню, какая была атмосфера
тогда, когда я вот первый раз им показывал. Вот я напишу чё-нибудь и
покажу сразу. И я... была атмосфера доверия, такой раскованности,
непринуждённости, свободы полной и, самое главное, — дружественная
атмосфера. То есть, я видел, что им нужно, чтобы я им пел, и они хотят
услышать, про что я им расскажу в песне. То есть, это была манера что-то
сообщать и как-то разговаривать с моими близкими друзьями. И вот, несмотря на
то, что прошло так много времени, я всё равно через все эти времена и все
эти залы стараюсь протащить вот тот настрой, который был у меня тогда. Я
думаю — может быть, эти песни стали известны именно из-за того, что в них
есть вот этот дружеский настрой, и... и... и это вот... И это желание,
чтобы... чтобы тебе д... доверяли люди и... и желание рассказать, как... как
о чём-то необходимом, поэтому и... и слушают так, как будто бы, вот, дома. Я
понимаю, что дома было бы лучше, потому что там — за столом, сидишь, после
второй–третьей уже и петь не надо, потому что и так всё... <оживление
в зале> все друг друга любят или... Или наоборот, поют
хором... Но всё равно, я приехал в гости к вам, в ваш город, а вы пришли в
гости ко мне за песнями, и пусть это будет, вот, правда, как дома. И... и
в... такой атмосфере, в... в том, что создаётся в зале ни... Ну, понимаете,
э... я бы мог, там, к... вот, смена номеров, в концерте когда, там, уходят,
приходят, уходят, приходят, свет мигает, гасится, там, "а-а!" — к... шум,
крик, там, уйдёт артист, покобенится минуты три — выйдет, поклонится, снова
попел... — и это всё тоже даёт, это — зрелище. Вот. А у меня этого нет — у
меня есть гитара, ваши глаза — и больше ничего — и то, что я хочу вам
рассказать, это... э... Но это много очень, и если вот это... создаётся —
то, что не ухватишь ни ухом, ни носом, ни глазом, а каким-то там, я не знаю,
там, шестым каким-то чувством, — как хотите называйте, — контакт, атмосфера
— что угодно, это для меня самое ценное. Поэтому аплодисменты — не главное.
Я почему вам так долго про это объясняю и задерживаю ваше внимание — мне
кажется, что это довольно любопытно, чтобы понять просто э... э... то
занятие, чем к... каким я занимаюсь, авторской песней. Она др... Это другое
совсем, она... Мне не нужно никаких сцен, никаких рамп, никаких фонарей — я
пел в ангарах, в подводных лодках, на аэродромах, на полях... в... гиган...
на гигантских стадионах, в комнатах, в подвалах, на чердаках — где угодно,
это не имеет значения, для неё не нужна обстановка — для неё нужна
атмосфера, для песни авторской. Вот поэтому я н... н... н... так... я их...
я их не выпрашиваю, наоборот, стараюсь, чтобы... Как... ну, в общем, короче
говоря, если очень захочется взорваться, — так, я подыму руку — вы... не
надо: я больше успею. Теперь...
э... Я хочу вам показать несколько песен, совсем которых вы не знаете, это
песни... такие вот... песни-зарисовки. Они даже не тянут на песни, потому
что в них н... нету ни... второго плана, ни... ни одной проблемы, которая
исследуется, есть случай — то, на что упал взгляд в данный момент. Я помню,
такие зарисовки привозил из разных городов. Вот у меня была зарисовка о
Ленинграде такая: |