<—>

<Аплодисменты>
   Ну, ладно.
  Добрый вечер! Я так не пойму, работает эта установка или нет? Вам всё слышно, нет? Не всё, да? Но чего не слышно, предлоги или междометия? Чего вам не слышно? Включите, пожалуйста, установку вашу. Аллё! Вот.
  Добрый вечер. Я начал с песни сразу. Это вместо представления, потому что песня эта известная. Я написал её для фильма "Я родом из детства", потом она звучала в пластинке, потом я её пел и пою для своих друзей и вот в таких выступлениях. Потому что песня, если она того стоит, если она хорошая, приличная, скажем так, достойная, она звучит дольше и живёт дольше, чем люди. Потому что люди хорошие — они много нервничают, беспокоятся, тратят здоровье в жизни, поэтому помирают раньше. А с песней, к счастью, наоборот. Ей можно продлевать жизнь, исполняя её, если её хотят люди слушать. Ну вот.
   Теперь нужно, наверное, несколько слов о работе о своей, потому что сегодня у нас совместно с книголюбами. А книголюбы любят, чтобы что-нибудь рассказывать, кроме, там, петь и читать, ещё и чего-нибудь поговорить.
   Я работаю в Москве, в московском Театре на Таганке. Таганка — это площадь в Москве, известная очень, потому что на ней раньше была тюрьма и театр. Значит, тюрьма известная тоже была. В ней сидели политзаключённые. Нам про это много рассказывали. И Маяковский, например, когда ему было одиннадцать лет, даже участвовал в подкопе под эту тюрьму, чтобы там выручать политкаторжан. Но потом она на другие нужды была приспособлена, и в неё много ходило людей, а в театр не очень. И поэтому решено было тюрьму сломать, а театр — реорганизовать. Так и сделали. Тюрьму сломали, её больше нет, а театр оставили, но в него пришла группа молодых артистов четырнадцать лет тому назад в... во главе с теперешним главным режиссёром нашего театра Юрием Любимовым. И с этого момента начал своё существование теперь уже известный Театр на Таганке, так он и называется, который завоевал большую любовь и популярность у зрителей Москвы и других городов, где мы бывали на гастролях. Были мы за рубежом — в Болгарии, в Венгрии. В Югославии, например, на белградском интернациональном фестивале БИТЕФ мы получили Гранд-при — высшую награду фестиваля, за спектакль "Гамлет", что мне особенно приятно, потому что я в нём играл роль Гамлета. А в прошлом году в Париже, в Лионе и в Марселе, на гастролях во Франции, мы тоже играли четыре спектакля, и снова получили премию французской критики за лучший иностранный спектакль года. И опять это был "Гамлет". Это очень почётная премия, потому что в прошлом году там было около двухсот иностранных коллективов, во Франции. Ну вот.
   И часто очень люди спрашивают, в чём секрет популярности этого театра, что произошло, почему вдруг такой, недавно существующий... Четырнадцать лет — это же ведь небольшой срок для театра. Почему этот театр н… невозможно посетить, почему так трудно достать билеты на спектакли этого театра. И это правда. Билеты достать почти невозможно. Люди стоят ночью в очереди, там, когда хорошие летние ночи тёплые, некоторые ночуют на раскладушках в соседних дворах. Вот.
   И если вы приедете в Москву и попытаетесь попасть, особенно, на что-нибудь из последних спектаклей, то у вас ничего не получится. Надо прорваться через милицию, дружинников, пожарников, прибежать к директору, упасть на колени, сказать: "Здрасьте! Мы из ВНИИФТРИ!" — и он всё равно ничего не сделает. <Оживление в зале> Тогда... тогда надо найти кого-нибудь из нас, из своих знакомых, меня, например, сказать: "Володя, сделай что-нибудь!" — я уж буду, там, бегать, суетиться. Вот. Ну, конечно, не все сразу, потому что у нас театр маленький, на шестьсот пятьдесят мест. Но нам строят новый, большой, на семьсот пятьдесят. Вот. Скоро... <Смех в зале> Строят его очень быстрыми темпами, вот уже года четыре стоит коробка. Так что к концу следующего десятилетия, <откашливается> в десятилетний юбилей Олимпиады, я думаю, что мы туда въедем. Тогда я всех позову. А у нас сейчас... сейчас мы в ожидании вот этих новых залов. Но играем пока в старом и есть у нас ещё один маленький зал, в котором, наверное, мы будем играть такие творческие вечера, бенефисы артистов.
   Ну а если говорить серьёзно, почему так... такая... такая тяга и такой интерес к этому театру — вот почему. Ну, первая причина — это та... та, что театр имеет свою позицию, которую он заявил четырнадцать лет назад спектаклем "Добрый человек из Сезуана". Позиция эта чёткая, внятная, гражданственная позиция. Больше того, она излагается не иносказательно, а всегда впрямую, очень откровенно. Никто не держит фигу в кармане, а разговаривают со зрителем с доверием и, самое главное, на равных. У нас есть такой приём, который выработался за эти четырнадцать лет, когда мы иногда бросаем играть на сцене, и выходим прямо к зрителям с песней, с монологом, обращаясь прямо в зрительный зал не от имени персонажа, которого играешь на сцене, а от имени артиста театра, то есть, просто от имени нашего театра. И поэтому зрители на Таганке не чувствуют себя только соглядатаями, созерцателями или посетителями в этом театре. Обычно всегда, так, придут, сядут, откинутся на спинку — ну и давай, меня либо развлекай, либо заставь подумать, либо попереживать — и всё. Всегда существует граница, вот эта вот пресловутая рампа между зрительным залом и сценой. Вот она у нас почти разрушена, потому что мы каким-то образом, вот тем, что мы обращаемся к зрителям напрямую, ведём с ними нормальную, откровенную беседу, наши зрители, наша публика чувствует себя необходимой частью этого зрелища. И чувствует, что без неё вообще бы этого спектакля не было. То есть, они как... не только участники, они не играют, конечно, у нас, но это совершенно чётко и ясно, что без этих людей, для которых делается этот спектакль, не мог бы идти этот спектакль, не могло бы существовать это представление. И, вероятно, из... из-за этого есть какое-то даже чувство ответственности у нашего зрителя. Он понимает, что всё, ч… о чём говорится со сцены, обращено непосредственно к нему, лично к нему, потому что проблемы, которые трогает этот театр, они сделаны... они, ну что ли, разрабатываются современными людьми и, конечно, для людей, которые живут сейчас. То есть, театр аб... точное слово для этого — современен в самом хорошем смысле этого слова.
   Потом, этот театр имеет своё лицо. Он ни на кого не похож, ни на какой другой коллектив ни в Москве, ни в Союзе. И я думаю, в мире тоже нет таких театров. Потому что театр работает в условной манере, в манере уличного театра. Это ещё Брехт хотел, чтобы театр работал в уличной манере его. То есть, что это такое. Чтобы сию секунду, в любой обстановке, в любое время можно было бы сказать: "Начали играть спектакль!" — и стали играть. Вот как раньше это было: приходили, как в пятнадцатом, в шестнадцатом веке бродячие труппы, везде, во всём мире были бродячие труппы. Глашатай или зазывала кричал: "Приходите посмотреть бессмертную трагедию, там, Еврипида!" Или Шекспира. Люди собирались в такой кружок и тут же на их глазах, либо на коврике, либо прямо на этих плитах мостовой без всяких декораций, без всяких гримов, с маленькими деталями костюма начинал происходить спектакль. И как ни странно, было искусство, хотя никто никого не обманывал, никто никем не притворялся. Прямо вот здесь, на ваших глазах. Это удивительно, но это так, потому что театр — это, прежде всего, игра, и у каждого человека, взрослого человека, всегда в душе есть маленький уголок, который остался от детства. Знаете, вот дети ведь играют когда в игры — это же чистый театр. И вот этот уголок, вероятно, он всегда открывается навстречу искусству, навстречу театру. И поэтому в… они существовали, эти труппы, они бы ведь не могли существовать, если бы им не платили. Ну, скажем, кончился спектакль — шапка по кругу, кто сколько даст. Верно? И если бы никто ничего не дал, тогда бы они не могли жить, правильно? Поэтому... Значит, всё-таки они, видимо, играли прилично, играли хорошо. Это сейчас можно даже плохо играть, всё равно зарплату платят. А тогда нельзя было. Тогда уже "или пан, или пропал". Тут невозможно...
   И поэтому вот это... этот театр был уже очень давно и наш театр, ну, совсем видоизменённый, конечно, потому что у нас есть сцена, есть зрительный зал. Но всё-таки вот его корни, этого театра, уходят, конечно, туда, вот в этот театр улиц, в этот площадной театр. Потому что у нас никогда на сцене вы не увидите кар... декораций в общепринятом смысле этого слова. Мы почти всегда играем со своим лицом. Никто никогда не делает гримов никаких, только детали костюма. И обычно...
   Вот я, предположим, играя роль семидесятилетнего Галилея в пьесе "Жизнь Галилея" Брехта, не рисую себе глубоких морщин, не клею бороду, усы или парик. Ничего подобного. Я играю со своим лицом, просто движения мои становятся более замедленными и, там, речь более вялой, а самое главное, всё сосредоточено на человеке, что с ним происходит и как он это делает. И я уверяю вас, что если...
   Есть такое магическое слово: "Представьте себе!" Раньше зритель был наивный, теперь зритель искушённый. Теперь информации отовсюду полно: радио, телевидение, газеты, сплетни, телефоны. Все очень много знают. Но всё-таки с каждым зрительным залом можно договориться вот этими двумя магическими словами "Представьте себе!" И публика, если к ней относятся с доверием, охотно представляет себе. Представьте себе, что сегодня, несмотря на то, что на сцене нету ни э… куполов соборов Венеции, ни генуэзских площадей, где происходит действие "Жизни Галилея" Брехта, а вот здесь, на сцене, на которой, когда откроется занавес, вы увидите ворота, они распахиваются на зрительный зал, и прежде всего вся труппа выходит к зрителям и разговаривает, значит, стихами, какими-то монологами или песнями со зрителями, сегодня, здесь, в этой обстановке вы увидите "Жизнь Галилея", который был учёным в шестнадцатом веке, но проблемы, которые его волновали и то, что с ним происходило, существуют и теперь. Они современные, они не умерли.
   И зритель очень охотно поддаётся вот на эти правила игры. И э… во многих наших спектаклях нет декораций, как к ним привы... Мы никогда не малюем задников, на которых нарисовано звёздное небо или луна, там, с солнцем, или какой-нибудь берег реки. Никогда не делаем фанерных деревьев на сцене, а всегда есть поэтическая метафора в оформлении, в каждом оформлении каждого нашего спектакля.
   Вот если вы будете смотреть спектакль "Пугачёв", драматическая поэма Есенина, и тоже откроется занавес, и никакого берега реки нет, реки Яик, где происходило восстание, а есть помост из грубо струганых досок, гигантский помост, он опускается метров с четырёх вот так к авансцене, и на авансцене стоит плаха, и в неё воткнуты два топора. Иногда эта плаха накрывается золотой парчой и тут же превращается в трон, а топоры очень ле... удобно превращаются в подлокотники трона. И вот на них садится императрица, на этот трон, ведёт диалог с двором. А на сцене четырнадцать есенинских персонажей, мы играем по пояс голые, с топорами в руках, цепь ещё металлическая есть, которая рядом вот с обнажённым телом даёт ещё какой-то дополнительный такой нерв, потому что холодный металл на... на теле всегда ещё... ещё... ещё какой-то, знаете, в этом... То есть, в э... в театре возможно всё воспринимать ушами, глазами. Некоторые театры делают какие-то запахи, чтобы людям пахло сеном свежим, там, или ещё чем-нибудь, может, даже и неприятным. Есть такие театры. Вот. А здесь это всё рассчитано на осязание, вот как бы вы сами чувствуете вот это вот, металл этот гол... цепь металлическая, которая... Вот я Хлопушу играю, и они меня этой цепью швыряют. Я по цепям летаю, значит:

   Есенинский текст. А в это время они меня цепью кидают, с одной цепи на другую. Вот. Даёт такую дополнительную нервность. Но самое главное, что вот в чём метафора поэтическая в этом спектакле — что вот этот весь клубок тел, все мы, участники этого спектакля, с каждой следующей картиной, с каждым следующим действием всё ближе, ближе, ближе движемся к плахе. И в этом есть вот символ. Это метафора, что восстание захлебнётся в крови, что всё равно бунт будет жестоко подавлен. Короче говоря, в этом есть какая-то обречённость всего этого дела пугачёвского, потому что всё ближе и ближе к плахе. И только время от времени иногда врубается топор в помост, и один из персонажей вываливается и подкатывается вниз, к плахе, и голова его оказывается между двумя топорами, потому что в этом театре даже смерть решается условно. Никто никогда за кулисами не делает: "Пу!" — а артист схватился, тут у него краска потекла. Чего обманывать? Все знают, что артистов не убивают, даже не ранят. Хотя напрасно. Некоторых надо было бы, если плохо играют. Вот. А... Вот такое условное решение смерти, уверяю вас, оно работает значительно, может быть, сильнее, чем кого-то там обманывать, когда уже давно все прекрасно всё понимают. Поэтому у нас вот виселицы висят в этом спектакле и на них вздёргивают, опять не артистов, и даже не куклы никакие, а одежду. Это есть си... символически, там. Восставшие одержали верх — бах! — и вздёрнули наверх дворянскую одежду. Восставшие потерпели поражение — мужицкую одежду вздёрнули. И даже в таком свету эта одежда как бы подтанцовывает. Там лапти висят, они делают какие-то странные движения. Короче говоря, всё в условной манере, но очень, очень внятно, явно и в этом очень много зрелища, которое впечатляет. Ну вот, это вот о манере, о... об оформлении.
   Поэтому э… наш театр очень часто называют поэтическим театром не только из-за того, что мы много поэзии играем, а именно из-за того, что даже играя простые, прозаические, нормальные пьесы, в них присутствует много элементов поэзии — и метафора, и образность, и символика, и так далее.
   Ещё есть одно... одна особенность в этом театре. Дело в том, что в каждом нашем спектакле очень много песен, музыки и стихов. Всегда, во всех спектаклях есть, не как вставные номера, а как необходимые компоненты каждого спектакля, много-много всего вот этого материала — и песен, музыки и стихов. Больше того, мы работаем не только с профессионалами — композиторами и поэтами, а сами артисты нашего театра имеют счастливую возможность свои творческие примя... привязанности, помимо актёрских, вот то, что мы сами можем сочинять, там, я стихи, там, песни или музыку. Лёня Филатов — пародии, Валерий Золотухин собирал песни старинные где-то в деревнях и их возвращал из небытия, и они звучат на сцене нашего театра. Что мы можем применить наши вот эти способности на сцене нашего театра. Это большая редкость, и почти нигде в других местах не существует.
   Я вам ска... признаюсь честно, я больше ценю в человеке, больше ценю творца, чем исполнителя. Поэтому я предпочитаю говорить то, что написано мной, и исполнять то, что написано мной, чем то, что написано другим. Как один человек сострил, говорит: "Артист — это человек, произносящий чужой текст не своим голосом". Вот у нас в театре этого меньше. У нас в театре всё-таки стараются произносить своим голосом, и очень часто — свои тексты.
   Вот оказалось, что Вениамин Смехов написал несколько инсценировок, и они идут у нас в театре. Валерий Золотухин собирал раньше песни, которые звучат на сцене нашего театра. И Валерий Золотухин, которого вы все прекрасно знаете как артиста, он играл много в кино и вот в театре, а он оказался прекрасным писателем. Напечатали его повесть в "Юности", теперь — вторую, а теперь у него выходит книжка. Я пишу тексты, музыку, песни, всевозможные интермедии для наших спектаклей. Лёня Филатов — пародии. Есть ребята, которые пишут музыку. До такой степени это у нас развилось, что даже появилась возможность сыграть целый спектакль из... который называется "Срезки". Или "В поисках жанра". Это совсем новый спектакль. Мы его играем несколько месяцев всего, и там есть вот все наши творческие хобби, привязанности. То, что не вошло в спектакли или то, что было в прежних спектаклях. Я пою свои песни, Лёня читает пародии, Валерий Золотухин — отрывки из своей повести и поёт. Межевич играет на гитаре и поёт песни, написанные им. И, понимаете, даже появилась возможность сыграть целый спектакль из этого. И хотя это, в общем, в форме концерта, каждый там один за другим, но всё-таки мы возим с собой макет нашего театра, и он как бы — свои стены помогают. Он стоит сзади, освещается, и всё-таки как будто мы работаем в театре. И, естественно, если ты играешь, ну так в этом... в этом мире случилось, так человек устроен, что чем больше вложено или отдано в дело, или в человека, в любимую девушку, в ребёнка, в работу — неважно. Всегда это становится ценнее и дороже.
   И поэтому вы, придя в наш театр, обратите внимание, что играют у нас... никогда никто не играет, спустя рукава, никто не работает только на технике. Вы всегда увидите святой актёрский пот, вы увидите, что по нас... играют по-настоящему, с полной отдачей, с тратой сил, как в последний раз. Знаете, с потом и кровью. Такая манера игры, знаете, к… это видно, прямо аж под... иногда... Один критик написал, что кажется, что даже помост сценический дрожит. Это летит в зал, и люди видят, что перед ними работают честно. Это именно из-за того, что мы очень много отдали в это дело, ну и, конечно, из-за этого и работаем с большей отдачей, может быть, чем в других местах. Вот это привлекает людей.
   И наконец, последнее, то, что в нашем... в репертуаре нашего театра много спектаклей, сделанных на настоящей, на чистой поэзии: спектакли о Пушкине — "Товарищ, верь!", о Маяковском — "Послушайте!", спектакль э… по поэзии Вознесенского, Евтушенко, Есенина.
   И один из самых любимых мною спектаклей, который называется "Павшие и живые", пьеса о поэтах и писателях, которые участвовали в войне. И одни из них погибли, другие живы до сих пор. Просто на их творчестве лежит печать военных лет. И было им тогда, этим ребятам — Коган, Багрицкий, Кульчицкий — по двадцать–двадцати одному году. И они не у... ничего не успели сделать к сорок первому–сорок второму году. Но только что, что написать несколько прекрасных стихов, повоевать и умереть. И вот мы зажгли по ним впервые в Москве Вечный огонь, прямо на сцене театра горит Вечный огонь. Весь зрительный зал, как один, встаёт, чтоб почтить память погибших минутой молчания. А по трём дорогам, которые спускаются к Вечному огню, выходят эти поэты и читают свои стихи. А потом дороги вспыхивают красным цветом, и они уходят... Вот опять метафора — они уходят назад. У нас сзади висит чёрный бархат. Они уходят, как в землю, как в братскую могилу. Снова так гаснет свет, и по ним опять звучат реквием... звучит реквием. Это стихи и песни, написанные их друзьями, которые выжили.
   И вот в этой... в этом спектакле э… мною написано несколько песен. Это была моя первая работа в театре. Я вам покажу щас маленький фрагмент из спектакля, где будет несколько моих песен и стихи Слуцкого.

<Опущено 5 куплетов>
<Аплодисменты>
   Спасибо.
   Меня часто спрашивают, почему я так много песен пишу о войне. По разным причинам. Но одна из них заключается в том, что я выбираю для своих песен людей, которые находятся в крайней ситуации, в момент высшего нервного напряжения, в момент риска. Тех людей, которые... ну как... доведённых до отчаяния, до предела, у которых что-то случилось или должно произойти. Короче говоря, в ме… в момент свершения, а не в момент, когда они отдыхают или жуют. И поэтому я нахожу часто их в военных сюжетах.
   Ну, это не значит, что я сегодня вас буду потчевать только песнями серьёзными. У меня много есть шуточных песен. Вернее, они все серьёзные, просто написаны в шуточной манере. И щас пришла пора нам с вами улыбнуться.
   Послушайте шуточную песню, которая называется "Песенка о переселении душ". Ну, вам известно, что мы с вами не умираем, а… а что мы переселяемся, душа наша переселяется. Так индусы считают — в кого-нибудь, в общем, кто куда сможет. Тут уже... Там, в животных, в предметы, в растения, в насекомых.
   Откашливайтесь все, а то кто с мороза...
   Вот э... Некоторым не везёт — те в ослов, в каких-нибудь каракатиц. А некоторым везёт — те в людей, иногда в хороших.

<Аплодисменты>
   Спасибо.
   И щас я спою вам песню, которая тоже, в общем, так, немножко потусторонняя. Она написана в целях борьбы с "зелёным змием". Хотя, я повторяю, что мне сказали, что тут уже этого петь не надо, тут с борьбой уже, мол, дескать, покончено. <Оживление в зале, смеётся> Вот. Но "зелёный змий" остался ещё, живёт гдей-то там. Скрылся за лесом. Песня называется...

<Аплодисменты>
   Ну, теперь противоположная песня совсем, спортивная. Называется она "Марафон, или Бег на длинную дистанцию". Я обязательно одну спортивную песню пою в своём выступлении. Она написана в связи с... с некоторыми комментариями, которые часто слышишь, особенно, на хоккейных матчах. Там, Спарре или Озеров скажут бодрым голосом, например: "Вот ещё одну шайбу забили наши чехословацкие друзья!" Ты думаешь, какие друзья, если шайбу забили? <Смеётся> Они на поле соперники или противники. Верно? А друзья они где-нибудь там, когда ничья, в другой обстановке.

<Аплодисменты>
   Шуточная песня называется "Письмо другу". Эт... Да? Ладно. Это такая зарисовка. Я обычно из каждого города, в котором бываю, привожу какие-то строчки. Ну, не про все города. там. Про Ленинград есть. Не помните, такое у меня?..

   Вот это про Ленинград. А вот про... про Париж такая.

<Опущен 1 куплет>
<Аплодисменты>
   Это... это как мы "у них", а вот как они у нас. Значит, есть такая... <Смеётся> Есть такая маленькая преамбула к этой песне. Есть такой знаменитый артист на Западе, который называется Шон Коннери. Он играл Джеймса Бонда — агента 007, во многих фильмах по романам Яна Флеминга. И вот этот самый артист, он очень популярный, он ходит с охраной, там, и живёт неизвестно где, его не достанешь, потому что он опасается поклонников. Там же совсем психи, в общем. Смех в зале> Вот. И поэтому его когда пригласили сниматься к нам, он сначала долго отнекивался. Ему говорят: "Ну, мы отвечаем, гарантируем вам безопасность..." и так далее. В общем, он приехал, значит, спустился, думает — ну где же? А никто никак, в общем. Ну, у нас этих фильмов никто не видал. Поэтому... <Смех в зале> Поэтому хо… ходят так, ну, там, ну пройду... ну, токо что не плюнут, а, в общем, никакого особого уважения. А он, надо вам сказать, в жизни… он всё играет суперменов, каких-то супершпионов, суперагентов. А он в жизни никакой не супер. Нормальный человек, так уже в годах, в общем, лысоватый, седоватый, симпатичный очень, но никакой не супер. Поэтому люди вот так и никак его не замечали. И он к… недели две ходил, дышал полной грудью, всё обсмотрел. А потом всё-таки говорит: "Надо как-то хотя бы тем, кто со мной работает, как-то объяснить, кто я такой. Давайте повстречаемся вместе. Пригласим журналистов, артистов, артисток, конечно, — говорит, — Я организую стол". Ну, тут все говорят: — Да! — говорят. На дармовщинку-то все хотят. <Смех в зале> Ну вот. Поэтому он, значит... И большой был такой... Он купил напитков разных, там, хороших в "Берёзке". И это... <Смеётся> Джинов, висок всяких. Накрыл стол и, значит, всех развлекал, там много людей было — правда, по-английски. А там, в этой компании, надо вам сказать, никто по-англи... там уж по-русски то к концу вечера с трудом. А тут... Ну, в общем, на него смотрят, ну что это, мол, дескать, какой-то человек там изгиляется. В общем, короче говоря, всё выпили, съели да ушли. И он остался...
<—>

<Аплодисменты>
   Спасибо.
   Меня часто, очень часто в письмах спрашивают: не воевал ли я, не плавал ли, не сидел ли, не летал ли, не шоферил ли и так далее. Это оттого, что почти все мои песни написаны от первого лица. Я всегда говорю "я". Но это вовсе не потому, что я всё на своей шкуре испытал и знаю. Мне бы понадобилось много жизней для этого. Просто потому, что люди вот в письмах очень часто пишут мне какие-то интересные вещи, рассказывают. И, может быть, все эти сведения, которыми они мне... они мне рассказывают, я их пропустил через душу свою, там, мозги, через голову, как будто бы это было со мной. И... и я даже иногда и путаю, даже забываю, что я... что со мной было, а что — с другими людьми, потому что там, конечно, есть доля фантазии, там, авторского домысла, но это... И потом вот ещё что. Я, в общем, имею право говорить "я" в этих песнях, потому что там моя доля большая, но э... И ещё: пусть вас никогда не обманывает, когда я пою от имени человека какой-то профессии. Это совсем не значит, что это разговор идёт только о человеке этой профессии. Это может случиться с любым, любой профессии, возраста, вероисповедания, там, национальности. Просто проблемы, которые трогаешь — эт... они... они всем принадлежат. Там, добра и зла, предательства, надёжности и так далее.
   Но вот песня, которую я хочу вам щас показать, называется она "Дорожная история". И эта песня э... В общем, я однажды написал, хотел сделать такой общий ответ всем, которые пишут мне письма. И там был такой привев... припев:

   Эта фраза говорит о том, что очень многие люди из этих песен выносят то, что им ближе, то, что их больше касается. И спрашивают меня: "Вы это имели в виду?" Вот. Ну, может быть, даже и нет, а, может быть, косвенно и это. Это разные люди. Вот, например, доброжелательные люди — с доброжелательностью об этом пишут, а недоброжелательные — они чё-то там пытаются найти, что, мол, дескать, вы вот что имели в виду! Ничего подобного. Вот. <Смех в зале> Ну и так далее. Вот. <Смеётся>
   Значит, песня называется "Дорожная история".

<Опущен 1 куплет>
<Аплодисменты>
   Шуточная песня автозавистника. Вот уж если про автомобили, то тогда давайте... Дело в том, что щас многие люди имеют свои автомобили. А те, которые... ещё у них... у которых ещё их нет, они имеют свои мысли пока. Автомобилей нет, а мысли есть. Но потом они их покупают, эти автомобили, и мысли у них, конечно, меняются.

<Аплодисменты>
   Так как здесь всё-таки учёные и… люди есть, так что будет, думаю, уместно спеть песню старинную. Ну...

<Аплодисменты>
   Спасибо.
   Вы извините, что я прерываю аплодисменты ваши, не до конца, но дело в том, что про меня разные легенды ходят. Одна из них заключается в том, что я, якобы, не люблю, когда аплодируют. Ну, это неправда. Это глупость полная. Я нормальный человек и работаю я не для... не для... не только для самовыражения, хотя я могу вам... вас заверить, что эти встречи, которые никакие не концерты для ме... Какой это концерт? Это не концерт вовсе. Концерт — это что? Это вот свет надо погасить, начать тут мигать светом, номера, потом я уйду, там, покобенюсь, опять выйду, там... <Смех в зале> А это непохоже. Это... это встреча, нормальная встреча. Я знаю, что встречаться лучше дома, там, за столом, когда после второй–третьей и так все друг другу любят, и уже и петь не надо. <Оживление в зале> Но... но всё-таки это встреча, которая мне даёт на... может быть, даже больше, чем вам, потому что я имею возможность все проблемы, которые меня беспокоят и вообще, все вещи, о которых я, там, подумал и написал, высказать на таком... такому большому количеству людей. Так что я сам заинтересован в вас, может быть, даже больше, чем вы во мне. Но это так.
   А вот вообще я песни свои, когда начинал писать, я никогда не думал, что у меня будет так много людей когда-то в будущем. Я писал только для очень маленькой группы своих близких друзей. И вот я помню, что мы там сидели вместе ночи напролёт, о чём-то разговаривали, я пел, каждый раз принося в эту компанию моих близких новые свои вещи, новые свои песни. И я помню, какая была тогда атмосфера — доверия, непринуждённости, дружественная такая, свободная и, в общем, раскованная. И... и я вот, сколько уже времён прошло, и появились и стадионы, и дворцы, и... и разные страны, и всё, и всё-таки я стараюсь протащить через все эти места и всё это время вот тот самый настрой, который был с моими близкими друзьями. И даже, когда я их пишу, и особенно, когда я исполняю. Я всегда имею в виду, как будто бы я пою вот этой маленькой группе моих близких. И, может быть, эти песни из-за этого стали известны, там, популярны, я уж не знаю. Но именно из-за этого вот дружеского строя. И мне важно в... в этих выступлениях вот этот контакт, может быть, как угодно называйте, то, чего нельзя определить ни словами и нельзя воспринять ни глазом, ни ухом, ни... ни носом, а именно вот ч... вот это вот состояние души общее — зала и сцены. И если оно есть, в нём нет такого главенствующего места аплодисментам, и это не самое главное. Хотя, повторяю, я нормальный человек и я к этому отношусь с симпатией, как и ко всему, что делает мой зритель. Вот. Поэтому так вот: вы взорвались, я так, подыму руку и... и я, значит... Зато я больше успею спеть вам.
   Я хочу вам показать песню, которая является как бы ответом на пол... на добрую половину вопросов, задаваемых мне разными людьми в письмах. Песня эта называется "Я не люблю". Я её всегда исполняю.

<Аплодисменты>
   В последнее время очень много различных разговоров о чудесах, которые, якобы, вокруг нас существуют. Все разговаривают про летающие тарелки. Некоторые их видели, некоторые в них летали. Есть эти... там... что на Филиппинах есть всякие врачи, которые режут без ножа. И… и ещё... Ну, конечно, про Бермудский треугольник. Что там, якобы, всё пропадает, исчезают — корабли, самолёты. А если найдут там кого-нибудь ост… из… оставшегося в живых, то, значит, он уже трёкнутый. Уже... с ним уже и разговаривать нельзя. И вот я написал такую пе...
   Перестань! Хватит жужжать-то.
   Э… значит, я написал песню с длинным названием. Извините, я... Просто это немножко мешает. И э... длинное название, но оно такое — простит меня Капица, значит, — "Письмо в редакцию телевизионной передачи "Очевидное и невероятное" из сумасшедшего дома, с Канатчиковой дачи". <Смех в зале> Ну, правда, а чего тут? Все как с ума сошли с этим делом. Я лекцию читал, вот такую подборку мне принесли — 311897 случаев зафиксировано.

<Опущено 2 куплета>
<Аплодисменты>
   Ещё...
 Шуточная песня, называется "Диалог у телевизора, или Диалог в цирке".

<Аплодисменты>
   Вы знаете, вы, наверное, обратили внимание, что ника... эстрадные певцы ни... почти никогда не поют моих песен. Не потому, что они не хотят, просто я не даю. И не из-за того, что я их, там, не уважаю. Я к некоторым отношусь с симпатией. Они хорошо... имеют хорошие голоса и, в общем… причём работают честно, и всё. Просто потому, что это два разных жанра. Эстрадная песня делается несколькими авторами. Отдельно автор текста — поэт, автор музыки — композитор, автор исполнения — певец. Всегда есть большой оркестр или маленький ансамбль, всегда вот есть вот это — мигает свет, рампа, там, свет в зале погасят, так что всем можно уйти, оркестр так звучит, что он и не заметит. Но не в этом дело. Это уже шутка. А на самом деле, есть в этом много зрелища. И если зрелище из... Это сильная сторона эстрадной песни, что есть зрелище. И... Но если его снять, вы вдруг увидите, как много проиграет эта песня. Ну, например, вот вам какая-то понравилась песня, вы захотели её услышать на концерте. Пришли — и вдруг увидели, что никаких неожиданностей вас не подстерегает. Певец всегда будет петь точно так же, потому что он отрепетировал, добился, на его взгляд, оптимального варианта, и потом уже шпарит, стараясь дотянуться вот до этого, на его взгляд, высшего уровня. И не может вырваться за рамки оркестра ритмически, потому что ему оркестр с одной стороны помогает, а с другой стороны — мешает. Он же ему не даёт вырваться. Он не может в середине песни вдруг сказать там: "Скрипку убери, давай побыстрее!" — и так далее. Нет. Это уже раз навсегда, крепко, хорошо и на... часто хорошо оркестровано, но никогда нету импровизации. Это всегда малоподвижно. К сожалению. Ну, тут есть, понимаете, просто это жанр такой. Он, к сожалению, вот так. Ну и ещё из-за того, что они очень много внимания уделяют исполнению и ещё больше, там, — музыкальному оформлению. Они почти не обращают внимания на тексты. Иногда бывает так, что поют такое, что просто уши вянут, а иногда такое, что не несёт на себе никакой информации. Вот, например, я не могу... даже не могу сказать полюбившаяся, но навязшая в ушах, скажем, песня, там: "Яблони в цвету — какое чудо!.." Помните, да? "Весны творенье..." Вот эта вот. Вот. Ну и что? Если вот так подумать, ну что ж там такое-то? Вот если рядом вы вспомните строчки стихов Есенина:
          «Всё пройдёт, как с белых яблонь дым.
          Увяданьем золота охваченный,
          Я не буду больше молодым...»
   Сразу понятно, что почём, верно? Там — поэзия, а тут — не пойми что. Ну, я не хочу всё огульно охаивать. На здоровье, пойте, как хотите. Просто, э… значит, я хочу вам сказать, что вот э… песня авторская, которой я занимаюсь, несмотря на слабые свои стороны, что у меня нет сопровождения оркестрового, которое бы мне помогало, нет вот этой вот... вот приподнятости, праздничности, а есть, наоборот, вот такая вот камерность и интимность, как в комнате, несмотря на это, у неё есть много достоинств. Во-первых, я никогда не могу спеть одинаково, даже если... Мне иногда кажется на каком-то выступлении, как у меня хорошо получилось сегодня, просто, ну прямо, кажется, в десятку. Я хочу повторить в следующий раз точно также — не получится, потому что каждый раз приходят другие люди. А эта песня очень зависит от того, какой сегодня зал. Потому что зал — это собеседник для авторской песни, и всё каждый раз зависит от людей, которые в зале. Это песня живая, она допускает импровизацию. Я могу менять слова, ритмы и так далее. Больше того, вот если взять и... и на две чаши весов, на одну бросить всю мою другую творческую деятельность, скажем, там, кино, театр, выступления мои, телевидение, радио — что угодно, а на другую — только работу над песнями, я думаю, что эта перевесит. Потому что... Потому что работаешь всё время, всё время у тебя крутится, вертится, и вот из... несмотря на кажущуюся простоту, кажется, что это просто всё, очищено там так, что, мол, и я могу так. Это замечательно. Я буду очень рад, если кто-то ещё так может. Но лучше не надо так. Лучше надо делать, как сам, лучше, как говорил Маяковский, "под себя". Почему? Потому что щас всего интереснее видеть человека, который сам имеет своё мнение и суждение о жизни, о её смысле, о событиях, которые происходят в мире и вокруг. Сам. Как он сам к этому относится. Не как его научил какой-то дядя или он, там, где-то вычитал, а именно — ка… какое его... Тогда он есть личность, тогда он индивидуальность, тогда с ним и в жизни-то интереснее разговаривать. Я уж не говорю, на сцене.
   Конечно, на сцене хочется увидеть человека, который имеет своё мнение о том, о чём он поёт или рассказывает. Верно? Ну вот. И в этом смысле, конечно, авторская песня богаче. Я имею возможность рассказать очень многое, и своё собственное отношение высказать в этой песне. Поэтому её хочется взять домой, записать на магнитофон, услышать ещё раз, что же... В ней всегда есть второе дно, есть второй план и в... в ней всегда есть что-то ещё и за словами. Вот, значит, я считаю, что она имеет право на существование не меньше, чем песня эстрадная. Вот и всё.
   Теперь я, конечно, ещё и против подражания голосу, тем более, что чё тут подражать особенно. Козловскому — ещё понимаю, а мне-то чего? Но некоторые всё-таки вот ухитряются. Возьмут, пива холодного напьются или, там, покричат и говорят: "а-а-а" — и уже, значит, говорят "под Высоцкого". Ещё плохая аппаратура. Ну вот. Ну, щас мне везёт, щас хорошие появились магнитофоны, так что сильно не обманешь. А раньше было можно. А... И вообще, всё равно это глупо. Я никогда не срывал голос. У меня... у меня от папы с мамой. Вот я был таким пацаном, читал какие-то стихи взрослым людям и они говорили: "Надо ж! Какой маленький, а как пьёт!" <Смех в зале> То есть, у меня голос всегда был такой — "с трещиной", глухого тембра. Значит, ну это неважно...
   Значит, я хочу ещё вам, чтобы вы... у вас остались улыбки, когда вы будете уходить, спою вам шуточную песню, которая называется "Инструкция перед поездкой за рубеж, или Полчаса в месткоме". Не в вашем, конечно, в другом.

<Опущено 2 куплета>
<Аплодисменты>
   Эта песня, которая идёт… звучала... Это первое кино, для которой я написал песню. Было... называлось оно "Срочно требуется песня". Я надеюсь, что она требуется срочно с тех пор по сей день. Вот. Песня беспокойства. В ней нет сюжета, как в моих других вещах. Это просто песня... набор беспокойных фраз о нашей всеобщей причастности и ответственности за всё, что есть в мире и вокруг нас.
          А у дельфина...

<Аплодисменты, откашливается>
   Ладно. Благодарю. Минуточку… Вот я хо... Я... Ещё хочется, да? <Оживление в зале> Ну, вы знаете, я понимаю, но это... это хорошо, что хочется ещё. Я ещё приеду. Дело в том, что ведь всё равно ведь я не перепою всё же... Понимаете? У меня...
   ГОЛОС ИЗ ЗАЛА: <Неразборчиво>.
   Ну я... У каждого есть своя любимая песня, понимаешь? Ну, ты хочешь эту, а человек другой хочет другую. Это нам надо всем вместе запереться на... на пару недель с водкой где-нибудь. <Оживление в зале, смеётся> Потому что без неё невозможно. Значит, ну это нево... Вы понимаете, я вам скажу. У меня, правда, несколько сотен, может быть, больше — и песен, и всевозможных стихов, и номеров, и того, чего вы не знаете, и что уже знаете хорошо. Я просто постарался, чтоб каждому, независимо от его положения в зрительном зале, досталось по куску? Понимаете? Поэтому я так уж как-то постарался из всех времён — и новенькое, и старое, и так далее. Верно? Я надеюсь, что для вас были и какие-то неожиданные вещи, но и какие-то вещи, которые вы хотели слышать. Поэтому я... вы сегодня сделали всё, как надо. Вы улыбались, когда было надо, были серьёзны, когда песни того стоили. Я надеюсь, что я тоже чего-то такое сделал нормально. Поэтому я не миную вашего города в другие свои поездки. С удовольствием к вам буду приезжать. Вы близко. Вот. И… всего доброго. Щас — до свидания. Отдыхайте.
<Аплодисменты>
   ГОЛОСА: <Неразборчиво>
   До свидания! До свида... <Кашляет>
<Шум зала>

        Появление сообщений об ошибках при обращении к файлам RealAudio, mp3, txt означает, что к серверу, на котором размещены эти файлы, нет доступа. Повторите запрос спустя некоторое время или на следующий день.
        Об ошибках в работе сайта Вы можете сообщить нам по e-mail .

        Если Вы располагаете любой информацией об этой записи (воспоминания очевидцев, недостающие песни, песни в полном объеме или с лучшим качеством, отсутствующие комментарии, фотографии, публикации с упоминаниями и т.д.), пожалуйста, свяжитесь с нами по e-mail :