| |
|
|
|
|
|
И эта песня тоже устарела, потому что есть зачем ехать на Таганскую
площадь.
Вместо прежнего театра теперь существует новый театр в старом здании,
театр, который так и называется — "Московский Театр на Таганке". Театр,
который завоевал большую любовь и популярность у зрителей Москвы и других
городов, где мы бывали на гастролях. Были мы и за рубежом — в Болгарии, в
Венгрии, в Югославии. Вот в Югославии в позапрошлом году на белградском
интернациональном фестивале, который называется БИТЕФ, мы получили Гранд-при — высшую награду фестиваля за спектакль "Гамлет",
что мне особенно
приятно, потому что я в нём играл роль Гамлета. А в прошлом году во Франции,
мы были в гастролях в Париже, в Лионе и в Марселе, снова мы получили премию
за тот же спектакль, токо это теперь была премия французской критики за
лучший иностранный спектакль года. Награда эта почётная, потому что там было
примерно двести коллективов в прошлом году иностранных, и вот нас отметили
такой первой премией критики.
Значит, в чём секрет популярности этого театра? Многие люди спрашивают,
что с... почему, что случилось, почему раньше никто не ходил, а теперь стали
ходить. Ну, во-первых, потому, что новые люди пришли и новый главный
режиссёр, и ещё по... по нескольким причинам, о которых я вам очень коротко
скажу. Для то... Для начала скажу вам, что если вы попробуете к нам попасть
на последние спектакли, у вас ничего не выйдет. Это я вас заранее
предупреждаю. Стоят очереди, по нескольку недель люди отмечаются на билеты,
как раньше за мукой... за мукой во время войны. Значит, на руках пишут, а
некоторые в летние тёплые ночи на раскладушках ночуют в соседних дворах. И
есть одна возможность проникнуть. Надо про... прорваться через кордоны
пожарников, милиции и дружинников, вот, упасть на колени перед директором,
сказать: "Здрасьте! Мы из Красногорска!" — и он всё равно ничё не сделает.
А потом... <Смех в зале> Тогда нужно
найти кого-нибудь из своих знакомых, ну меня, например, сказать: "Володя,
помоги!" — и я чего-нибудь буду делать. Но токо не все сразу, потому
что у
нас театр маленький — всего шестьсот пятьдесят мест. Но нам строют новый,
большой — на семьсот пятьдесят. <Смех в зале>
И строют его... строют его недавно, примерно года четыре, так что к концу
следующего десятилетия, я думаю, мы туда въедем. Хотя грозятся... Мы даже
придумали такой трюк, вроде — мы даже предложили Спорткомитету, говорим:
"Возьмите наше новое здание под пинг-понг", скажем, на Олимпиаду, для
того, чтоб быстрее построили. Но они отказались. Говорят, непригодно. Ну, мы
надеемся всё-таки, что театр будет построен быстрее, чем я пошутил, и у нас
останется и наш прежний зал, старый. И теперь есть у нас ещё новый,
маленький зал, в котором мы собираемся играть такие, вроде, творческих
вечеров артистов. И уже даже готовим кой-какие эти вечера. Сейчас там идут
э... идёт спектакль, новый наш спектакль, вот-вот премьера. Од... Мы уже
сыграли несколько раз сейчас, его дорабатывают, и будет премьера — "Жалобная
книга" по рассказам Чехова в этом малом зале. Так что у нас будет... Мы
будем богаты: у нас будет целых три зала. Ну, нам, конечно, и план прибавят,
но всё-таки приятно — можно в один вечер играть три спектакля.
Теперь, значит, а если серьёзно говорить, почему театр популярен — это
м-м… есть тому несколько причин. Первая из них — что он имеет своё лицо. Он
ни на кого не похож, ни на какой другой коллектив ни в Союзе, я думаю, и в
мире таких коллективов мало. Театр работает в условной манере, в манере
уличного театра. Как было заявлено четырнадцать лет назад в пьесе Брехта
"Добрый человек из Сезуана", так и до сих пор мы утверждаем традицию
уличного театра. Что это значит? Это значит, как когда-то, несколько веков
тому назад, приходили бродячие артисты в какой-нибудь двор или прямо на
площадь. Какой-то глашатай кричал: "Приходите посмотреть пьесу бессмертного
Шекспира!" И прямо тут вот, перед людьми, расстелив коврик, без гримов,
поч... с маленькими деталями костюма, тут же начинали на глазах у людей
играть. И играли довольно хорошо, потому что иначе бы они не могли жить.
Потом ведь у них как: в конце спектакля шапка по кругу, кто сколько даст.
Если бы они плохо играли, им бы никто ничё не дал. Значит, играли хорошо,
несмотря на то, что у них не было сцены, несмотря на то, что у них не было
декораций, они не могли нарисовать там на заднике звёздное небо, лес, там,
или поле, или реку. А играли здесь. И было такое магическое слово, потому
что зритель был более наивен, "Представьте себе!" — и люди, так как театр —
это игра прежде всего, охотно представляли себе.
И сейчас, несмотря на то, что зритель стал более искушён, несмотря на
такой поток информации отовсюду: и радио, и телевидение, и газеты, и
сплетни, и телефоны — всё-таки осталась для театра у людей в душе какая-то
маленькая, я не знаю, там, забегаловка, что ли, назовём, в душе у человека
для театра, в который... Ну что? Который приоткрывается, когда идёт разговор
об искусстве. И люди охотно верят, даже если их не обманывают. Ведь это же
обман, в принципе, когда вам сзади рисуют или делают лес на сцене
бутафорский, или выгораживают павильоны. Всё равно, стенки нет вот этой вот
четвёртой, всё равно люди, в основном, выстраиваются лицом к зрительному
залу, и уже никого не обманешь. Все знают, что настоящее звёзное небо или
луна, или солнце, или лес, намного прекраснее, чем рисованное. И поэтому,
если просто со зрителем как бы договориться перед началом: "Представьте
себе, что сегодня вот этот актёр, скажем, Владимир Высоцкий, которого вы все
знаете, со своим лицом будет играть Галилея, которому от сорока шести до
семидесяти лет в пьесе". А я не рисую себе ни глубоких морщин, не клею седые
бороду и усы, не... не клею седого парика. Просто движения становятся более
медленными, речь чуть-чуть более вялой, а самое главное, что всё внимание
сосредоточено на том, что с ним происходит. Не как он это делает — так он
прикинется или так, как, значит... А просто на том, о чём там идёт речь. И
на мой взгляд, это тоже очень интересно смотреть. И вот условность в этом
театре, условность, о... мне кажется, что это отличительная черта театра.
Вот если вы придёте на спектакль, который называется "Пугачёв" по
драматической поэме Есенина, откроется занавес, и вы вдруг увидите, что на
сцене нет берега реки Яик, где происходит действие. А стоит громадный помост
из грубо струганых досок, который опускается вниз вот так к авансцене. А
внизу стоит плаха. И в неё воткнуты два топора. Иногда эта плаха накрывается
золотой парчой и превращается в трон, а топоры очень удобно превращаются в
подлокотники трона. И на них садится императрица, ведёт диалог с двором. А в
это время на сцене четырнадцать есенинских персонажей, играем мы по пояс
голые, в парусиновых таких в грубых штанах, подвязанные верёвками, с
топорами в руках. И только цепь. Есть небольшое оформление: здесь висят
колокола, висят виселицы, на которые тоже вздёргиваются не люди... <смеётся>
знаете, никто тоже никого не обманывает, вот, а вздёргиваются одежды.
Если восставшие одерживают верх — то дворянская одежда, если восставшие
терпят поражение — то крестьянская одежда. И под какую-то музыку
подтанцовывают в свете вот эти вот лапти. И это даёт очень сильное ощущение.
Больше того, мы... Есть условное решение смерти. У нас никто не делает за
кулисами выстрел, там: "Пу!" — а этот хватается за сердце, у него краска
потекла. Никогда никого не обманешь. Все знают, что артистов никто не
убивает, даже не ранят на сцене. Так, случайно, если упадёт кирпич сверху,
а, в общем — нет.
Хотя говорят в "Мастере и Маргарите", что кирпич никому на голову
случайно не упадёт, да?
Так вот просто вру... у нас вместо этого врубается топор в помост, и
один из персонажей, вот из этого клубка тел, вы... вываливается и
подкатывается к плахе, и голова его оказывается около двух топоров. И такое
решение смерти намного сильнее, чем тот же обман зрителей — из-за кулис
стрелять, а он будет хвататься, делать вид, что его убили. Вот.
И этот клубок тел, вот к самому главному я подхожу, он подкатывается к
плахе, всё ближе, ближе, с каждой следующей картиной, со следующим
действием, он всё ближе, ближе к плахе. И в этом есть поэтический символ,
метафора, что восстание обречено, что оно всё равно захлебнётся в крови, и
бунт будет жестоко подавлен. Вот в этом движении к плахе уже есть
поэтическая метафора.
И во многих наших спектаклях это сделано так. Так, в условной манере,
которая позволяет ещё глубже раскрыть замысел. И... и ещё: в наших
спектаклях очень много музыки, стихов и песен. Это тоже привлекает людей в
наш театр из-за того, что никогда ещё песня не ухудшала, а только улучшала
то, что происходит на сцене. А у нас много песен, много очень музыки,
которая работает то... наравне с драматическим материалом, который написан
автором пьесы. Больше того, эти песни, стихи и музыку пишут не только
профессиональные композиторы, а пишем мы, артисты. Так уж по счастливой
случайности получилось в нашем театре, что мы имеем возможность наши
творческие хобби, то есть, то, чем мы увлекаемся помимо театра, использовать
на сцене нашего театра. Это редко когда удаётся. Я, например, признаюсь вам,
больше ценю в человеке творца, чем исполнителя. Актёрская профессия — она
исполнительская профессия. Актёр всегда на самой низшей ступеньке
театрального искусства, потому что над ним есть режиссёр, потом драматург,
потом директор, потом высокое начальство, потом господь Бог, а он где-то там
внизу. Ар... артист, как один человек пошутил, сказал, что это человек,
говорящий чужой текст не своим голосом. Понимаете? Но можно ведь преуспеть и
в исполнительской профессии, например, Рихтер тоже исполнитель, но он
творец. Можно совмещать это.
Так вот у нас в театре, я думаю, и это тоже отличительная черта этого
театра, есть возможность больше быть творцом, потому что я, например, пишу
песни, музыку, стихи, какие-то интермедии, номера для спектаклей. И они
находят место в наших спектаклях. Есть у нас, например, артист Веня Смехов,
который написал несколько инсценировок, и они идут в театре. Сам главный
режиссёр пишет для нашего театра. И вдруг оказалось, что некоторые артисты,
как, например, Валерий Золотухин, которого вы прекрасно знаете по фильмам, я
с ним тоже снимался много, и по театру, а он оказался хорошим очень
писателем, на мой взгляд. Он напечатал повесть в "Юности", теперь вторую.
Выходит у него книжка. Оказалось, что он пишет и пишет здорово. И многие
песни, которые он собрал, забытые русские песни, звучат в спектаклях нашего
театра. Потом вдруг выяснилось, что Лёня Филатов, кроме того, что он артист,
он пишет замечательные пародии. И теперь у нас идёт спектакль, называется он
"Срезки, или В поисках жанра", такое... театрализованный концерт, в котором
он читает свои пародии, я пою свои песни. Как бы такие отрывки из
спектаклей. Понимаете, мы много очень вкладываем, нам удаётся вложить больше
в дело, в которое мы работаем. А так на этой земле уж повелось с… по-моему,
во все времена, что чем больше вложено в дело или в человека, в любимую
девушку, в ребёнка, всегда это дело или человек становятся ближе и дороже. И
чем больше отдано, тем... чем... тем ценнее тан… становится это дело и
человек. Поэтому мы работаем на сцене, тоже это отличает нас от другого...
от других театров. Работаем никогда не... не на технике, а всегда с полной
отдачей, с потом и кровью. И если вы придёте посмотреть некоторые наши
спектакли, вы убедитесь, что наши артисты работают честно, как говорится,
каждый раз — как в последний раз. Понимаете? Вот. Такая манера игры
свойственна нашему театру. И поэтому никто почти из наших артистов не уходит
из театра по собственному желанию. Так, если очень попросят, и то
сопротивляются, упираются ногами. Вот. И... и профсоюз заступается. Но...
Значит... Ну вот, сделав такое глубокомысленное вступление, я хочу вам
сказать самое последнее, из-за чего так э… бегут люди в театр. Это то, что в
этом театре много спектаклей, сделанных на чистой поэзии — спектакли о
Пушкине, о Маяковском, спектакли на поэзии Вознесенского, Евтушенко. Вот
Есенин у нас есть.
И есть один из самых любимых мною спектаклей, который называется "Павшие
и живые". Это пьеса о поэтах и писателях, которые участвовали в войну. И
многие из них погибли — Коган, Багрицкий, Кульчицкий. И было им тогда всего
по двадцать–двадцати одному году. И о... Они, в общем, ничего не успели
сделать в этой жизни кроме того, чтобы написать несколько хороших стихов,
повоевать и умереть. И мы зажгли впервые в Москве Вечный огонь на сцене
нашего театра. У нас вспыхивает пламя Вечного огня, выходит артист, весь
зрительный зал, вот уже шестьсот раз мы играем, все, как один, встают перед
началом, чтобы одну минуту, молча, почтить память погибших. И по трём дорогам
выходят поэты, которые читают свои стихи, и уходят назад. Дороги вспыхивают
красным светом. Они уходят назад, в чёрный бархат. У нас сзади висит чёрный
бархат в этом спектакле. Как бы в землю, как в могилу, в ничто, а по ним
снова звучат песни, стихи. Это реквием по погибшим.
И я много написал песен для этого спектакля, и щас покажу вам
маленький фрагмент, где будет нескоко моих песен и нескоко замечательных
стихов э… поэтов. |
| |
|
|
|
|
|
<Опущено 2 куплета>
<Аплодисменты>
Я не потому прекращаю ваши аплодисменты, что не люблю их. Одна из
многочисленных легенд, которая обо мне ходит — это то, что я не люблю, когда
аплодируют. Это неправда. Я нормальный человек, я отношусь к этому с
уважением, как, впрочем, ко всему, что дела... <аплодисменты,
смеётся> спасибо, как, впрочем, ко всему, что делает зритель
на моих выступлениях, потому что я мои выступления не называю "концертами".
Вот, видите, свет попросил зажечь в зрительном зале. Для меня это встречи с
людьми, которые, поверьте мне, дают мне, может быть, даже больше, чем вам.
Вот. Потому что я имею возможность разговаривать о том, что меня волнует, с
людьми, да ещё с таким большим количеством. Ну а так, в общем... В общем,
короче говоря, взорвались — и остановились. Ладно? Так, чтоб побольше успеть.
И я вот ещё к чему. Дело в том, что я вообще свои песни начинал писать
когда-то для своих близких друзей, для очень узкого круга своих друзей. Я
никогда не рассчитывал на то, что у меня в будущем будут такие гигантские
аудитории — стадионы, залы. Я всегда думал, когда пи… начинал писать песни,
что я их буду петь... петь только своим близким друзьям. Ну и я помню
атмосферу, которая тогда у нас была. Мы сидели за столом, там, выпивали или
нет — это неважно, но просто была атмосфера дружеская, атмосфера доверия,
покоя, свободы. И м-м… я э… вам хочу сказать, что это... ну, как вам сказать?
Несмотря на то, что прошло уже много времени, я был во многих местах, я
через все эти времена и все эти места стараюсь протащить вот то настроение,
которое у меня было, когда я выставлял первый раз свои песни на суд своих
друзей. И вот этот дружеский строй и атмосферу доверия я больше всего ценю,
когда она останавливает... устанавливается между мной и зрительным залом.
И... и из-за этого... В общем, это не самое главное — аплодисменты, хотя это
приятно, благодарю вас, а самое главное — это, в общем, ваши глаза и... и
то, что если есть у вас ощущение, что у нас идёт просто нормальный разговор,
потому что авторская песня, которой я занимаюсь — это есть просто манера
разговаривать с людьми. Но токо мне так уже, от Бога, просто дана такая
возможность, что я имею возможность записать, зарифмовать, как-то чё-то
увидеть, как мне показалось, и рассказать вам. И это... просто это беседа.
Но, к сожалению, мы не можем здесь поставить большой стол, потому что,
конечно, лучше дома, за столом, потому что после второй–третьей уже и петь
не надо — и так все друг друга любят.
<Откашливается>
Но вот это вот ощущение, если у вас
есть, что вы себя чувствуете вольно, свободно, что вы не просто созерцаете
и… или забавляетесь, как это обычно бывает на эстрадных концертах, а что вы
тоже участвуете в каком-то общем нашем с вами деле, в каком-то разговоре.
Это самое главное для меня. Я это больше всего ценю и всегда...
Из-за этого вот, например, люди меня часто спрашивают. Говорят, там: не
воевал ли я, не плавал ли, не сидел ли, не летал ли, не шоферил ли и так
далее. <Оживление в зале> Это по...
потому, что почти все мои песни написаны от первого лица. Я всегда говорю
"я", если вы обратили внимание. Я разговариваю со зрителем от... как... как
бы от себя лично. Но это совсем не значит, что я всё это прошёл. Кое-что я и
на своей шкуре знаю, а кое-что, многое, мне рассказали люди и, возможно, я
просто пропустил это через душу свою, голову, как... как будто бы если это
случилось со мной. И… и мы имеем право на... на авторский домысел, на
фантазию. Я могу придумать ещё что-то. И поэтому я рискую говорить "я". Вот.
Потому что там какая-то часть моя есть. Поэтому эти песни все называют
"песни-монологи". И на пластинках, или как принято так называть —
"песни-монологи Владимира Высоцкого". Ну, Бог с ним, пускай это будут
монологи, это мне даже неважно.
Вот один такой монолог я вам щас хочу показать. Это монолог
называется "Дорожная история". И ещё. Пусть вас никогда не обманывает, если
я пою от имени человека какой-то определённой профессии. Это вовсе не
значит, что это обязательно случилось с человеком, там, этой профессии. Я
всегда пытаюсь затронуть вопросы, которые... Ну, такие проблемы, которые...
общечеловеческие. Короче говоря, которые, может... могут случиться с любым
человеком, независимо от возраста, профессии, там, э… национальности и так
далее. Это проблемы, там, дружеские или проблемы предательства, надёжности.
Вот как в этой песне, которая называется "Дорожная история", где дело идёт,
вроде бы, о шофёрах. |
