<Аплодисменты>
   Добрый вечер, товарищи.
   Я начал с этой песни по двум причинам. Ну, во-первых, чтоб вы не сомневались, что это я приехал, а не кто-нибудь другой, чтобы сразу продемонстрировать голос, который раньше назывался "пропитой" или "хрипатый", а теперь говорят "с трещиной". Вот. Ну а, во-вторых, потому что это одна из последних песен, которая звучит в спектакле нашего Театра на Таганке "Пристегните ремни". Значит, что же я сегодня буду делать перед вами. У меня такая есть программа, которая называется "Музыка и поэзия в театре и кино". Ну, э… я работаю один всегда, вы знаете, со своей авторской песней, с гитарой и с вами, с вашими глазами. И больше ничё. Нету оркестра, нету перемены номеров. Поэтому лучше всего, когда устанавливается такой контакт, вроде как... как... как застольная беседа. Ну, не обязательно с водкой, ну так, просто беседа. Но, к сожалению, я буду разговаривать один, потому что я прекрасно понимаю, что вы все пришли слушать, а не разговаривать. И я немножечко буду рассказывать вам, и буду перемежать своё выступление песнями, стихами, музыкой — то есть, тем, чем я занимаюсь кроме театра и кино, потому что это одна половина моей жизни, а вторая половина — это песни, которые я пишу по ночам, отрывая от сна и от других дел время. Вот. Значит, я к песне к своей отношусь довольно серьёзно. Ну и, совершенно естественно, что я буду много сегодня показывать песен.
   Вы знаете, что я работаю в московском Театре на Таганке. Театр этот организовался двенадцать лет назад под руководством Любимова Юрия Петровича, одна... одного из самых прекрасных режиссёров не только у нас, но и... и в мире. Ну а как только начался театр, там был поставлен спектакль под названием "Добрый человек из Сезуана". "Добрый человек из Сезуана" — это пьеса Брехта, и са... в самом первом спектакле было заявлено о том, что мы будем заниматься много музыкой, много заниматься поэзией, ну и, конечно, песней. Потому что, например, Брехт сам написал для этой пьесы не только прозаический текст, но и так называемые "зонги". Зонги — это стихи, которые должны исполняться под музыку. Два наших актёра, Хмельницкий и Васильев, написали музыку к этим самым зонгам, и написали ещё музыку просто для спектакля. Вы знаете, что в нашем театре — это довольно необычный театр, почти нету декораций. Вернее, они существуют, но ка... решение каждого спектакля образное, то есть, ни в одной декорации нашего спектакля нельзя сыграть ничего другого. Если вы, например, смотрите даже прекрасные образцы реалистического театра, ну, скажем, во МХАТе, то стоит павильон: тут дверь, окна, стол, стулья — можно играть что угодно: Чехова, Толстого, Диккенса при желании, чуть-чуть изменив мебель. Вот. А в наших спектаклях отсутствует это всё и присутствует совсем другое, то есть, образ спектакля. Спектакль решён... каждый спектакль в своём образе. И вот в данном спектакле "Добрый человек из Сезуана" есть глухая стена дома, есть два тротуара, выносятся такие планки в виде дверей, написано там, скажем, "Дешёвый ресторан", "Пятая лавка". Зритель сейчас искушённый, информации много по радио и телевидению, поэтому он очень легко принимает эти правила игры, и просто следит за людьми, действующими на сцене, больше сосредотачивает внимания на людях. А роль декорации, что ли, если так можно выразиться, играют вот эти самые песни, зонги, музыка, которые использованы очень по-разному в спектакле. Например, музыка просто персонажная. Вот, например, начинает играть музыка, и вы знаете уже, кто выйдет, потому что каждому персонажу написана своя музыкальная тема, в связи с которой он и двигается иногда по-другому. Например, цирюльник там подтанцовывает, главная героиня исполняет пантомиму вот под эт... под музыку, написанную для неё. Но самое главное значение в этом спектакле имеет, конечно, песня. Песня исполняется так: вот два этих композитора наши, которые актёры нашего театра, выходят с аккордеоном и с гитарой на зрительный зал, успокаивают, усаживают зрителя. Зритель садится, и они начинают петь зонги эти самые от имени театра. Зонги имеют своей целью, ну что ли, подчеркнуть только что произошедшее на сцене, или, наоборот, ввести вас в курс дела. Они иногда играют роль морали, вот как в басне. Но есть песни, которые даны персонажам. Ну вот, в данном случае мне. Я в этом спектакле играю роль безработного лётчика, который в начале пьесы хочет повеситься, потому что его выгнали с работы, значит, из-за конкуренции. Там он... он лишён неба, самолётов, и он должен достать денег, чтобы дать взятку, там, начальнику ангара, чтобы его устроили работать. Это не у нас дело происходит, а "у них", и "у них" берут взятки за то, чтобы устроиться на работу. И вот, значит, он пытается достать денег, и э… его встречает девушка, которая пом... предлагает ему помочь. У них начинается роман. Всё прекрасно развивается до конца второго акта. А в конце второго акта, когда всё расстраивается, и человек, доведённый до крайней степени нервного напряжения, когда уже не хватает слов, когда невозможно говорить уже просто прозой и текстом, на помощь приходит песня. Вообще песня, когда стоит в спектакле так, что без неё невозможно, что она необходима, тогда это право... правомерно, правомочно. А у нас иногда бывает, что вот идёт, идёт, идёт нормальный текст, как в оперетте, а потом вдруг: "А-а-а!.." — и запел, как чёрт из бутылки, непонятно, почему. И вот мне кажется, что когда вот таким образом работает песня в спектакле или в кино, то это самый лучший способ и для песни, да и для спектакля.
   Вы помните, что э... как в ше… в середине шестидесятых годов, да и сейчас, пожалуй, тоже, невероятный интерес был к поэзии, к чистой поэзии. Ну, например, когда объявляли, там, вечер или диспут поэтов, там, стояли фамилии: Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина, Окуджава, то стояли километровые очереди возле Политехнического музея, заполнялись тысячи мест в Лужниках, и вот недавно совсем в Зелёном театре, буквально несколько дней тому назад, опять эти четыре фамилии появились на афише, и только что конной милиции не было. Такой невероятный интерес к поэзии, я думаю, что это только в России, и в других странах этого нет. Именно к чистой поэзии, потому что с именами поэтов связаны, ну что ли, не только их стихи, хотя они прекрасны, но и просто их поведение в жизни. Они очень всегда были достойными гражданами и прекрасными людьми, начиная с Пушкина, да и раньше и по сей... по сей день. И вот в ше... в середине шестидесятых годов мы поставили спектакль в нашем театре под названием "Антимиры". Андрей Вознесенский принёс несколько стихотворений, и мы решили сыграть спектакль в фонд мира. Причём, должны были сыграть его всего один раз. Сначала мы читали и играли стихи Вознесенского, а вторую половину он сам выходил и читал свои стихи. Он имел успеху больше, чем мы, потому что он был человеком известным. Вот. Но после этого спектакля мы стали получать много писем: "Продолжайте играть поэтические спектакли!" Потому что традиция поэтического театра умерла в тридцатые годы, когда существовал театр "Синей блузы", и тогда тоже был такой театр, когда выходили, только читали стихи, пели их, разыгрывали. И вот сейчас, в шесятые годы, в нашем театре мы возродили эту традицию поэтического театра. И стали мы его продолжать играть. И сыграли его вот уже восемьсот раз. И вы можете себе представить, что произносить даже прекрасные стихи, даже на музыку, которую ты сам написал, а мы сами пишем музыку в наши спектакли, это просто можно с ума сойти. Но мы находимся на хозрасчёте, и у нас план, и нам этот спектакль нужен, потому что мы его играем вторым представлением вечером, в десять часов вечера. А для того, чтоб было не так невыносимо, Вознесенский благо живой поэт, приносит иногда нам новые стихи, и мы их вставляем в наш спектакль. И вот не так давно он принёс стихи, написанные специально для меня. Они называются "Песня акына, или Пошли мне, Господь, второго". Я написал на них музыку и исполняю их в спектакле. Некоторые думают, что это моя песня. Нет, просто там разговор от имени поэта, всё сказано, поэтому это мог бы написать, ну, конечно, не так, как Вознесенский, по-другому, любой человек, который занимается поэзией.

<Аплодисменты>
   Потом мы поставили спектакль под названием "Павшие и живые". Это спектакль о поэтах и писателях, погибших в Великой Отечественной войне. Впервые, по-моему, за всю историю театра мы зажгли Вечный огонь прямо на сцене. У нас на авансцене стоит медная чаша, и вспыхивает огонь и выходит актёр и говорит: "Прошу почтить память погибших минутой молчания". И вот уже пятьсот представлений, как весь зрительный зал, как один, встаёт и минуту молчит. Иногда этот Вечный огонь вспыхивает, когда уходят умирать поэты. Уходят они по трём дорогам, которые зажигаются красным светом, уходят умирать назад, в чёрный бархат. И в этом спектакле мы впервые не играли поэтов похожими внешне на тех, кого мы играем, а просто пытались хорошо читать их стихи, потому что самое главное, что сделал поэт на этом свете, это то, что он написал, а вовсе не... не то, как... каким он был внешне. И поэтому это позволяет нам играть в этом спектакле по нескольку ролей. Сначала я играю роль поэта Михаила Кульчицкого, который в сорок втором году вызвался возглавить поиск разведчиков и погиб. Похоронен он в братской могиле на сопке Сахарная голова. Потом в новелле "Диктатор-завоеватель" я играю роль Чаплина, потом роль Гитлера. Сразу же на сцене мне актёр рисует усы, чёлку, я начинаю произносить, значит, этот текст этого бесноватого типа. Он там говорил, например: "Чем больше я узнаю людей, тем больше я люблю собак!" Такие у него были реплики. А в это время по двум боковым дорогам, которые горят серым цветом, выходят четверо немецких солдат с закатанными рукавами, бравые и наглые, какими они были в начале войны. Ну как они уходили — это тоже многие помнят, а многие знают. Вот. Но тогда они надеялись на блицкриг, были уверены. И я написал впервые для спектакля, а не на магнитофон, написал песню, которая положила начало моей деятельности в театре. Песня эта старинная, называется она "Солдаты группы "Центр"".

<Аплодисменты>
   И в самом конце спектакля я играю роль поэта Семёна Гудзенко, одного из самых прекрасных поэтов военных лет, который выжил во время войны. Но в пятьдесят третьем году его догнали старые раны, и, как писал Эренбург в одном... в своих воспоминаниях: "Было такое чувство, словно его вдруг, через десять лет, настиг долетевший с войны осколок". Он писал удивительные стихи в двадцатилетнем возрасте, почти о всех родах войск. Если есть тут фронтовики, я очень рекомендую найти эту книгу и почитать. А я вам просто прочту одно из стихотворений.

<Аплодисменты, откашливается>
   Ну, как вы понимаете, после того, как я написал песни в наш спектакль, это... слух об этом прошёл быстро по Москве, и стали мне предлагать работать в других местах, писать песни и исполнять по возможности. Я не очень люблю, когда певцы исполняют мои песни. Простит меня директор и главный врач этого прекрасного заведения, который сам увлекается пением, но я э… не очень люблю, когда певцы, значит, поют мои песни. Не потому, что они хуже поют. Они поют лучше, потому что они учатся этому делу, и потому что у них есть сзади оркестр, они обладают вокальными данными и так далее. У них номера есть вперемежку. То девочки выйдут потанцуют, то, значит, жонглёры и так далее. Вот. Но э… дело в том, что они поют не так. Почему? Потому что авторская песня — это дело совсем отдельное, другой жанр, другое искусство. Вы понимаете, когда я пишу песни свои, повторяю, ночью, я пишу всё это вместе. Вместе мелодию, вместе текст. Сразу беру гитару, варьирую. У меня магнитофон, я всё время напеваю мелодии какие-то, или ритм оставлю, а потом раз десять–пятнадцать спою на зрителе, и потом выкристаллизовывается уже мелодия. Дело это живое, потому что вдруг сегодня такая аудитория, и я могу дать совсем другой оттенок песне, и печальная песня станет ироничной, а грустная песня станет весёлой. А потом, вы знаете, сам хозяин, сам написал, мой текст, чего хочу, то и делаю. Глядишь, слово изменю. Так? Вот. Одним словом, это дело живое, это возможно... И... и потом, совсем, ну видите, как это со... ну, совсем другое дело. Правда? Это, так сказать, не развлекательность, а разговор. Вот так вот... такая разница между этими песнями. Но они поют... я очень многих из них люблю. К сожалению, тексты оставляют желать лучшего в эстрадной песне. Или там на… начнут воспевать непонятно что, например, тополиный пух. А он лезет в глаза, забивает канализацию и так далее. Вот. Тополиный пух и так далее. Ну вот. Но я не хочу щас об этом говорить, потому что есть много замечательных песен, действительно, прекрасных на эстраде. И хорошо бы, чтобы ещё лучше. Но вот когда просит свой брат, драматический актёр, отказать трудно.
   И вот в спектакль московского театра Сатиры "Последний парад" я написал несколько песен. Причём, когда я писал их, я имел в виду уже людей, которые их будут исполнять. Например, Анатолий Папанов. Я для него специально, зная его характер, я с ним снимался много, я, значит, для него написал какую-то песню. Ещё для Новикова написал песню. Ещё для кого-то. Вот. Но они хотели, чтобы звучал обязательно мой голос в спектакле. А так как я работаю в другом коллективе, выходные дни не совпадают, мы находили какую-то возможность как это сделать. И нашли. И вот когда трое моряков приходят полгода... после... отходили они в плавании, вернулись, крепко выпили, их друзья встретили, утром встали, у всех голова болит, но они решают не похмеляться, а наоборот даже, заниматься спортом. И вот включают они радио, там говорят: "Передаём утреннюю гимнастику". Ну и вместо вот этих самых, диктанта этих упражнений, я пою свою песню "Утренняя гимнастика".

<Аплодисменты, откашливается>
   Ну, я так понимаю, аудитория вся на отдыхе, все настроены по-спортивному. Значит, тут у вас такой прекрасный спортзал. Ну, тогда я продолжу спортивную тематику. Ещё одна песня, называется она "Марафон". <Аплодисменты>
 Вот уже знают. Вот, видите, это ещё один минус авторской песни, потому что её почему-то принято писать на магнитофоны. И вот напишешь песню, а через неделю во Владивостоке текст подсказывают из зала. <Смех в зале> Уже новизна пропадает.

<Аплодисменты, откашливается>
   Ну, вернёмся опять к нам в театр, потому что дорвались, добрались до постановки "Пугачёв" Есенина. Задача была сложная, потому что уже собирались ставить однажды этот спектакль, и собирался не кто-нибудь иной, как Мейерхольд, и не когда-нибудь, а когда был жив Есенин. Ну, Есенин, несмотря на то, что его изображают таким всё время белоголовым, кудрявым, среди берёзок, и вообще он поэт-лирик, человек нежный. На самом деле он был ещё по характеру человеком упрямым, любил поскандалить. И вот он не хотел, чтобы убирали ни одного слова, ни одной буквы из этой пьесы. И, в общем, они с Мейерхольдом ругались, ругались, потом расплевались. Есенин забрал свой текст и ушёл. Ну а мы бережно очень отнеслись к тексту поэмы, ничего не убрали, а, наоборот, добавили. <Смех в зале> Вот. У нас там есть... э… Спектакль удивительный. Вы знаете, даже тут уместно сказать о том, что поэтический театр — это не обязательно театр или спектакли, сделанные по поэзии. Просто все атрибуты поэзии присутствуют на сцене в виде режиссуры, в виде… в виде решения. Всё, что касается поэзии, или почти всё — метафора и образность, и символика, всё присутствует в спектакле. Вот в данном случае, в спектакле "Пугачёв". Вот представляете, открывается занавес, на вас спускается помост метров с четырёх из грубо струганых досок. Стоит плаха. В неё воткнуты два топора. Плаха настоящая, мы её с бойни взяли, она вся в крови. Вот. Иногда эта плаха накрывается золотой парчой, и топоры превращаются в подлокотники трона, и садится императрица, и начинает разговаривать с двором. Значит, мы на помосте полуголые, босиком, в парусиновых штанах, подвязанные верёвками, с топорами играем вот этих самых участников восстания Пугачёва, этот кровавый бунт, который катится к плахе, в течение всего спектакля всё ниже, ниже, ниже. Вот в этом тоже есть... есть символ уже, потому что этот кровавый бунт был обречён. Вот. И иногда только так вбивается топор в помост, и выхватывают одного человека, и он катится к плахе. Физически просто выхватывают его из… из толпы восставших. А... а по двум сторонам две виселицы. И на одну вздёргивается одежда дворянская, когда восставшие одерживают верх, а на другую — крестьянская, когда они терпят поражение. И знаете, так всё подплясывает в свету, и так очень нервно и страшно. Гудят колокола. А под этими виселицами стоят три мужика, которые не примкнули к восстанию, и они не знают, что там происходит на помосте. И от непонимания они всё время гадают на троих. И они поют, значит, всё время поют:

   Этот текст я им написал. <Смех в зале> Значит, они... Вот. Так что приобщился ещё к Есенину. Вообще я вам должен сказать, спектакль не… необычайно музыкален, потому что вот у Есенина нет, а мы ввели в действие несколько плакальщиц. Раньше были... Нанимались плакальщицы, и были удивительные плачи. Мы нашли тексты 18-го века, просто фантастические. Там, например, такой текст:

   И потом идут плачи, музыку к которым написал прекрасный композитор Буцко. И вот совмещение этого: современной музыки и старинных текстов — даёт ещё более сильное впечатление. Я в этом спектакле играю роль беглого каторжника Хлопуши, человека с вырванными ноздрями, ближайшего сподвижника Пугачёва. И дело в том, что Есенин этот монолог любил больше всего, и рассказывают даже, что когда он читал этот монолог, он много раз его исполнял, он доходил до такой степени нервного напряжения, что он себе ногтями пробивал ладони до крови каждый раз. И когда мне это рассказали, это было, может быть, даже ключом к тому, как это играть. А потом рассказали, что у нас голоса даже похожи, очевидцы. Например, были две сестрички у нас есенинские, они такие уже старушки совсем. Вот. И их позвали для того, чтобы они возмутились, что, мол, вот, мы, дескать, ввели в спектакль интермедии и так далее. А им понравилось, и они сказали: "А нам понравилось!" — и всё, и никак <неразборчиво>. <Смех в зале> И вот, значит, эти самые старушки сказали, что у нас с Есениным похожи голоса, как я уже сказал, "с трещиной" у него был голос. Ну вот. Значит так.
   Ну а дальше я продолжал работать и в других театрах, и в кино, и писал для своих друзей. И вот я работал в театре "Современник", написал несколько песен в спектакль "Свой остров". Я вообще э… вы знаете, против... Я всё время вам рассказываю, как я отношусь к песне. Ну, это естественно, потому что я ею занимаюсь. И вот, например, когда песня, как у нас принято называть, в мюзикл вставлена, знаете, как: сначала пишут мюзикл, а потом туда пишут к нему песни. И в результате получается так, что эти песни могут звучать только в этом спектакле. Если их отдельно споёшь, непонятно зачем они, к чему. Я всегда пытаюсь писать свои песни так, чтобы они могли исполняться отдельно, и чтобы они имели свою самостоятельную ценность. Не только потому, чтобы в них был сюжет, так сказать, какое-то событие или просто какое-то отдельное содержание общечеловеческое. Может быть, относящееся к пьесе, но всё-таки которое подчёркивает действие косвенно, а не впрямую. Ну, например, м-м... И да… тогда эти песни могут изменять только что происходящее на сцене. Например, вот в "Своём острове" есть пара молодых людей, собираются они пожениться, а родители возражают. Ну ситуация банальная очень, везде бывает: и в жизни, и в кино, и на экра... и в театре. Ну вот. Но после этого Игорь Кваша выходит вот так к порталу, его высвечивают, он поёт песню шуточную, которая называется "Песенка ни про что, или Что случилось в Африке". Это одна семейная хроника. Такая детская народная песня. Ну и, конечно, после этой песни к этой паре молодых людей уже относятся с иронией и встречают их с улыбкой.

<Аплодисменты>
   Так что, видите, попугай здесь выступал, как подстрекатель.
   Ну, если у вас такой интерес к животному миру, я спою вам ещё одну песню, токо уже про домашних животных, про Козла отпущения.

<—>
   Ну, нет, я вот о чём. Я совсем не против аплодисментов, потому что это ваша благодарность или поддержка мне. Это совсем естественно. Но дело в том, что если так, давайте, начинайте бурно, и сразу заканчивайте. Тогда мы атмосферу сохраним, и я больше успею для вас сделать. Хорошо?
   Ну вот. Значит, дальше. Ну, вы знаете, мы продолжали в театре делать поэтические спектакли. Это был спектакль о Маяковском. Замечательный спектакль, который лично на меня оказал громадное влияние, потому что... потому что, ну как у нас преподавание ведётся в школах — вы знаете. Всё Маяковский, он только там и... только и знают дети, что он "достаёт из широких штанин дубликатом бесценного груза". И говорит: "Смотрите, завидуйте...". Всё правильно, он такой и был. Но он не только такой был. Поэтому у нас Маяковского играют пять человек. Пять человек играют различные грани его дарования. Скажем, одеты мы все в одеждах, в какие он рядился в различные периоды своей жизни. То в жёлтой кофте... я там во... во времена, когда он увлекался футуризмом. Потом я там с кием бильярдным в кепке. По-моему, Валерий Золотухин в каком-то странном канотье. И каждый из нас играет: я, там, играю сердитого Маяковского, Веня Смехов играет лирика, э… Валерий Золотухин — ироничного. Вот такие вот грани его таланта. И тогда, вы знаете, получается удивительный эффект. Например, выходят дети там у нас, и на конкурсе читают, там, стихи. Там:
          «Очень много разных мерзавцев
          Ходит по нашей земле и вокруг...»
   Вот. Ну, значит, чего тут особенно весёлого, если они ходят. А потом выходит Маяковский и читает те же самые стихи, и говорит:
          «Мы их всех, конечно, скрутим,
          Но всех скрутить ужасно трудно…»
   Ну, он вообще был трагическая личность, как он кончил — все помнят, так что надо было иметь для этого причины, много думать, чтобы так закончить жизнь. Ну, это другой вопрос. Просто я хочу вам сказать о том, что эти спектакли ещё имеют значение, кроме того, что они красивые, прекрасные по форме, они ещё имеют значение для людей, которые мало знают о поэтах, скажем, о Маяковском. Им имеет смысл смотреть. Даже...
   Спектакль о Пушкине примерно также — пять человек играют Пушкина. Спектакль удивительно красивый, совсем не похожий ни на что другое. Это спектакль на письмах, материалах о нём, стихах. И вот выходят две шеренги актёров, такой луч света разделяет сцену пополам, они выходят под прекрасную песню Булата Окуджавы:
          «А всё-таки жаль, что нельзя с Александром Сергеевичем
          Поужинать в "Яр" заскочить хоть на четверть часа...»
   И выносят письма. И кидают вот в этот свет письма, и говорят любимые фразы Александра Сергеича. И тогда образуется целая громадная дорога из этих писем, которые потом актёры берут, открывают и начинают читать, потихоньку входя в роль и так далее. Вот.
   Мы будем продолжать играть поэтические спектакли. Только в завершение рассказа о театре я хочу ещё два слова вот о чём. Значит, дело в том, что вот, например, как средствами театра, поэзии и музыки, которые присутствуют в спектакле, не только в виде поэзии и музыки, но и в виде решения, как можно поднять, в общем, материал обычный и знакомый до невероятного уровня. Ну, например, вот "А зори здесь тихие" — вы все видели кино, помните. Ну, конечно, жаль, когда погибают пять девушек, в общем-то, в неравном бою, и это всегда... Ну, человек тем и отличается от животного, что он способен сопереживать, сочувствовать, страдать за ближних. И, конечно, в зрительном зале и всхлипывают, и всё, но ведь это только частный случай, каких было довольно много на последней войне. Но э… и это не подымается за рамки частного случая, хотя это, я повторяю, очень сильно. И вот в театре, в котором нет возможности показать там настоящее болото, где тонет Бричкина, или, там, показать, как убивают немцы, там, одну, другую и так далее. А вот в театре так сделано: грузовик, который камуфлирован, знаете, как во время войны, такие... такие коричневато-зелёные пятна, под лес он камуфлирован, замаскирован. А потом он разбирается на... на щиты, вздёргиваются они на трос, начинают вот так вот колыхаться, свет, поют птицы, и вот это дерево превращается снова в лес. Настоящий лес, который шумит. И очень легко идёте опять на эту игру, и на каждом из этих щитов девушка умирает после выстрела, щит начинает вращаться, и звучит её мелодия, которую она пела во время спектакля. А потом она в какой-то момент уходит и на... наглядно на ваших глазах пустой щит, продолжается эта музыка и звучит хорал. И я смотрел спектакль и кино, я вас уверяю, что это прихватывает невероятно. Это подымается до размеров настоящей трагедии, вот как это принято было говорить о древнегреческой трагедии. Так вот мне кажется.
   Ну и в завершение я хочу спеть вам песню, которую я написал ещё когда спектакля не было, прямо в пьесу. Написал один друг мой, Эдик Володарский, известный сейчас драматург, написал пьесу "Звёзды для лейтенанта", и попросил меня написать несколько песен в эту пьесу. К этому моменту я посвятил одну песню "О погибшем лётчике" другу нашей семьи, Николаю Скоморохову, который сейчас генерал-полковник. Он руководит академией. Он был зна... известен тем, что во время знаменитой воздушной битвы над Кубанью, которая была долго и трудно, он сбил "бриллиантовую двойку". И мой дядя написал об этом статью в газете. Правда, дело в том, что сбили его друга, и потом ему была разрешена индивидуальная охота. И он долго-долго, почти без сна, только опустится, заправится, и снова взлетал, искал этих двух господ из знаменитой эскадрильи "Удет", которая... в которой были знаменитые асы немецкие, награждённые лично Гитлером бриллиантовыми крестами. Он их нашёл и обоих сбил в бою в одном. Причём, од… один даже сел на нашей территории из них, и спрашивал: "Кто меня сбил?" Ему сказали: "Скоморохов". Он сказал: "Это неправда! Нам говорят: "Осторожно! Скоморохов в воздухе!" Но это было, правда, он действительно их уничтожил обоих. И вот я написал песню, раньше ещё, посвящённую ему, вернее, другу, который погиб. Его другу. Теперь эта песня звучит в спектакле "Звёзды для лейтенанта".

<Аплодисменты>
   Я буду... <Откашливается> Я сегодня буду, как братская могила, украшенный.
   Итак, значит, всё с театром. Теперь про кино. В кино я начал сниматься давно, столько же, скоко работаю в театре. И с самого начала мне предлагали роли таких разбитных парней: матросиков, солдатиков, шоферов. Я их играл, шутил с экрана. Иногда даже на… напою что-нибудь, скажу: "А вон гитара случайно!" — возьму и чё-нибудь там такое спою. Потом меня стали приглашать в кино, чтобы я просто уже специально пел свои песни. Я стал писать песни, но опять я их пытался писать не так, чтобы они были вставными номерами для украшательства, а чтобы они имели обязательно какой-нибудь смысл. Ну, например, в "Хозяине тайги", я там исполняю песню, которая имеет под собою подтекст, а именно: что меня вот голыми руками, мол, дескать, не взять. Когда Валерий Золотухин в роли милиционера пытается меня допрашивать в этом самом... в палатке, я беру там гитару и пою такую песню:

   А между этой песней, и после неё и до, всё время шёл текст, когда он пытался меня прощупывать. А потом, вы знаете, есть возможность работать в кино, чтобы песня не была просто вставным номером, а чтобы она звучала отдельно от изображения. Вернее, на нём, но чтобы изображение ей не мешало. И даже можно монтировать песню под изображение. Поэтому всегда, когда мне предлагают написать песни, я возражаю, чтобы они звучали на титрах, потому что вы читаете там, кто гримёр, кто директор и так далее. А в это время идут… песня, которую ты писал ночью, простите, отнимая у себя опять же время, и вкладывая в это что-то. Иногда, может быть, тебя посетило вдохновение оттуда, и жалко ж когда пропадает текст. Верно? Вот. И представьте себе, песня "Здесь вам не равнина", которую я написал после того, как на самом деле видел гибель одного из альпинистов. Они шли на штурм пика Вольная Испания, и один из них погиб, такой майор Живлюк, а двое раненых друзей спустились через два дня, и мы помогали им спускаться. Мы близко находились на занятиях, по морене шли вместе с ними. И я написал песню "Здесь вам не равнина", которая имеет продолжение жизни своей, как ни странно, в печали смерти, потому что слова этой песни иногда высекают на камнях и пишут на камнях на могилах погибших альпинистов. Мне эти фотографии присылают, там написано: "Тот камень, что тебе... что покой тебе подарил...", или "Нет алых роз и траурных лент..." Или, предположим: "Другие придут, сменив уют на риск и непомерный труд..." И, конечно, досадно, когда эта песня вдруг будет исполняться, когда ты её не воспринимаешь. И вот один из самых удачных опытов работы моей в кино был фильм "Вертикаль", куда я написал несколько песен. И вы помните, что я начинаю петь, альпинисты уходят, я заканчиваю — они уже на вершине. То есть, прошло десять часов, а я пел всего две минуты. Песня не мешает ничему, а только помогает и даёт возможность во времени продвинуться в картине и так далее, и так далее. Вот так замечательно работать в кино. Вот я стал работать с моим очень близким другом, режиссёром Виктором Туровым, который есть просто замечательный человек. Он умел... Я снимался у него в фильме "Я родом из детства" и пел там, и написал туда песни. Вообще он весь сам, правда, родом из детства, хотя он взрослый человек. Ну, например, его... на его глазах расстреляли отца, он был в партизанах. Потом его угнали в Германию вместе с матерью, а потом их освободили американцы, и он полгода по Европе добирался домой, один, потеряв мать, и вернулся к себе в Могилёв. И он, правда, весь родом из детства, он теми глазами помнит эти события, и снимает кино по-взрослому, но очень чистыми детскими глазами. И вот мы с ним делали фильм "Я родом из детства". Я там играл роль капитана-танкиста, который горел в танке. Вот. И вернулся домой седой человек в тридцать лет, с искалеченным лицом, вот, после госпиталя. Пришёл домой, у него гитара висит сбоку. Никто... Мебель сожгли, она горит, а гитару пожалели. Ну и вот он берёт гитару, и сразу ясно, что этот парень пишет сам, и что, видимо, в госпитале он писал стихи и песни. И вот я там пел такую песню:

   Потом вдруг инвалид на рынке моим голосом поёт песню:

   А потом вдруг звучит пластинка, пластинка, и как будто бы из до войны, из довоенных лет, звучит голос, мой голос, но я писал стилизацию, похожую на песни тех времён, там, "Синенький скромный платочек", и там такая звучала песня:

   И в самом конце фильма Бер… Марк Бернес поёт мою песню, которая особенно известна сейчас. Это песня "Братские могилы". С этой песней у на… у меня связано очень много воспоминаний, потому что после этой картины я стал получать письма, в которых меня спрашивали, не воевал ли я, не тот ли я самый Владимир Высоцкий, с которым там кто-то под Оршей выходил из окружения. Ну, конечно, не тот. Меня можно было тогда токо выносить. Я был совсем малолетка. Вот. Но просто люди думают, что человек должен был воевать, если он так много пишет о... о войне. Нет, это не потому, просто у меня военная семья. Мы все — дети военных лет, выросли на этом материале. Ну, ещё потому, что есть какой-то такой комплекс, что вот мы не воевали, и мы как бы довоёвываем в стихах, что ли. Ну, вот так. И э… я помню, что после фильма нам пришло одно письмо от одной женщины, которая потеряла память. На её глазах просто повесили двух её сыновей. Она потеряла память. Она была больна, лежала в больнице много-много лет, лет пятнадцать, что ли. И потом, когда прозвучала вот эта песня в исполнении Бернеса, и от слияния изображения — там женщины в чёрном подходили к стене, выщербленной снарядами и пулями, и выпла... с выплаканными глазами, клали зелень и цветы на могилы павших. И в это время звучала песня, спетая Бернесом, голос которого весь из тех времен, "Братские могилы", и она написала, что она вспомнила место, где произошла смерть её детей. Это неправда. Мы это место построили. Но на неё такое было сильное воздействие вот этого комплекса вместе всего, что ей показалось, что она вспомнила.

<Аплодисменты>
   Меня часто сп… просят, чтоб я рассказал о съёмках в кино. Но, вы знаете... Видите, я работаю не с роликами. Вообще я к этому отношусь неуважительно, когда... не когда люди работают с роликом, а к вот этим роликам самим, которые можно сзади показывать на экране, потому что это уже сделано давно, это работа, которая была проделана раньше, а не сейчас. А сейчас нужно ощущать творчество, вдохновение, общение со зрителями. А когда это было сделано — ну зачем же это показывать? Понимаете? Лучше ж сделать то, что ты умеешь сейчас, в данный момент. Хотя я понимаю прекрасно, интерес зрителей к тому, как снимается кино, и многие истории вокруг этого смешные и так далее. И тогда я вам... Я написал песню, в которой я вам расскажу один курьёзный случай, который произошёл в нашем кинематографе. Жил да был, живёт да бывёт, вернее, такой человек по фамилии Шон О'Коннери. Это актёр знаменитый. Он играет во многих фильмах агента 07, Джеймса Бонда, знаменитого супершпиона, супермена и так далее, э… во многих фильмах, сделанных по романам Яна Флеминга. Это необычайно популярная личность на Западе, и он живёт с телохранителями, и за заборами, и так далее, и так далее, и так далее. Спасается от поклонников. И вот однажды этого самого человека пригласили к нам сниматься в фильм "Красная палатка". Ну, он приехал и очень долго тоже беспокоился, в страхе приехал, думал, что тут его совсем уж... Вот. Ну а… а у нас эт... этих фильмов-то никто не видал. Ну и, в общем-то, токо что пройдут — не плюнут. А так, в общем-то, никто его не замечал. А он, надо вам сказать, человек — такой респектабельный господин, лет пятидесяти. В общем, уже полноватый, седоватый, очень милый. Совсем никакой не супер и так далее. Ну вот. И он так походил две недели, подышал полной грудью, очень счастлив. Потом заскучал, потому что всё-таки он привык к низкопоклонству-то, и стал говорить, что, мол, надо, дескать, устроить какую-нибудь встречу с актёрами и с актрисами. И что, в общем, чтобы знали, кто он такой есть. Ну, там устроили встречу. Он в "Берёзке" накупил иностранных напитков. Стол сервилова... сервировал. Вот. Ну вот, все пришли, значит, он всех развлекал, но по-американски. А там по-американски никто не понимал особенно. Ну, в общем, всё выпили, съели, да ушли. Он сидел один у разрушенного стола и всё говорил: "Да, это действительно таинственная страна". В таком тоне. Тоже по-американски.

<Аплодисменты, откашливается>
   Меня часто спрашивают, почему я перестал писать сказки. Но это неправда. Я продолжаю писать сказки. Токо раньше я писал такие придуманные сказки с персонажами, а теперь я пишу тексты для персонажей сказочных, особенно, для нечисти. Вот в фильме "Иван да Марья" у меня Нечисть поёт. Я им написал тексты. Вот. Значит, ну вот, например, "Серенада Соловья-разбойника" такая:

   Соловей-разбойник. Потом, значит, там поют такие сказочные персонажи. Они уже сидят такие потерянные, мокрые все, их отовсюду прогнали. И вот они поют такие песни:

- Я - Баба-Яга, вот и вся недолга...

<Аплодисменты>
   Значит, това... това... товарищи мои! У меня их много, и про учёных, и про всех. Их шестьсот штук, так что чё ж, значит. Товарищи мои, я вам могу сказать "товарищи", потому что вы мне теперь уже товарищи. Значит, вот что. Дело в том, что я ведь не пою никогда "на бис", потому что вообще-то это обман. Можно было уйти там две песни раньше, а потом выходить. Вы бы сказали: "Какой он милый! Мы его просили, он спел!" Нет, я всё пою под завязку, что наметил и никогда не меньше, а сегодня — больше. Вот. Я благодарю вас за ваши улыбки, когда было смешно, и за ваши серьёзные глаза, когда было серьёзно. Вот. И я с удовольствием буду приезжать сюда, тем более, что тут, видите, какой зал замечательный. И если всегда такая публика, то тем более. Спасибо.
<Аплодисменты>

        Появление сообщений об ошибках при обращении к файлам RealAudio, mp3, txt означает, что к серверу, на котором размещены эти файлы, нет доступа. Повторите запрос спустя некоторое время или на следующий день.
        Об ошибках в работе сайта Вы можете сообщить нам по e-mail .

        Если Вы располагаете любой информацией об этой записи (воспоминания очевидцев, недостающие песни, песни в полном объеме или с лучшим качеством, отсутствующие комментарии, фотографии, публикации с упоминаниями и т.д.), пожалуйста, свяжитесь с нами по e-mail :