| |
|
|
|
|
|
И оказалось,
что песня тоже устарела, потому что на Таганку есть зачем идти. На Таганке
есть театр, который так и называется: Театр на Таганке. Организовался он
так: был театр Драмы и Комедии, в который ходили значительно меньше люди,
чем в тюрьму. Вот. И, значит, решено было его реорганизовать. И через
некоторое время после того, как сломали тюрьму, реорганизовали этот театр.
В этот театр
пришла группа молодых артистов во главе с главным режиссёром, теперешним,
нашего театра Юрием Любимовым. И с этого момента начал своё существование
Театр на Таганке, в который так трудно достать билеты, который посещается
очень хорошо, который любят зрители Москвы и других городов, где мы бывали
на гастролях. Были мы и за рубежом — в Болгарии, в Венгрии. В Югославии,
например, в позапрошлом году на белградском интернациональном фестивале,
который называется БИТЕФ, на юбилейном фестивале, мы получили Гранд-при —
высшую награду фестиваля за спектакль "Гамлет", что мне особенно приятно,
потому что я в нём играл и играю роль Гамлета. А в этом году... в прошлом,
вернее, году во Франции, где мы были в Лионе, в Марселе и в Париже, снова
получил театр премию — высшую премию французской критики за лучший
иностранный спектакль года. А надо вам сказать, что там было, примерно,
около двухсот коллективов иностранных, поэтому это тоже довольно почётная
была премия нам.
Ну и всегда
люди спрашивают, почему так люди рвутся в этот театр и в чём, собственно
говоря, секрет популярности этого театра, почему нельзя достать билеты.
Почему для того, чтоб прорваться в театр, нужно пробиться через кордоны
милиции, пожарников, дружинников. Вот. И чуть ли не упасть на колени перед
директором, сказать: "Здравствуйте, вот мы из Троицка!" И, значит...
Вот. И он всё равно ничё не сделает. И тогда нужно найти меня или кого-нибудь из
своих друзей и сказать: "Володя, помоги!" — и я уж чего-нибудь буду
придумывать. Но только не все сразу. Хотя, я думаю, многие из вас бывали, но
всё равно, все сразу не приезжайте, потому что театр у нас маленький, у нас
шестьсот пятьдесят мест. Но нам строят большой, новый театр на семьсот
пятьдесят. Вот. Теперь... <Смех в зале>
Строят его недавно, года четыре. Говорят, что лет через десять мы туда
въедем, поэтому я вас всех приглашаю посетить театр.
И ещё
говорят, что сохранят старое здание, за которое мы воюем, старый зал. Так
что у нас, возможно, будет два зала и ещё один маленький довесок, где мы
собираемся играть нечто вроде творческих вете... вечеров. В общем, артисты
будут... Такие бенефисы будут. Если... У нас же ведь в театре есть такая
традиция, которой, пожалуй, не существует в других заведениях подобного
рода. Это традиция э… творческих хобби, сочинительство. Вот, предположим, у
нас есть... Мы же не только артисты. У нас… работающие в нашем театре актёры
стоят не на низшей ступеньке театрального искусства. Ведь знаете, как
обычно: артист, потом над ним режиссёр, потом сценарист или драматург, потом
директор, потом высокое начальство, потом господь Бог. А артист где-то там
внизу, выполняет чужую волю в смысле мизансцен, режиссёрскую волю. Говорит
чужие слова, исполняет чужие песни. Вот у нас это не так, потому что многие
артисты в нашем театре владеют, кто как может, конечно, другими видами
искусства, занимаются сочинительством.
Вдруг выяснилось, что,
предположим, Валерий Золотухин, которого многие из вас знают по фильмам, и я
с ним снимался в картинах много, и артист нашего театра, известный актёр, он
оказался прекрасным писателем. Напечатал повесть в "Юности". А теперь у него
выходит вторая повесть там же, и книжка. Он оказался писателем, на мой
взгляд, очень интересным. Веня Смехов написал уже несколько инсценировок для
нашего театра, и с успехом работает как автор и на радио, и делает
пластинки, и диски всевозможные, и на телевидении. И Лёня Филатов пишет
пародии, которые входят иногда в некоторые наши творческие вечера в нашем
театре. На мой взгляд, просто изумительные пародии, потому что он пародирует
не только... Знаете, обычно берётся для пародии строка, а потом её варьируют
в разных там... ну как… как, как угодно автору. Вот. Он — нет. Он делает на
стиль, на... на стиль того или иного поэта. Более того, он актёр, и он их
показывает. Поэтому его очень интересно смотреть со свои... с его пародиями.
Вот. Есть у нас люди, которые пишут музыку, профессиональные композиторы —
Хмельницкий и Васильев. Я тоже писал много стихов и песен для нашего театра.
Одним словом, вот это тоже, возможно, привлекает людей в театр, что у нас
есть... Вы знаете, ведь я, например, больше ценю авторство и творца ценю
больше, чем исполнителя. И поэтому вот когда ты работаешь не только в чужом
деле... Ну, не то что в чужом деле, а не только актёром-исполнителем, а если
есть возможность что-то своё исполнять на сцене,
принести в спектакль в какой-то, зрелище, намного интереснее работать. И
из-за этого, вероятно, манера, в которой работают артисты у наш театр… у нас
в театре, она необычна, непохожа на другие театры. У нас играют с полной
отдачей. Как один критик написал, так, что кажется, что "пол ходуном ходит".
Играют с потом и кровью. Я, например, на "Гамлете" два килограмма теряю
всегда. Это точно, я на весы вставал перед началом и в конце. Правда, я их
также набираю. Вот. Так что женщины, которые так вдруг оживились... Очень
быстро набираются эти килограммы.
<Смеётся>
Вот. Но, во всяком случае, работать в этом
театре интересно, и никто по собственному желанию из этого театра не уходит.
Ну вот, это одно, из-за чего люди приходят. Другое — это то, что театр имеет
своё лицо. Он ни на кого не похож, ни на какой другой коллектив. Ни в
Москве, я думаю, в Союзе и в мире других таких нет театров. Театр работает в
условной манере, в традициях уличного театра. Как мы начали в Брехте в по...
в пьесе "Добрый человек из Сезуана", где нет декораций, где играют актёры
без гримов, так мы и продолжаем это. У нас никогда нет декораций в
общепринятом смысле этого слова.
Вы знаете,
несколько веков тому назад приходили комедианты во двор, расстилали коврик.
Кто-то из них кричал... зазывала кричал: "Приходите посмотреть, там,
трагедию бессмертного Шекспира!" И прям на этом коврике, с маленькими
детали... деталями в костюмах, разыгрывались целые трагедии — и греческие,
и, вот, по Шекспиру. И люди смотрели, охотно верили тому, что происходит
перед их глазами, хотя их никто не обманывал, не рисовал декораций, не
малевал дворцов, там, берега рек или звёздного неба. Но просто, видно, тогда
был наивный зритель. Щас зритель более искушённый, но с ним уже возможно
тоже договариваться. Есть такое магическое слово — "Представьте себе!" И вот
когда говорят: "Представьте себе, что сегодня в спектакле "Жизнь Галилея"
Брехта артист, там вот, Высоцкий, которого вы знаете, со своим лицом, не
пытаясь вас обманывать, покажет вам Галилея от сорока шести до семидесяти
лет". Я вовсе не… не рисую себе никаких глубоких морщин, не делаю седого
парика, не клею бороду и усы, а работаю так, со своим лицом. Просто когда он
старый, движения становятся более замедленными, ну, речь более вялой. А
самое главное, не в этом дело. Всё сосредоточено на том, что с ним
происходит. То есть, больше внимания на людей в этом театре, на внутреннюю
жизнь образа, которого мы... который мы представляем на сцене. Это тоже
очень любопытно из-за того, что, действительно, если сейчас вы приходите...
Есть очень много хороших образцов реалистического искусства. И во МХАТе это
было. Но ведь имеет право на существование и условный театр. И все прекрасно
понимают, что настоящее небо намного прекраснее, чем малё... намалёванное на
заднике. И, в общем, настоящая мебель и комната без… без вот этой... с этой
вот... вот четвёртой стеной, а... а не без неё, как обычно, знаете, одной
стены нет, а там несут павильон, и ставят, там, балкон, здесь — дверь, здесь
— окна. Вот у нас почти никогда этого нет. В нашем театре всё оформление —
это обычно поэтический образ спектакля, который помогает ещё полнее раскрыть
смысл пьесы. И если, предположим, это "Пугачев", драматическая поэма
Есенина, открывается занавес, вы не увидите берега реки Яик, на котором
происходит действие, а вдруг увидите помост из грубо струганых досок,
который опускается к зрителям, к авансцене. А впереди стоит плаха. В неё
воткнуты два топора. Иногда эта плаха накрывается золотой парчой, и топоры
превращаются в подлокотники трона. И на него садится императрица, на этот
трон, ведёт диалог с двором. А в это время на этом помосте, гигантском
помосте, четырнадцать есенинских персонажей, мы играем по пояс голые, с
топорами в руках. Только цепь на сцене и топоры. И вот этот клубок тел
движется к плахе. И в этом есть уже просто, ну символ, что ли, метафора
такая, что восстание захлебнётся в крови, что оно неизбежно будет подавлено.
То, что так вот, с каждой новой картиной и с каждым следующим действием всё
ближе-ближе-ближе этот клубок тел подкатывается к плахе. И только время от
времени иногда врубается топор в помост вместо того, чтоб делать за
кулисами выстрел, там: "Пу!" — он схватился за сердце, потекла кровь. Вот.
Это уже нек... никого не обманешь. Все знают, что артистов не убивают по
настоящему, к сожалению. Вот. И... Вот только топор врубается в помост,
кто-то из этой толпы вываливается, подкатывается к плахе, и голова его
оказывается около двух топоров. И такое условное решение смерти ещё сильнее
работает, чем вот такой вот обман.
Вот
немножечко, чуть-чуть о театре, чтобы вам рассказать, почему туда хотят
ходить люди. Есть в этом театре много поэтических спектаклей, сделанных на
чистой поэзии. Поэзию у нас любят. Это тоже привлекает. У нас есть
спектакли о Маяковском, о Пушкине, по стихам Вознесенского и Евтушенко. Есть
спектакль, который я особенно люблю, называется он "Павшие и живые", пьеса о
поэтах и писателях, которые участвовали в войне. И одни из них погибли. Это
Коган, Багрицкий, Кульчицкий. Было им тогда всего по двадцать лет. Двадцать
один, может быть. Вот. И они ничего не успели сделать в этой жизни, кроме
того, чтобы, ну, повоевать, там, написать несколько прекрасных стихов и
умереть. И вот мы зажгли по ним... впервые на сцене нашего театра вспыхнул
Вечный огонь. Даже раньше, чем у Стены вспыхнул Вечный огонь. И артист
выходит, просит почтить всех присутствующих память погибших минутой
молчания. Все встают. Вот уже шестьсот раз мы сыграли. И по трём дорогам
выходят поэты, читают свои стихи, и горит Вечный огонь. И они уходят назад.
Вот вместо вот такой вот голубой занавески у нас висит чёрный бархат в этом
спектакле, и они уходят в этот чёрный бархат, как в землю, в никуда, как в
братскую могилу. Дороги вспыхивают красным огнём, и снова звучат по ним
песни, стихи и музыка. Это такой реквием по погибшим.
И я написал
много музыки и стихов к этому спектаклю. Щас я вам покажу маленький
фрагмент из него, где будет несколько моих песен, несколько стихов. |
| |
|
|
|
|
|
<Аплодисменты
без разрыва>
Я никогда не
называю свои выступления "концертами", потому что, если вы обратили внимание,
это так непохоже на эстрадный концерт, как, скажем, там... не знаю… чтение
книги на просмотр спектакля. Потому что для меня это встречи с людьми,
потому что авторская песня — это совсем иной жанр, чем песня эстрадная.
Это... Как вам сказать? Как говорят в Одессе — две большие разницы. И я
начинал свои песни вообще, давно когда-то, когда начинал токо их писать, я
писал их только для узкого круга своих друзей. И они были моими первыми
судьями и моими первыми слушателями. И я помню, какая была атмосфера в то
время. Мы сидели за столом, иногда выпивали, иногда — нет. Я показывал им
новые песни. Было масса разговоров, проектов и так далее. Вот. И была
атмосфера непринуждённая такая, дружественная, атмосфера покоя и доверия. И
я, несмотря на... Я никогда не рассчитывал на такую аудиторию, которая будет
у меня в будущем в стране, и не только в стране, на такие гигантские залы. Я
всегда рассчитывал только на своих близких друзей. И, вероятно, это у меня
вошло в плоть и кровь, и я продолжаю рассчитывать на своих друзей при
написании каждой новой своей песни. И хотя количество их и людей в зале
увеличилось невероятно, и я всё-таки стараюсь протянуть вот то настроение,
которое было у меня когда-то. Потому что для меня эти песни — это есть ни
что иное, как возможность разговаривать с людьми, беседовать, хотя всё равно
это только монолог с моей стороны. Но все-таки вот эту атмосферу — можно её
установить с залом, потому что обычно люди приходят ко мне в гости за
песнями, а я приезжаю к ним в гости, там, в институт или в другой город. И
вот это вот как... как друг у друга в гостях. Правда, в гостях лучше,
конечно, потому что там за столом после второй-третьей уже и петь не надо.
Все и так друг друга любят. Вот. Но я... я не это имею в виду. Я имею в виду
атмосферу, которая устанавливается со зрительным залом. Это для меня самое
ценное и поэтому я прошу оставить свет в зрительном зале, чтобы видеть
людей. И много... это очень много возможностей даёт — авторская песня. Ведь
эстрадная песня делается несколькими людьми. Отдельно поэт, композитор,
отдельно исполнитель. Всегда есть зрелище, большой оркестр, меняются номера.
То девочки пляшут, то фокусники... Вот эта есть пресловутая рампа, которая
отделяет зрительный зал от сцены. Ему лепят фонари в лицо. И может
зрительный зал подняться и уйти — он всё равно не слышит, потому что мощно
звучит оркестр, который с одной стороны, ему помогает, а с другой стороны —
мешает, потому что он закован в ритмические рамки, из которых он выбиться не
может, певец. Он репетирует раз навсегда, добиваясь, как на его взгляд,
оптимального варианта, лучшего исполнения. И потом всегда шпарит, уже
стараясь как-то дотянуться до этого высокого уровня, который, как ему
показалось, он достиг. И в... в большинстве случаев, никогда вас никаких
неожиданностей не подстерегает, когда вы придёте услышать даже вам
запомнившуюся, я не говорю любимую, потому что всё равно это всё однодневки
или, в крайнем случае, одногодки.
<—>
…вкалывать перед вами.
Так. Теперь вот. Многие люди спрашивают, там: не воевал ли я, не плавал ли,
не сидел ли, не летал ли, не шоферил ли. Всё из-за того, что почти все мои
песни написаны от первого лица. Я всегда говорю "я". Но это вовсе не значит,
что я всё должен был на своей шкуре испытать. Кое-что знаю, а кое-что мне
рассказали. Видно, просто это пропущено через душу мою, как если бы это
случилось со мной. Если что-то меня очень трогает и волнует, и поэтому я
пою... и беру на себя смелость петь от первого лица. Я вам хочу показать неск... Эти песни и называют так — "песни—монологи".
Поэтому я и
хочу вам щас спеть песню. Вот. Она называется "Дорожная история". Я
никогда не работал профессиональным шофёром, хотя речь там... И потом вот
ещё. Пусть вас не обманывает, если разговор идёт... речь идёт от имени
человека какой-то определённой профессии. Это вовсе не обязательно. Это
может случиться с любым человеком, любого возраста, лю... Там проблемы,
которые трогаются, они принадлежат всему человечеству, как говорится. Это не
громко сказано, но это правда. Предательство, там, и э… надёжность. Это всё
относится ко всем. "Дорожная история". |
| |
|
|
|
|
|
<Аплодисменты>
Вы знаете,
об... последнее время тут мне показали несколько записей, в которых
оказалось, что это не я. Там есть четыре песни в моём исполнении, а
остальные все какие-то поют странные люди. Значит, лишь бы похрипее или
чё-нибудь такое по... поблатнее, в старой манере. Вот. Какие-то там
даже... какие-то ра... Северный какой-то появился, какую-то чушь поёт. Вот.
И всё, значит, мне эти все вещи... "От некоторых не отказываюсь, надеясь на
добрую славу своего имени", — как сказал Пушкин, — "А от пл... а от хороших
стихов, признаться, и сил нет отказаться". Но хороших бывает меньше. Вот.
Поэтому я призываю людей, которые владеют этим инструментом, они наверняка
есть в зале, чтобы... Вообще подражание — оно хорошо только в пародиях. И
вот есть такие пародисты на эстраде, они выходят, показывают разных артистов
любимых или пародии на певцов всякие. И это всё... это правомерно.
Пожалуйста, ради Бога. Но вообще вот я, например, против того, чтобы
подражать, там. Неинтересно сейчас. Щас интересно, что человек сам думает
о предмете, о жизни, да вообще... Если он имеет своё мнение и суждение, его
гораздо интереснее слушать и смотреть, чем он попугай... как попугай
повторяет что-то, что уже многие сказали до него. И вообще личность и
индивидуальность более интересно наблюдать на сцене, чем просто человека,
который ловко сделает то или иное, вот, что-то уже слышанное и виденное. И
особенно голосу. Ну, вот голосу подра... Ну вот, у меня, например, думают,
что "а-а-а" — это, значит, уже "под Высоцкого". Ничего подо... Я, например,
голос свой не срывал. Он у меня всегда был такой. И даже когда я был таким
малолеткой, пацаном, читал взрослым людям стихи, они говорили: "Надо ж!
Какой маленький, а как пьёт!" <Смех в зале>
Вот. Так что... Просто это... это уже от папы с мамой такие данные. Вот.
И...
Вот я хочу
вам спеть ещё шуточных две песни. Песня называется "Инструкция перед
поездкой за рубеж, или Один час в месткоме". К вашему месткому это, надеюсь,
не относится, потому что у вас всё так...
<-?->
Вопрос?.. |
