| |
|
|
|
|
|
<Аплодисменты>
Добрый вечер! Значит, я начал нарочно с песни, чтобы вы не подумали, что
к вам приехал кто-нибудь другой. Несколько слов о моей работе, и потом я буду
вам петь, читать стихи, в общем, всё, зачем вы сюда пришли, всё вам полною
мерой будет показано.
Я работаю в Москве, в московском Театре на Таганке. Театр этот
организовался тринадцать лет тому назад, под руководством Юрия Любимова.
На выпускном курсе Щукинского училища был поставлен спектакль "Добрый
человек из Сезуана". Этот спектакль произвёл тогда впечатление "разорвавшейся
бомбы" в Москве. Много спорили о нём, говорили о том, что э… форма спектакля
слишком условна, что это непривычно для нашего зрителя. Но были горячие
сторонники, поклонники этого спектакля. В числе их были... в числе их были
м...
ведущие наши учёные, и писатели. Я помню, была знаменитая статья Симонова
Константина об этом молодом коллективе, и что хорошо бы его сохранить. Так и
решили.
А в это время на Таганке, где раньше была тюрьма... то есть, театр, он
назывался театр... <Смех в зале, смеётся>
Тюрьма там тоже была, но её сломали раньше. Театр назывался "Театр Драмы и
Комедии". Вот. И этот театр перестал отвечать запросам публики, и какой-то...
и репертуар у него был довольно слабый. Решено было его реорганизовать. И
вот в него пришла эта молодая группа актёров под руководством Любимова, и с
этого начался театр, со спектакля "Добрый человек из Сезуана". Я пришёл туда
почти в самом начале работы в этом театре. Мне очень понравился этот
спектакль. Особенно понравилось то, что там были использованы песни
удивительно, так, как я раньше до этого на сцене не видел.
Я вообще возражаю, когда э… песни исполняются только, как вставные
номера, когда человек говорил, говорил, говорил, а потом, как чёрт из
бутылки, вдруг: "А-а-а!.." — и запел. Почему? Если можно продолжать
разговаривать, зачем петь? Песня должна придти только тогда, когда
необходимо уже, чтоб человек запел. Скажем, когда он находится в такой
крайней степени нервного напряжения, когда уже всё, кажется, что всё,
потолок, и больше он никуда не простучится, вот тогда на помощь иногда
приходит песня. И она позволяет вздёрнуть действие ещё выше на одну
ступеньку.
И так вот в этом спектакле "Добрый человек из Сезуана" и было. Персонажи
в самый момент высокого нервного напряжения, им давалась песня, они их
исполняли. Там есть зонги, написанные самим Брехтом, которые должны
исполняться под... на... под бесхитростную мелодию в сопровождении очень
небольшого количества инструментов. И это зонги, которые стали знаменитыми
на весь мир — "Зонг о баранах", "Зонг о дыме". И тоже мне показалось, я в
тот период уже начал писать песни, тоже мне показалось, что мне это очень
близко. Короче говоря, посмотрев этот спектакль, я попросился в театр.
Меня приняли в этом теа... в этот театр, и я работаю в нём до сих пор.
Театр этот, несмотря на то, что это недолгий срок — тринадцать лет,
завоевал большую популярность у зрителей Москвы и других городов. Мы бывали
на гастролях за рубежом — в Болгарии, в Венгрии. В Югославии мы получили в
прошлом году Гранд-при — высшую награду фестиваля за спектакль "Гамлет".
Это мне особенно приятно, потому что я в нём играю роль Гамлета.
С самого начала, когда я начал работать в театре, я пришёл туда, как
артист характерный, комедийный артист на исполнение ролей всевозможных
возрастов. И сыграл я довольно много ролей возрастных. Например, я играл
Галилея. Галилея, ему там — начинается пьеса от сорока с чем-то, а кончается
— в семьдесят. Особенность этого театра ещё заключается в том, что мы играем
без гримов. Мы не клеим бород, усов, почти никогда не рисуем декораций. И
никогда нет у нас нарисованных задников с луной, с небом, там, или леса на
заднем плане, а всегда есть образ, в котором решён этот спектакль. Мы играем
без гримов, значит, всё внимание сосредоточено на внутренней жизни человека.
И уже следят люди за коллизией, за сюжетом, но в то же время за тем, что с
ним делается, а не то, как он выглядит или как разговаривает, или наоборот,
таким голосом. Это даже неважно ос... Зритель с удовольствием принимает
правила игры, предложенные ему с самого начала: вот представьте себе, что
это лес или это поляна, и давайте попробуем разыграть вот такое вот
маленькое действие. Больше того, Брехт давал возможность обращаться в
зрительный зал, бросать действие, выходить прямо на зрителей и говорить —
вот только что сейчас вы видели то-то, то-то и то-то, и э… идея этой всей
сцены состоит в том-то и в том-то. Иногда на помощь опять приходит песня,
чтобы это объяснить. Но, в общем, вот этот приём отчуждения, который
позволяет выходить из сцены и разговаривать со зрительным залом на равных,
как с друзьями, пришедшими вот, которые сейчас в данный момент пришли в
театр, вот эта вот струна — она всегда звенит в каждом нашем спектакле.
Такая свежесть и живость. Театр имеет свою позицию, своё лицо. Он ни на кого
не похож.
И в выборе репертуара мы тоже следуем этой позиции. Мы играем не только
пьесы, а мы играем ещё и прозу — это рассказы, романы, повести писателей,
которые живут сейчас и которые только что вот свежую напечатали какую-то
новую вещь. Мы их приглашаем, работаем вместе с ними. Они сидят в зрительном
зале вместе с нами и создают сценические варианты этих вещей. И поэтому от
спектаклей веет свежестью, живостью. И видно, что они... он сделан
современными людьми и для людей, которые живут сейчас, потому что он трогает
современные проблемы. Зрелище всегда яркое. Никогда вам не будет скучно. Оно
обязательно вас зацепит за душу и какие-то струны зазвенят. Одним словом,
смотреть интересно, поэтому попасть в театр почти невозможно. Если вы
приедете в Москву, попробуете достать билет — у вас ничего не получится.
Надо будет стоять в очередях ночь, две, неделю, две. Вот. Если совсем ничего
не получится, надо придти ко мне и попросить, сказать: "Володя, помоги!" И я
что-нибудь сделаю. А так — очень сложно. Вот.
Значит, ну и ещё... много песен, стихов и музыки. Так это вот стало
после первого спектакля, стало традицией. У нас очень много поэзии и музыки
в наших спектаклях. Причём, мы используем поэзию и музыку не только
профессиональных поэтов и композиторов, но и сами стараемся что-то сделать
для нашего... наших спектаклей. Я пишу и песни, и музыку, и стихи. Есть у
нас Веня Смехов, который пишет инсценировки. Есть композиторы — Хмельницкий
и Васильев. Валерий Золотухин, будучи в театре, начал писать и стал
писателем. Он напечатал не так давно повесть в "Юности", а теперь у него
выходит книжка. Так что, вы видите, в общем, это дело, в котором мы не
только исполнители, не только артисты, но ещё и авторы. А авторство — это
всегда ценнее, это ещё немножечко выше. Поэтому когда больше вкладываешь — и
дело становится дороже, как и человек — чем больше отдано, тем ближе и
дороже становится человек и дело. Поэтому мы с уважением относимся к своему
делу.
На... в репертуаре нашего театра есть несколько спектаклей, сделанных на
чистой поэзии. Как-то так случилось, что поэзия — она заняла главную вершину
в нашей литературе и опоэтизировала всю литературу русскую. И так случилось,
что поэты были не только прекрасными стихотворцами, которые писали великие
стихи, а были ещё и гражданами достойными, и себя прилично вели в жизни. И
всегда из-за этого ещё интереснее были их произведения, их стихи. Ну а жизнь
— я уж и не говорю. У Пушкина была такая удивительная жизнь! И мы сделали
спектакль о Пушкине, который называется "Товарищ, верь!". О Маяковском,
который называется "Послушайте!". По поэмам и стихам Вознесенского сделали
спектакль "Антимиры". По поэмам и стихам Евтушенко — "Под кожей статуи
Свободы". Есть у нас спектакль, который называется "Пугачёв" — драматическая
поэма Есенина.
И есть спектакль, который я особенно люблю. Это был первый спектакль,
куда я написал песни свои профессионально первый раз в жизни, и в котором я
играю несколько замечательных ролей. Называется он "Павшие и живые". Это
пьеса о поэтах, писателях, которые участвовали в войне, которым было по
двадцать–двадцати одному году, когда они погибли. Они ничего не успели
сделать, кроме того, чтобы, ну, написать несколько прекрасных стихов и
отдать свою жизнь. И вот мы на сцене театра зажгли Вечный огонь. Вспыхивает
пламя Вечного огня. И вот уже шестьсот раз мы играем этот спектакль, весь
зрительный зал, как один, встаёт, чтобы почтить память погибших минутой
молчания. А по трём дорогам к этому Вечному огню спускаются поэты, читают
свои стихи и уходят назад, в чёрный бархат, как в землю, как в братскую
могилу, умирать. И снова звучат стихи и песни их друзей, живых до сих пор,
которые прошли через войну, и песни людей, которые её не видели. Вот мои, в
частности. |
| |
|
|
|
|
|
<Аплодисменты>
Спасибо.
Возможно, вы...
Вы посидите, не надо ходить ко мне, посидите, пожалуйста, на месте. Не
надо. Можно пожать, но только зачем вы прерываетесь? Садитесь, садитесь,
садитесь. Садитесь. Садитесь, садитесь, пожалуйста. Давно мечтал
познакомиться — ну что же делать! Теперь познакомились. А зачем ты надел
чёрные очки? Чтоб не узнали потом.
Так. Вот. Я хотел вам вот ещё о чём сказать, что, возможно, вы обратили
внимание, что почти никакие мои песни не поют эстрадные певцы. Не потому, что они не хотят, а потому,
что я не даю. Очень просто. Не даю не потому,
что мне не нравится, как они поют. Они… многие из них обладают прекрасными
голосами, учатся в консерваториях, обладают хорошим слухом. В общем,
музыкальным образованием. Но они поют не так, потому что эстрадная песня
отличается от авторской песни, которой я занимаюсь, просто как небо от
земли. Дело в том, что эстрадную песню создают несколько человек. Это автор
текста — поэт, автор музыки — композитор и автор исполнения — певец. И
всегда есть ещё оди... одна составная часть — это оркестр или ансамбль,
который сопровождает эстрадную песню. Она предполагает большую часть зрелища
— смену номеров, гасится свет в зрительном зале, всегда там мигает
какое-то... освещение делают. Меняются номера. Выходят то акробаты, то, там,
танцоры какие-то, то фокусники. Короче говоря, есть какая-то граница между
зрительным залам и сценой. Это всегда немножечко на котурнах. Это всегда
немножечко э… зрелище. Не немножечко, а в большой степени зрелище и концерт.
И вот если это зрелище уйдёт из эстрадной песни, она очень многое потеряет.
Во-первых, потому, что вы её уже, вероятно, слышали по телевидению. Так
много песен по телевидению, примерно столько же, сколько матчей футбольных и кокейных... хоккейных. Вот. И вы придёте на концерт эстрадный и увидите,
что песня звучит точно так, как вы её уже один раз услышали. Скажем, по
телевидению или на пластинке. Оттого, что певец всегда отрепетирует, как ему
кажется, до самого лучшего варианта, до самого верхнего предела. И потом он
уже всегда старается спеть так, как вот у него получилось, этот лучший раз.
Иногда у него выходит, иногда не выходит. Во всяком случае, он закован в
рамки оркестра, поёт в одном ритме и никаких э… особых неожиданностей для
вас не будет. Это естественно, потому что он зависит от музыки и от орке...
Он маленькие нюансы может изменить и всё. Потом, эстрадная песня больше
всего занимается музыкой и исполнением, и совсем почти, очень редко, во
всяком случае, они обращают внимание на текст, на слова. Я же считаю, что в
наше время, сейчас, когда такое обилие информации отовсюду — есть и
телефоны, и радио, и газеты, и телевидение, и сплетни, скоко разговаривают
люди. Вот. Так мно... много новостей вы слышите в жизни, что, конечно, и со
сцены хочется услышать даже от песни, которые считаются "малыми формами",
тоже хоть какую-то информацию. А что вам в ответ на это преподносят? Ну,
например, вам преподносят, там: "Яблони в цвету — какое чудо!.." Что, в
общем, само по себе правильно. Это, действительно, чудесно, красиво. Ну,
можно было бы и покрасивее сказать. Один уже сказал:
«Всё пройдёт, как с
белых яблонь дым...»
Это прекрасно, совсем красиво. Вот я даже не об этом говорю. Певец, там,
иногда исполняет хорошо, музыка хорошая и поэтому всё это проходит. Но, в
принципе, информации почти никакой. Хотя на эстраде были и есть удивительные
песни. Например, их по… пел Бернес в своё время. Я с ним работал в конце его
жизни, и я помню, как он работал с авторами. Он так тебя возьмёт за горло и
с живого не слезет, пока ты ему не вылижешь каждое слово и каждую строчку.
Он не терпел халтуры и больше всего ценил в песне поэзию, слова, текст. И я
считаю, что это верно. Вот. Ну и поэтому... Мы, занимающиеся авторской
песней люди, э… мы пишем всё вместе. Я пишу и музыку, и текст. Делаю это
одновременно, ночью. Обычно беру магнитофончик, и если мне пришла
какая-нибудь идея или строка, я тут же пытаюсь на гитаре найти для неё хотя
бы ритм сначала, а потом уже музыкальную основу. Иногда бывает так, что я не
устанавливаю точно мелодии, оставляю только ритм, а потом через двадцать раз
выкристаллизовывается мелодия, там, через пятнадцать исполнений на зрителях.
Бывает так, что ты задумаешь написать что-нибудь серьёзное, а вдруг это
ложится на такую ритмическую быструю мелодию. Ты пишешь шутку, хотя под ней
всегда есть серьёзная подоплёка, всегда есть какой-то серьёзный пласт. Вот.
И потом я выхожу на зрителей, зритель каждый раз другой. Каждый раз разные
люди приходят на спектакль. Из-за этого я зажигаю свет в зрительном зале,
чтобы видеть ваши глаза. У меня нет оркестра, есть гитара, ваши глаза и то,
что я вам хочу рассказать. Всё. Больше между нами ничего нет. Нет этой
преграды, нет рампы. Я веду с вами диалог даже песнями.
Вообще я вам хочу сказать, что песни свои я начал писать для друзей. Я
никогда не предполагал, что у меня будет такая громадная аудитория. Я
приносил через каждые несколько дней своим друзьям песни. Они слушали,
обсуждали, и говорили, хорошо или плохо, нравится или не нравится. Была
атмосфера непринуждённая и была атмосфера доверия, потому что я доверял
впервые свою песню своим друзьям. Эту же атмосферу я хочу сохранить всегда
на своих выступлениях. И из-за этого у меня вот такая вот форма моих
выступлений — разговор, диалог, даже в песне. Дело в том, что песня — всё
равно это есть обращение к людям, поэтому люди каждый раз разные, и поэтому
она каждый раз исполняется по-разному. Я не могу повториться, даже если бы
захотел. Вот от этого люди так много записывают на магнитофон авторской
песни, чтобы ещё раз дома услышать. Берут нас в гости. Мы во многих домах
находимся в гостях, правда, в свёрнутом состоянии, но я чувствую себя
довольно хорошо там, даже на плёнке.
Но иногда я даю петь свои песни другим людям, это, в основном,
драматические артисты. И вот недавно в московском театре Сатиры поставили
спектакль "Последний парад" и несколько артистов пели мои песни. Там была
"Москва-Одесса", там была, с… по-моему, "Утренняя гимнастика", "Магадан"...
несколько песен. Они сначала просили, чтоб я им показал как надо петь и
пытались... говорят: "Твои песни надо петь как ты". Вовсе не надо петь как
я. Наоборот. Мои песни надо петь как ты, как вы, ч… как вы их понимаете, как
вы их интерпретируете. И зрителю всегда интересно посмотреть как сам человек
относится к тому, что он делает, а не то как он подражает. Или есть
искусство пародии — это совсем другое дело. И вот они, значит, не знаю, что
уж делали там. Либо холодное пиво пили, либо дышали холодным воздухом. Во
всяком случае, они пытались сделать такой же голос как у меня. Вот. Хотя
напрасно, потому что у меня голос всегда был такой. Я даже когда был совсем
малолеткой, вот таким пацаном читал стихи и взрослые люди говорили: "Надо
ж! Какой маленький, а как пьёт!" <Смех в зале>
У меня голос всегда был такой, как раньше говорили — "хрипатый", а теперь из
уважения говорят "с трещиной". Я его чуть подпортил, там, куревом и другими
делами. Но, во всяком случае, он у меня был низкого тембра, всегда сломанный.
Вот. И не надо подражать, не стоит никогда никому. Даже из присутствующих
здесь, если есть любители, пойте как вы можете и… и как вы понимаете это
всё. |
| |
|
|
|
|
|
<Аплодисменты,
откашливается>
Меня часто спрашивают в письмах: не плавал ли я, не летал ли, не
шоферил ли, не сидел ли, не воевал ли и так далее, <смех
в зале> из-за того, что почти во всех своих песнях я пою от
первого лица. Я везде говорю "я". Но это вовсе не значит, что я обязательно
через всё это прошёл, вот, потому что так можно по предыдущей песне... <Смех
в зале> Вот. Но я кое-что знаю, кое-что испытал и на своей
шкуре, а кое-что мне люди рассказывали. Я очень люблю слушать, что мне
рассказывают и, может быть, увидеть то, что вам не придёт в голову
подсмотреть. А потом, самое главное, я люблю об этом рассказать вам,
зрителям, людям, как я об этом понимаю. То есть, пропустить это через себя.
Значит, где там тот человек, о котором я пишу, и где я сам — я уже и сам не
знаю. Вот. И… А какие-то нашлись критики, ну критики потом вс… всегда
что-нибудь придумывают за тебя, чего ты и не думал даже вовсе, и скажет: "Эта
песня написана про то-то!" Я читаю, и просто у меня глаза на лоб выходят —
да нет, вроде, не про то. Ну, каждый понимает в меру своей испорченности. А я
им не возражаю, потому что каждый видит в этих песнях то, что ему ближе и
что ему понятнее. Ну и хорошо. Значит, у них есть несколько... несколько
"дон". Можно так сказать? Днов или как? Как… как верно? В общем, короче
говоря, есть не одно дно, а много. Вот так вот скажем.
Значит, и эти песни называются "песни-монологи". Так уж придумали вот
критики. И на первой пластинке написали "песни-монологи". Бог с ними, пускай
это будут монологи. Я не возражаю. Монолог, который называется "Дорожная
история". |
