В.ЯНКЛОВИЧ: ...Таганке. Сегодня тема нашей встречи: поэтический театр, поэзия, музыка в театре и кино. Вести её будет член Союза кинематографистов, артист театра и кино Владимир Высоцкий. Мы все, конечно, знаем Владимира Высоцкого и по фильмам по… по спектаклям, но сегодня мы будем слушать и в… знакомиться с ним, как с поэтом. Его поэтическое творчество не менее интересно, а даже, на мой взгляд, более интересно… хотя я не хочу проводить какие-то параллели между его творчеством в театре и в кино и его поэтическим творчеством, но он сам говорит, что если вот так положить на весы всё, что он делает в театре, кино, на телевидении, на радио, на выступлениях и только работу над песней, то, вероятно, эта тя… чаша весов, на которой будет находиться работа над песней — пре… перевесит. Поэтому этот тяжкий, горький, но и благородный труд поэта ему очень дорог, и то, что он собирает огромные аудитории, не только вот таких залов, но и стадионов, и цирков, где он иногда выступает с… многотысячные аудитории собирает много слушателей — это говорит о том, что поэзия его нужна, любима, понятна, главное — вдохновляюща. Так сложилась творческая судьба Владимира Высоцкого, что он в театре занят, в основном, в ролях классического репертуара, как художник он обладает… как поэт — очень цепким, очень острым социальным взглядом и, конечно, не может пройти мимо того, что творится в жизни — всё он схватывает своим таким поэтическим оком и, конечно, выражает в своих стихах, песнях, "песнях-монологах". Я с большим удовольствием представляю слово поэту Владимиру Высоцкому.
<Аплодисменты>
   Подождите, рано ещё.

<Аплодисменты>
   Спасибо.
   Я очень попрошу... я попросил, но тут мне как-то не откликнулись. Зажгите свет в зале, пожалуйста, а? Свет. Вот хорошо. Стало более или менее прилично, потому что... А то это как-то, как эстрадный концерт. Знаете, как? Ле... лепят фонари в лицо, и зритель может даже уйти, а певец и не заметит. <Откашливается>
   Значит, я начал нарочно с песни, чтобы вы не подумали, что к вам приехал кто-нибудь другой, это во-первых. Вот. А, во-вторых, ещё и потому, что это была первая песня, которую я написал для фильма. А песни, они, в отличие от людей, если она того стоит, песня, она дольше живёт, потому что хороший человек — он много беспокоится, нервничает, и помирает раньше. А вот песня — нет. Ей можно продлить жизнь. Вот я написал её для фильма, потом в пластинке спел, а потом её пою своим друзьям и вот на выступлениях. Так что уже от меня зависит и от вас, конечно, скоко она будет жить. Вот. Ну, это было вместо представления.
   А теперь несколько слов о работе, о театре, потому что много из того, что я делаю, причиной тому было то, что я стал работать в этом Театре на Таганке. Я работаю в Мо... в Театре на Таганке. Таганка — это площадь в Москве, вы её знаете. Она знаменита тем, что на ней раньше была тюрьма и театр. Значит, и была тюрьма, действительно, была знаменитой, там сидели политкаторжане и даже молодой Маяковский, юный совсем, принимал участие в подкопе под эту тюрьму, чтобы выручать политкаторжанок. И политкаторжан тоже. И вот <смеётся> тогда был побег политкаторжанок. Ну, это шутки, а была песня, вы помните, да?

   Ну вот. "Таганки" больше нету, её сломали, потому что в театр, который был на этой площади, ходили меньше, чем в тюрьму. Значительно реже. <Смеётся> Вот. И театр, значит, когда тюрьму сломали, театр реорганизовали. Я помню, я по поводу театра-то не знал, а по поводу тюрьмы даже написал такую песню, в которой были строки:

   Вот. Эта песня тоже устарела теперь, потому что есть за чем идти на Таганскую площадь. На Таганской площади стоит старое здание, в котором работает новый театр. Он существует всего четырнадцать лет. Это небольшой срок для театра. Но он завоевал большую популярность и известность, и любовь у зрителей Москвы и других городов, где мы бывали на гастролях.
   Были мы за рубежом — в Болгарии, в Венгрии, в Югославии. Вот в Югославии, например, может быть, вы этого не знаете, у нас как-то почему-то в нашей прессе не сильно освещают всё, что касается нашего театра, вот, и мы по... завоевали там Гранд-при — высшую награду фестиваля. Получили эту награду за спектакль "Гамлет". Мне это особенно приятно, потому что я в нём Гамлета играю. А вам это, вероятно, любопытно, потому что повторяю, кроме, например, какой ли... такой странной публикации в "Литературной газете" даже про гастроли во Франции в прошлом году… Мы были в Париже, в Лионе и в Марселе, зрители наши и читатели получили абсолютно превратное представление, потому что там были... было много передёрнуто, а самое главное, там был тенденциозный подбор цитат. Там было две цитаты, единственные две ругательные статьи, которые они отыскали среди сорока с лишним других, в которых отдавалась дань искусству театра и были серьёзные разборы пьес и всего, не... у нас же ведь об этом совсем ничего ведь не писали. А судя по этой статье, которая была единственной, написана была в неприличном, по-моему, тоне, вот, кроме этой статьи ничего не было. И из-за этого у многих сло... сложилось впечатление, что театр вообще там прошёл плохо. Это неправда. Мы прошли прекрасно. Я бы даже сказал вам — блистательно, потому что за последние несколько лет ни один драматический театр во Франции от нас не имел такого успеха колоссального. Вот. И мы играли в трёх городах. И снова свидетельством этому, этого успеха, было... была первая премия французской критики, которую мы получили, как за спектакль "Гамлет" тот же самый, как за лучший иностранный спектакль года. А надо вам сказать, что там было двести коллективов в прошлом году, поэтому можете сами судить, что конкуренция была очень приличная. Значит, они вот нас отметили.
   Теперь, почему... в чём секрет популярности этого театра, почему к нему такой интерес. И это правда, я не... не преувеличиваю, ни на йоту. Если вы поедете мимо Таганки даже рано утром, вы увидите там, особенно, сейчас, в мороз, таких скукоженных людей с номерками вот тут, на ладони. Они их берегут, как зеницу ока. Не моют руки. В общем, как за мукой во время войны. А иногда в тёплые летние ночи ночуют на раскладушках в соседних дворах. И есть, в общем, единственная возможность попасть, особенно, на новые спектакли, ну, скажем, на "Мастер и Маргарита". Некоторые люди, которые читают и что-то соображают, они идут на Булгакова, на "Мастер и Маргарита". А некоторые идут на, значит, на какое-то странное название "Солдат и Маргаритка", например, или "Правда ли, что у вас там показывают голую бабу?" — и так далее. <Смех в зале> Вот. Но, в основном, публика у нас в театре хорошая и она... она уже образовалась за эти четырнадцать лет, своя публика. Вот. И поэтому попасть очень сложно. И нужно прорваться через кордоны милиции, пожарников, дружинников, там, пройти, упасть на колени перед директором, сказать: "Здрасьте! Мы из инсти..." я забыл, как вы называетесь, "весов", "мер и весов", может быть, не знаю. <Смех в зале> Вот. И, значит, он всё равно ничё не сделает, потому что он этого института не знает. Ну а нужно... единственная возможность — это найти там меня, или кого-нибудь из друзей, сказать: "Володя, помоги!" — и я обязательно чего-нибудь придумаю. Ну, не всем сразу, а так, по два, по одному, потому что... <смеётся> потому что у нас театр маленький, на шестьсот пятьдесят мест. Но нам строят новый, большой, на семьсот пятьдесят. И строят его — совсем недавно начали, года четыре назад, вот, и закончат примерно так, я думаю, в десятилетний юбилей Олимпиады. Вот. Ну, мы там боремся за сохранение прежнего зала, потому что при переходе в новый театр многое теряется, и совсем не знаешь, как там будешь работать. И мы хотим сохранить наш старый зал. Идёт большая тяжба между чиновниками и искусством, как всегда, но только уже строительными чиновниками. Ну, нам не привыкать, значит, вести эти всевозможные пререкания с другими чиновниками, которые культурой заведуют, а уж со строителями общий язык, я думаю, мы найдём, хотя сейчас такая лихорадка предолимпийская, и это сложно. Но мы хотим сохранить старый зал. И, вероятно, скоро вы увидите целый комплекс на Таганке, где будет два зала, и ещё один маленький зал, где мы будем играть... Он уже готов. Где мы будем играть, знаете, такие бенефисы или творческие вечера артистов. Там будет театральное кафе, которое, возможно, будет работать и ночью. Там будет, может быть, открытый зал. В общем, планы обширные, колоссальные, так что на Таганке будет совсем скоро интересно. Вот. Ну а если говорить серьёзно, то, мне кажется, есть несколько причин тому, что этот театр так, вот, посещаем, и... и... и к нему такой интерес.
   Первая причина та, что театр имеет свою позицию, которую он заявил спектаклем "Добрый человек из Сезуана" ещё четырнадцать лет назад. Позиция эта чёткая и внятная, честная, гражданская позиция. Высказывается она откровенно. Никто фигу в кармане не держит, а разговаривают с людьми на равных. Вот это вот главное: на равных и с доверием. И наш зритель не чувствует себя только соглядатаем, созерцателем или человеком, пришедшим развлечься или задуматься. Он чувствует себя необходимым в этом зале. Потому что у нас есть такой приём, это брехтовский приём отчуждения, когда бросаешь играть роль, и уже работаешь с публикой не от имени персонажа, которого играешь, а от своего имени, то есть от имени театра и высказываешь позицию театра. И автора, естественно, потому то мы бы его не брали, если бы это не было нашей позицией, высказывается впрямую — либо монологом, либо какой-то песней, либо зонгом. И в сопровождении инструментов, гитары или аккордеона. Многие из нас владеют этим бесхитростным инструментом. Вот так прям выходят к зрителям во время спектакля и начинают прямой разговор со зрителем. И не только из-за того, что мы выходим с боков, сзади, сверху, прыгаем, там, с балконов и так далее, что действие происходит иногда в зале, и, якобы, вот, мол, дань моде, и это нечто, лишь бы почуднее. Нет, ничё подобного. Дело в том, что это есть просто в… способ не... не то, что вовлечь людей в действие, а мы их совсем не хотим, чтоб зритель принимал участие в нашем спектакле. Нет. Мы хотим ему доказать и показать, нашему зрителю, нашей публике, что он нам необходим, что мы ему полностью доверяем. И это, вероятно, привлекает людей, когда с ними разговаривают откровенно и на равных. Понимаете? Вот. И из-за того, что вот есть это доверие, доверие — вот точное слово, которое я нашёл, у... у зрителя к нам, а у нас — к нему, есть удивительный контакт, очень часто происходит это в нашем театре, который ничем не заменишь, никакими аплодисментами и эффектами. Есть контакт. Мы абсолютно уверены в том, что люди, которые сидят у нас в зале, так же заинтересованы этой проблемой, как и мы. Потому что мы же живём в одно время, в одно время. Нас беспокоят, вероятно, с вами абсолютно одни и те же вещи. Вот. И де... сделаны эти спектакли современными людьми, которые живут сейчас и для тех людей, которые живут сейчас. Вот. И мы надеемся, и никогда почти не разочаровываемся в том, что людям у нас интересно. И, значит, они нам необходимы. Необходимы. Без них не может происходить никакой спектакль. В других театрах может и без зрителей. Понимаете, так — четвёртая стена, и играешь. Нам он необходим. Вот это вот — важная часть.
   Ну, потом, форма. Театр имеет своё лицо. Форма. Всегда каждый спектакль сделан в яркой форме, в форме зрелища, которое всегда не только поражает и удивляет, а всегда соответствует тому, о чём мы играем. Ну, напр... Почти... В наших декорациях нельзя сыграть ничего другого, только этот спектакль. И никогда вы не увидите привычных декораций: намалёванных задников или каких-то павильонов, там, столы, стулья, двери где-то, точный балкон и так далее. У нас этого нет, потому что Брехт, с которого мы начали, он вообще пропагандировал принципы уличного театра. А уличный театр имеет свою историю многовековую. И так было очень давно уже, в средние века, во всяком случае, безусловно, приходила бродячая труппа, и прямо на камнях площади, либо в каком-то дворе, расстелив тряпку, на фоне какой-то стены начинали играть. Только зазывала кричал: "Приходите посмотреть трагедию, там, бессмертного Еврипида!.." — или Шекспира. И люди приходили с... в кружок и начинали перед ним разыгрывать вот эту самую пьесу. А у них не было ничего, они не старались походить на персонажей, которых они изображали. Не клеили себе бороду, усы, там. Только маленькие детали, иногда — маски. Смотря, что это было — комедия, трагедия. Вот. Либо... Про... И никаких декораций, и никакого занавеса, и никакого освещения. А спектакли шли. Иначе бы эти театры не могли существовать, потому что в конце спектакля — шапку по кругу, кто сколько даст. Понимаете? И если бы они играли плохо, то им бы никто ничё не дал, просто все бы разошлись. Это щас зарплату платят, даже если ты плохо играешь, а тогда — нет. Тогда они не будут платить, и всё. Вот. И, значит, а они существовали. Значит, играли хорошо. Я думаю, что в этом была вина и зрителя, потому что зритель был наивен, и он домысливал то, чего не было перед его глазами, но ещё, вероятно и потому, что сейчас, хоть он, наш зритель, и искушён более, и на него такой поток информации выливается ежедневно: радио, телевидение, газеты, сплетни, телефоны, там, что хочешь. Он прямо весь погряз в информации и не знает, как от неё отмахнуться. Он искушён, этот зритель. Но всё-таки, я думаю, что в душе у каждого человека всегда... остался какой-то уголок от детства, который приоткрывается для искусства, для игры, потому что театр — это прежде всего игра.
   И ему совсем неважно, что он придёт в наш театр, откроется занавес, и вместо берега реки Яик в спектакле "Пугачев", драматическая поэма Есенина, он вдруг увидит помост из грубо струганых досок, гигантский помост, который опускается вот так вперёд, к авансцене, впереди стоит плаха. В неё воткнуты два топора. Иногда эта плаха накрывается золотой парчой, превращается в трон. Прямо на глазах зрителя. А топоры — в подлокотники трона трансформируются. И садится императрица, ведёт диалог с двором. А в это время там, на этом помосте, четырнадцать есенинских персонажей, мы играем по пояс голые, босиком, с топорами в руках и цепью, и весь этот клубок тел с каждой следующей минутой всё ближе, ближе, ближе подвигается к плахе. И в этом есть метафора поэтическая, в этом есть символ всего спектакля — что восстание захлебнётся в крови, что всё равно оно обречено на провал, что он будет жестоко подавлен, этот бунт. Вот. И... и вот в этом движении к плахе, в этом заключена большая мысль, и это даёт дополнительную нервность, и с самого начала как-то вздёргивает действие на ступеньку выше. И только время от времени врубается топор в помост, и один из... из персонажей вываливается, подкатывается к плахе, и голова его оказывается между двумя топорами. Вот это условное решение смерти. Театр условный, и даже смерть, вот видите, решена условно. Вместо того, чтобы за кулисами сделать: "Пу!" — он схватится за сердце, потечёт краска.
   Щас никого не обманешь. У них... Все знают, что никого из ар... из артистов даже не ранят, хотя надо было бы, наверное, если плохо играет. Вот. Но у нас никогда не делается такого прямого... прямого натурализма, что, мол, застрелил — и давай прикидываться, как меня убили. Нет. Это совсем не имеет значения. И зрителю это неважно. И если он видит, что люди знают, ради чего они играют, и если ему интересно то — та проблема и тема, которую разрабатывают на сцене, ему неважно, что нет декораций, и нету рисованного задника, малёванного, там, солнца или звёздного неба. Настоящее, кстати, прекраснее звёздное небо, чем рисованное, верно? Нет никаких дер... там, этих бутафорских деревьев, а есть вот даже иногда пустая сцена, если это необходимо, и всё внимание на то, что происходит с человеком.
   Вот я играю Галилея, семидесятилетнего Галилея со своим лицом. Не... не... не клею... не делаю ни морщин, ни седого парика, ни бороду, ни усы. А ни... никогда не было претензий у зрителя — "а чёй-то он не похож на Галилея?!" Это такой театр. Это... в этом театре, на другом, на втором плане. Вот, так сказать, такая... подобие жизни. Мы это оставляем. Самое главное, что происходит с людьми, и как это с ними всё о... обращаются там, в той жизни. И тем более, вы понимаете, ну вот Брехт-то, он ведь щас написал это, в этом веке про Галилея. Значит, он что-то имел в виду, что должно вызывать ассоциации, правда? Ну вот. Значит, вот это, вот этот условный театр. Я думаю, что это тоже любопытно, и это тоже привлекает людей.
   И наконец, последнее. Почти все наши спектакли — и поэтические, а у нас много спектаклей, сделанных на чистой поэзии, спектаклей о поэтах — о Пушкине, о Маяковском, спектакли на материале поэзии Вознесенского, Евтушенко, Есенина. И во всех наших спектаклях, даже сделанных на прозе, потому что мы часто играем прозу, и сделанных по нормальным пьесам драматическим, написанным тоже прозой, очень много песен, музыки, стихов, музыкальных номеров, поэтических всевозможных вставок. И мне кажется, из-за того... У нас вообще это традиционен — интерес к поэзии в России, потому что наши поэты были не только прекрасными стихотворцами, но ещё очень достойно себя вели в жизни, многие из них, во всяком случае, так, прилично себя вели, начиная от Александра Сергеича, вот, и до некоторых теперешних. И, значит, всегда поэзия — как-то она так, заняла главенствующее место в нашей литературе. Так оно и... и тянется до сих пор. И из-за этого у нас такой интерес к поэзии. Поэтому, естественно, мы используем поэзию и музыку в наших спектаклях, и люди приходят и за этим.
   И самое удивительное, что мы используем музыку и поэзию не только профессионалов, композиторов и поэтов, а и сами мы, выяснилось, и это могло произойти только в этом театре, что многие из нас обладают ещё какими-то способностями, помимо актёрских. Потому что актёрская профессия — исполнительская профессия. И хотя один человек сострил, он сказал, что артист — это человек, произносящий чужой текст не своим голосом, в этом есть тоже доля правды. Вот у нас немножко это... вот э... эта прибаутка поставлена с ног на голову, потому что мы своим голосом, и иногда даже свои тексты.
   Выяснилось как-то вот в процессе работы, что, например, Валерий Золотухин, которого многие из вас знают и по фильмам, и я с ним снимался вместе, и по театру, оказалось, что он очень интересный писатель. Напечатана одна повесть в "Юности", теперь — другая. Вышла книжка. Оказалось, что он очень интересно пишет. Писатель. Он, когда был... он — деревенский житель, там у него были неприятности с ногой, когда он был юношей. Он играл на гармошке. И, значит, из-за того, что он этим инструментом владел, видно, имел интерес к песням, и вернул из небытия несколько удивительных песен, забытых напрочь. И они, что самое, конечно, замечательное, что мы можем это воплотить наши эти творческие хобби на сцене нашего театра. И вот его песни, которые он вытащил из небытия, звучат в спектакле о Пушкине, например, "Пожары". Вот.
   Лёня Филатов, который написал несколько пародий, приуроченных к десятилетнему юбилею театра, оказалось, что он просто прекрасно владеет этим жанром. Вы понимаете, это ж трудное дело. Я, например, считаю токо одного, был один, поразительный — Архангельский. У него были изумительные пародии, он просто очень преуспел в этом. Ну, ещё есть Саша Иванов, который сейчас. А вот Лёня Филатов, кроме того, что он делает пародии на стиль поэтический того или иного человека, он артист, он их показывает. Поэтому на него ещё интересно глядеть. И его пародии напечатаны и в журналах, и он их часто работает вот так, со сцены. Понимаете? И он многое пишет для театра.
   Я пишу песни, музыку и стихи, и тоже они используются на сцене нашего театра очень много. И не только уже нашего театра. Есть у нас Хмельницкий и Васильев, которые композиторы и так далее, и так далее, и так далее. То есть, понимаете, получилось так, что мы, обладая такой счастливой возможностью то, что... Я вообще ценю в человеке, и в себе, кстати, больше творца, чем исполнителя. И в других людях тоже. Я предпочитаю человека, который может творить, а не только исполнять. И даже общаться с ним в жизни интереснее, когда он имеет своё мнение о... по поводу жизни, там, предмета, о котором он говорит. Конечно, с ним интереснее общаться. Вот. И из-за того, что мы так много своего вкладываем в наш театр, конечно, он нам дороже. Это так устроен человек. Он этим отличается от, там... от животных, тем, что чем больше он вкладывает в дело, в человека, в любимую девушку, в ребёнка, всегда это становится ценнее и дороже. Так уже случилось. И поэтому у нас и играют по-другому. Когда играешь то, куда ты отдал своего творчества, а не только исполнения, то играешь по-другому. Вот у нас играют с потом, с кровью, играют, как в последний раз, с полной отдачей. Вы никогда не увидите, чтобы халтурили или, там, говорили только на голоса. Вы увидите святой актёрский пот, которого редко-редко где увидишь в других театрах. Все так до сих пор, значит, чтобы не тратиться, чтобы не было инфаркта. Вот. А у нас, к счастью, пока этого нет. Мы ещё пока не... не так сильно постарели, и поэтому всегда играют с полным напряжением сил. А это летит через рампу моментально. Это перелетает вот этот вот занавес световой легко, зритель видит, что перед ним этот человек раскрывается полностью. С затратой сил и нервов. И благодарен, естественно, за это. Поэтому... поэтому к нам в театр стали ходить люди, поэтому к нам так трудно попасть. А вовсе не потому, что это мода, что "там голая баба в "Мастере и Маргарите", что там Высоцкий поёт неприличные песни и Золотухин пляшет..." — или, там... и так далее. Совсем не поэтому. А именно из-за того, о чём я вам рассказал. Ну вот. <Аплодисменты, откашливается>
   Среди спектаклей, которые я особенно люблю, есть спектакль "Павшие и живые", в который... Это спектакль о поэтах, погибших в войну — Коган, Багрицкий, Кульчицкий. Было им тогда по двадцать–двадцати одному году, и они, в общем, ничего не успели сделать в этой жизни кроме того, чтоб написать несколько прекрасных стихов, повоевать немного и умереть. И мы зажгли по ним Вечный огонь прямо на сцене нашего театра. И они выходят по трём дорогам, по дорогам героев, читают свои стихи и уходят назад. У нас сзади висит чёрный бархат. Вот опять поэтическая метафора: уходят, как в землю, как в братскую могилу, а по ним снова звучат песни и стихи их друзей. Это такой реквием по погибшим.
   И я написал для этого спектакля несколько песен. Первая моя работа в театре.

<Аплодисменты, откашливается>
   Спасибо.
   Меня часто спрашивают, почему так много о войне. М... Мне не пришлось поучаствовать. Ну, есть, конечно, чувство досады. И поэтому мы довоёвываем в стихах. А потом я для своих песен просто стараюсь выбирать людей, которые находятся в самой крайней ситуации, в момент риска, людей, у которых смерть впереди, либо риск. И людей, у которых что-то сломалось, либо доведённых до отчаяния, до предела. Короче, тех, которые нервничают и беспокоятся, а не тех, которые жуют или отдыхают в данный момент. И я таких людей нахожу в военных сюжетах часто. Но это-то пусть вас никогда не обманывает. Это всё равно написано человеком, который сейчас живёт. И это, скорее, не ретроспекции, а это всё-таки, я думаю, что эт… пишется для ассоциации, безусловно, потому что о войне-то — о войне, но всё-таки — сейчас. Вот.
   Ну и... и ещё хочу вам показать одну песню военную.

<Аплодисменты>
   Спасибо.
   Это не значит... У вас всё-таки предновогоднее настроение, а послезавтра — сочельник. Значит, я хочу вам сказать, что я не буду вас только этим сегодня потчевать. У меня есть много серьёзных песен, написанных в шуточном ключе. И щас пришла пора нам с вами улыбнуться. Вот песня, которая называется "Песенка о переселении душ". Это вы знаете, что индусы считают, что мы с вами не умираем. Вообще как-то так у них считается, что душа наша переселяется в животных, в предметы, в растения, в насекомых. Если не повезёт — там в каких-нибудь ослов и каракатиц. А повезёт — так и в людей, иногда — в хороших. В общем, кто куда сможет и кто чего стоит.

<Аплодисменты, откашливается>
   Спасибо.
   Ну, если уж мы так про... про... про потусторонние дела, из области метафизики, значит, тогда вот я вам спою…
   Кстати, вы знаете, у меня про весы тоже есть песня, например, вот:

   Вот, видите, как загоняют на весы, чтобы про... <Оживление в зале>
   А вот песня, значит, про... “Весёлая покойницкая” песня.

<Аплодисменты>
   Спасибо.
 "Песня автозавистника". Если уж об автомобилях, дальше разработаем эту тему. Дело в том, что щас многие люди приобрели автомобили в личное пользование и, значит, это естественно и нормально. Для чего их делают? — чтоб их… <откашливается> чтоб покупали, правда? Вот. Те, которые ещё не успели — они имеют мысли по этому поводу, и даже совершают некие действия. А потом они их приобретают, и всё меняется. Таким образом:

<Аплодисменты>
   Спасибо. Спасибо.
   Ещё дальше про автомобили. Называется "Чужая колея" песня.
   Куда вы? Я щас чё-нибудь интересное спою. Зачем? <Смех в зале> А? А чё ж довели так женщину? <Смех в зале> Не, правда, а чё там... там жарко у вас, может быть, нет? Вам нормально, хорошо? — скажите. Потому что если вам нехорошо, я тогда щас же... <Смех в зале> Щас.

<Аплодисменты>
   Спасибо.
   Вот песня шуточная, которую я давно не пел, и почему-то вспомнил её, и смотрю — а не устарела, всё осталось по-прежнему. Потому что многие уже песни не надо петь, они у... устаревают. И, там, персонажи их — или их уже нет, или они уже не у дел. Вот. А эта — нет, это так. "Поездка в город".

<Аплодисменты>
   Спасибо. Спасибо.
   Вы извините, что я прерываю вас так посередине аплодисментов. Среди многочисленных, там, сплетен и легенд, которые обо мне распространяются неофициальными и официальными лицами, вот, одна заключается в том, что я, якобы, дескать, не люблю аплодисментов. Это неправда. Я нормальный человек и я с уважением отношусь ко всему, что делает мой зритель и публика, потому что мы тут не токо для того, чтобы самовыражаться, но ещё для того, чтобы как-то с вами разговаривать. Верно? Потому что это всё-таки есть манера общаться с людьми. И это никакие не "концерты", понимаете? Я вообще стар... стремлюсь меньше всего к тому, чтобы это было похоже на концерт эстрадный. Вот свет прошу зажечь, чтоб лица видеть. Меня это... мне эти встречи, может быть, даже больше нужны, чем вам, понимаете? — потому что у меня есть счастливая возможность — то, о чём я беспокоюсь и что меня волнует, во-первых, это записать. А, во-вторых, рассказать такому большому количеству людей, поделиться с ними. Это очень важно, верно? Человек же не может так, всё там у себя. Вот. И поэтому мне это... эти встречи необходимы. Я знаю, что встречаться лучше дома, за столом, когда после второй–третьей и так все друг друга любят, уже и петь не надо. <Смех в зале> Но <откашливается> у нас с вами другое. Тут будет монолог с моей стороны. Но всё равно, я к вам приехал в гости, а вы ко мне — за песнями, так что атмосфера, может быть, такая, непринуждённая. И я её добиваюсь больше всего из-за того, что когда я начинал писать свои песни, давно уже, и я их писал для очень узкого круга своих близких друзей. Я никогда не рассчитывал на то, что у меня будут такие аудитории в будущем — и залы, и дворцы, и, там, стадионы. Я только имел в виду несколько человек. Это была компания симпатичная. Там... "Иных уж нет, как говорится, а те — далече". Там был и Вася Шукшин, и Андрюша Тарковский, и Лёва Кочарян, и Макаров Артур, такой писатель. Хорошие ребята были. И мы собирались там, я... выпивали или нет — это уж и неважно. Самое главное, мы разговаривали, а я им каждый раз приносил, там, одну–две новых песни из поездок. И я помню атмосферу, которая тогда у нас была. Они меня... всегда это всё выслушивалось с необычайным интересом, потому что это всё равно, что было, что я... я бы с ними разговаривал о... о том, что я тогда заметил, куда упал взгляд мой. Или что меня беспокоит, что меня хватает за горло и так далее. И я им об этом рассказывал песнями. И я помню эту атмосферу полного ра... раскрепощения, дружественности и... и непринуждённости, раскованности и свободы. Вот она была у меня тогда при всём — и когда я писал, и когда я пел им. И я это, несмотря на то, что прошло много времени, я через все эти времена и все эти залы гигантские, и все эти пространства, там, где я бывал, я стараюсь протащить именно вот тот строй, который у меня тогда был. И также писать продолжаю, стараюсь, имея в виду только моих близких друзей, вот, которых у меня стало значительно больше. И я думаю, что эти песни стали известны... Все говорят: причина, почему исследуют, там, какие-то пишут труды любители. Мне кажется, что именно вот из-за этого своего дружеского строя, из-за того, что я всегда имел в виду людей, которым это нужно. Я считал, что это им должно быть интересно. Вот. И вот если у меня устанавливается со зрительным залом вот этот вот контакт, атмосфера, — как угодно назовите, это невозможно определить словами, и это невозможно... это невозможно воспринять ни глазом, ни ухом, ни носом. Это — каким-то шестым чувством, нервными окончаниями, подсознанием, что ли, что-то устанавливается, вот что-то происходит, и... и тогда... Вот и в спектаклях бывает, тогда хорошо, когда вот это происходит. И в таких встречах.
   Значит, вы понимаете, что в таком... такого рода истории в такого рода мероприятий, аплодисменты — это не самое главное. Хотя, я повторяю, я с уважением к этому отношусь, потому что это есть способ ваш меня поощрять. Понимаете? Вот. Но я думаю, что я просто боюсь, что я разрушу атмосферу. Если нет — тогда продолжайте, а если вы тоже считаете, что они немножечко мешают — тогда не надо. А если... как хо... взорвитесь — я подыму руку — и переста... Ну как вы и делаете. А? Хорошо.
   Вот я хотел вам ещё что м... сказать. Я почти из всех городов, в ко... в которых бываю, привожу какие-то зарисовки, из всех мест. Вот я сейчас вам несколько таких зарисовок покажу. Одна старинная зарисовка такая была о Ленинграде. В них никогда нету темы, там, проблемы, которую я разрабатываю или кручу-верчу с одной и с другой стороны, а это просто вот такие вот наброски, знаете, как мазки просто. Вот. Ну, была такая песня о Ленинграде, может быть, вы её знаете. Она старенькая такая:

   Это вот было про Ленинград, когда я первый раз приехал.
   А совсем недавно, в прошлом году я писал письмо своему другу, который не поехал с нами, вот, и так получилась такая зарисовка о Париже. Вот "Письмо другу".

<Аплодисменты, откашливается>
   Спасибо.
   А вот ещё такая песня, которая называется "Про речку Вачу". Это по рассказам, которые я, там, помню, мне говорили. А потом я сам там побывал, был на... на... приисках, был у старателей, летал, там, Бог знает, куда — в тайгу, под Бодайбо. Куда-то, километров четыреста. Вот. И... и там мне рассказывали разные прибаутки, и... и рассказывали истории знаменитые. Например, про речку Вачу. Вача — это такая речка, на которой большой очень процент золота, там, в грунте. Вот. Там добывают золото. Про речку Вачу, про старателей, про бичей. Знаете, кто такие "бичи", да? Знаете? Бичи — это, ну вообще сначала это даже как-то расшифровывается, я забыл... "береговой" — что-то такое. Вот. Но это — моряки, которые приходят они иногда с рейса после года с лишним, там, без захода в порты. Ну, дорываются до напитков и, глядишь, пропустит свой корабль. Его спишут. И вот он там кантуется, кантуется где-то. Сначала на берегу, у друзей. Ждёт корабли. А потом куда-то уезжает, чё-то начинает работать, и никак не может выбраться домой. Ни туда, ни сюда. Вот такие вот есть люди.

<Аплодисменты>
   Спасибо. <Откашливается>
   Последнее время очень много различных разговоров о чудесах, которые, якобы, существуют вокруг нас. О летающих тарелках — некоторые их видели, некоторые в них летали. <Смех в зале> Там есть... к ним же относятся филиппинские врачи, которые режут без ножа. И, значит, к этому же — Бермудский треугольник, в котором исчезают самолёты и корабли. Много было случаев таких. И что если найдут кого-нибудь там живого, тот уже... уже трёкнутый, уже с ним... <смех в зале> с ним уже говорить нельзя. Толком никто ничего не знает. Ну вот. И много есть споров, дискуссий по этому поводу. И там, и здесь, и даже у нас и по телевидению было, и в прессе. Ну и я тоже вот несколько предположений высказал в песне, которая называется "Письмо в редакцию телевизионной передачи "Очевидное и невероятное" из сумасшедшего дома, с Канатчиковой дачи". Да простит меня Капица, но так.

<Опущено 2 куплета>
<Аплодисменты, откашливается>
   Спасибо.
   Меня очень часто спрашивают, почему я... там, в письмах — не летал ли я, не плавал ли, не сидел ли, не воевал ли, не шоферил ли и так... Это из-за того, что почти все мои песни написаны от первого лица. Я всегда говорю "я". Я беру на себя такую смелость не оттого, что я через всё это прошёл абсолютно. Кое-что и на своей шкуре, как говорится, а кое-что и, конечно... и по... и подглядел, и рассказали. Но всё равно, даже в этом есть моя доля большая и домысла, и... и самое главное, отношения. Самое главное, моего намерения, как я к этому отношусь, рассказать об этом людям. Поэтому я рискую и беру на себя смелость говорить "я". И это людей вводит в заблуждение. Ну и ещё очень часто я пишу от имени людей других профессий, которыми я не владею или не владел, и в которых никогда, в общем, как говорится... в которые никогда не окунался. Но это неважно, потому что пусть это тоже вас никогда не... не сбивает с толку. Дело в том, что просто так удобнее. Я — актёр, я имею возможность проигрывать свои вещи, потому что часто от себя из чужой шкуры разговариваешь. Вот. И так же в песнях. Ну, может быть, просто было удобнее, я уж не знаю, зачем. Самое главное не это. Это всё равно может случиться с человеком любой профессии, вероисповедания, там, национальности и возраста, а... потому что то, что... о чём там идёт речь, во всех этих вот песнях-профессиях, всё равно это проблемы общие и темы, там. Проблемы добра и зла, предательства, надёжности и так далее. Ну вот, и всё.
   Я хочу вам показать такую... такого рода песню, которая называется э… "Дорожная история".

<Опущен 1 куплет>
<Аплодисменты>
   Я думаю, что здесь у вас уместно спеть ещё одну старенькую песню.

<Аплодисменты, откашливается>
   ГОЛОС ИЗ ЗАЛА: Диалог у телевизора!..
   Зачем? Вы же её знаете? <Смех в зале> Вы знаете, тут у каждого из присутствующих, вероятно, есть своя какая-то привязанность. Вот. Ну и я... я всё равно стараюсь так, чтобы каждому, независимо от положения, досталось по куску, но если не точно то, что он хочет, то хотя бы из этого цикла. Поэтому вы уж не взыщите, я всё равно всё не перепою. Их слишком много. Для того, чтоб всё спеть, нам надо с вами на пару недель запереться где-нибудь с водкой. <Смех в зале> От Нового до Старого нового года, вот так и...
   Так. Ну, я хочу вам показать песню, которая так, близка, я думаю, сердцу многих. <Смеётся> Называется "Инструкция перед поездкой за рубеж, или Полчаса в месткоме". Ну, надеюсь, не... не в вашем. Шуточная песня, конечно.

<Опущено 2 куплета>
<Аплодисменты>
<В сторону>: Хорошо.
   Ну что, ещё такого рода? У? "Таможню", да? Щас, вспоминаю, чё-нибудь… чё-нибудь… чё-нибудь новенькое, может быть? Нет, я щас решил так не делать, потому что, понимаете, в чём дело — я вот выпущу по одной, по две, как напишу — так спою. А потом через неделю приезжаешь в другой город, тебе текст подсказывают из зала. <Смех в зале> И... и очень трудно работать, вы знаете, я серьёзно вам говорю, потому что ведь эти песни, в отличие от эстрадных песен — они прослушиваются до дыр просто, и я... К счастью, в общем-то, потому что я... я уж не знаю, отчего, но, во всяком случае, видно, каждый человек, который их слушает, эту авторскую песню, дома, там, особенно, в разных состояниях своих, он, наверное, находит то, что ему ближе. И поэтому меня... меня очень часто даже спрашивают в письмах, что "вот вы это имели в виду или это, это?" Ну, наверное, и это. Может быть, где-то бессознательно и это тоже. Я даже хотел написать такой общий ответ приславшим мне письма, и... и... в котором был такой припев:

   Вот. Это хорошо, что человек, там, отыскивает то, что ему нужно и, в общем, этим и отличается авторская песня от эстрадной. Эстрадная песня — это песня-зрелище, в которой всегда на первом плане исполнение и музыкальное оформление, когда есть всегда смена номеров, вот эта вот рампа, он там выходит, пойдёт туда, там покобенится, опять выйдет. <Смех в зале> Всё... Это немножечко на котурнах, всё это приподнято, это... это зрелище — эстрадная песня. И это её сильная сторона. А слабая — та, что они мало внимания обращают на тексты, к сожалению, и иногда поют такое, что просто уши вянут, а... а иногда такое, что никакой информации не несёт. Или чё-нибудь глубокомысленное, вроде, что: "Провожают пароходы совсем не так, как поезда". <Смех в зале> Значит, да. Или, там, даже такая навязшая в ушах песня, <неразборчиво> там: "Яблони в цвету — какое чудо!.." Ну... А я так подумал, думаю, ну, и если даже можно спеть и так: "Тополи в пуху — какое..." — и масса вещей, и всё чудо весной-то. Правда? Весна виновата, а не... а не... не поэт — автор текста. Вот. И поэтому, когда ты рядом поставишь с этими стихами, ну, хотя бы три строки Есенина:
          "Всё пройдёт, как с белых яблонь дым.
          Увяданьем золота охваченный,
          Я не буду больше молодым..."
   Сразу всё становится ясно, что почём, верно? Там — не пойми что, а тут — поэзия. Верно?
   И вот, и я не хочу говорить, что мы, там, безгрешны, которые занимаемся авторской песней. Во всяком случае, мы больше внимания уделяем, безусловно, содержанию — словам и текстам. И вот если бросить на чашу подлинных весов, на одну чашу то, что я делаю помимо песни — театр, кино, телевидение, радио, выступления мои — всё, а на другую — только работу над песнями, я думаю, она перевесит, потому что это всё время ведь крутится. Это даже засыпаешь иногда со строками, это всё время тебя... А потом это ведь работа даже, ты её не замечаешь. А Маяковский писал: "Тысяча тонн словесной руды..." Это всё правильно. Нет, а есть работа, это всё, что ты видишь, все общения — это всё равно туда. И поэтому вот очищаешь... Я знаю, как... как это работается, эта песня. Почему она так проста, почему так она легко доходит и входит. Вы потом когда-нибудь возьмёте текст, про... прочтёте, что-то не... не совсем так просто, как это кажется. Но восприятие в авторской песне — она тем и пре... прекрасна, что оно мгновенное. Понимаете? Сразу. Потом можно ещё чего-нибудь найти. Но она всегда имеет второе дно, другую глубину. Это... это само собой. Но она очень проста по форме. Мы её очищаем, и... потому что мы сами пишем и текст, и музыку, я сам исполняю. И она подвижнее, она импровизационнее. Каждый раз — другие люди. Я каждый раз по-другому пою. Так на эстраде быть не может. Там оркестр шпарит, и как — раз навсегда отрепетировал человек, он будет так же петь. Может быть, даже мощно и красиво, но одинаково. А мы не можем петь и исполнять одинаково, потому что люди каждый раз разные. А это ведь манера разговаривать с людьми. Я иногда, мне кажется, так попал в десятку, что если я в следующий раз повторю, вот закрепить бы — а это невозможно. Это так зыбко, потому что другие люди приходят, и ты по-другому поёшь. И, может быть, даже лучше. Для этой аудитории интереснее. Вот. Значит, и поэтому я хочу вам сказать: слова, слова и вот все эти тексты, и люди же приходят, вы... вы понимаете, когда их по многу раз слушаешь и уже почти всё знаете наизусть, вы только посмотрите, как я это делаю. А мне бы интересно было бы... мне интереснее работать, когда люди не знают и ещё и, что я делаю. Понимаете? То есть, не знают этих вещей. Но это трудно. Поэтому я не... сейчас, так, зарядил такую обойму и, возможно, через некоторое время, может быть, через пару месяцев, я её всю выстрелю. Там будет, может быть, десять–пятнадцать вещей совсем новых, как... Просто на целую программу. Тогда мне будет работать интереснее самому.
   И к вам сразу же, да? <Смех в зале> Ну, хорошо.

<Аплодисменты, откашливается>
   Попробую вам спеть песню одну.

<Аплодисменты, откашливается, овации>
   Спасибо.
   Час поздний, поберегите ладони, будете детей по головам гладить. Благодарю. Я всё понял по вашим лицам, так что это уже неважно, остальное. Спасибо вам за то, что вы улыбались. Спасибо вам за ваши вытянувшиеся фигуры, когда была последняя песня. Вы всё сделали как надо. Я надеюсь, что я тоже. Я к вам приеду ещё. Почему вы думаете, что это последний раз, что ль? Спасибо.
<Аплодисменты>

        Появление сообщений об ошибках при обращении к файлам RealAudio, mp3, txt означает, что к серверу, на котором размещены эти файлы, нет доступа. Повторите запрос спустя некоторое время или на следующий день.
        Об ошибках в работе сайта Вы можете сообщить нам по e-mail .

        Если Вы располагаете любой информацией об этой записи (воспоминания очевидцев, недостающие песни, песни в полном объеме или с лучшим качеством, отсутствующие комментарии, фотографии, публикации с упоминаниями и т.д.), пожалуйста, свяжитесь с нами по e-mail :