ВЕДУЩИЙ: …и кино Владимир Высоцкий.
<Аплодисменты>

<Аплодисменты>
   Добрый день, товарищи! Успокаивайтесь, дорогие! Я понимаю, интересно посмотреть, как на диковинного зверя, тем более, что я вам на одном выступлении не был, и все, конечно, считают, что напился, сорвал и так далее. <Смех в зале> Вот. Ну, каждый на себя меряет, поэтому та… так тут уж чего поделаешь? Тем более, что тут меня перед выходом сюда один товарищ говорит: "Я вас прошу, вы пойте только залитованные... между нами, так". Ну, я ему кое-чего ответил и так далее... Вот. Ну, потому что у некоторых людей есть представление, что щас выйдет человек, у него вот тут нож, тут струйка крови, начнёт матом ругаться и говорить всякие неприличности. Вот. Я думаю, что сегодня вы собрались не за этим, верно? <Откашливается> А затем, чтобы послушать... послушать и песни, вероятно, Ну, ещё и затем, что я сегодня перед вами выступаю в качестве лектора. Это для меня дело новое <оживление в зале> и, значит... потому что лекцию обычно читают с показом, там, диапозитивов, всяких таблиц, диаграмм. У меня этого ничего нет, поэтому я вам вместо всего этого буду иллюстрировать свою лекцию показом песен, стихов из спектаклей, из кино, и таких вещей, которые я просто пишу так, для себя, для пластинок. Ну, конечно, у меня довольно сложная задача, потому что вы все всё-таки собрались для того, чтобы меня слушать. А обычно вот такое вот... такие встречи предполагают обоюдное согласие и беседу, хорошо ещё, если за столом, конечно. Вот. Но здесь ничего этого не будет, и, к сожалению, я бу... буду вынужден перед вами произносить монолог довольно большой.
   Но всё равно, я постараюсь делать так, чтобы атмосфера была хорошая. И если у вас будет настроение, если будете чувствовать себя свободно, можете, пожалуйста, спрашивайте что-нибудь, что вас заинтересует. Но, конечно, из области творчества, а не из личной жизни, потому что на вопрос о том, "скоко раз я женат, скоко раз развёлся, скоко получаю и скоко детей" я отвечать не буду. <Откашливается> Ну вот. И, значит, начнём.
   Я работаю в Москве, в московском Театре на Таганке. У вас были уже наши актёры, вы их знаете. Театр этот существует двенадцать лет. И с самого же первого спектакля, который назывался "Добрый человек из Сезуана", играла его молодая труппа выпускников Щукинского училища, было во весь голос заявлено о том, что театр наш будет заниматься музыкой, песней и стихами, потому что в этой пьесе, "Добрый человек из Сезуана", Брехтом были написаны так называемые зонги. Зонги — это стихи, которые должны исполняться под музыку. И даже под музыку не сложную, а под музыку ритмическую для того, чтобы лучше доходил смысл этих стихов. Стихи эти — на них написали музыку наши композиторы Хмельницкий и Васильев. Стихи эти вставлены во всю эту пьесу, в течение всей пьесы таким образом, что, скажем, закончилась какая-то сцена, героиня просто в неподвижности или, там, в полном отчаянии, скажем, э… упала от бессилия. В это время выходят двое э… наших авторов, композиторов, и исполняют зонг Брехта, там, "Мой милый, что тебе я сделала?.." Вернее, это на стихи Цветаевой. Или, предположим, "Зонг о баранах", когда кончается сцена фабрики, или ещё "Зонг о белом дыме" и так далее, и так далее. То есть, песни как бы завершают какую-то сцену. Они имеют такую нагрузку, чтобы даже давать ей... чтобы вы поняли, в чём там было дело. Ещё лучше поняли, чем мы сыграли на сцене. Такой внятный, наглый приём. Но этот приём сейчас пользуется очень часто. Его пользуют и в театрах, и в кино. Вдруг после какой-то сцены, после громадного эпизода, его завершает песня. Кроме всего прочего, музыка в этом спектакле... для каждого персонажа написана своя музыкальная тема. И через несколько минут вы уже прекрасно знаете, кто выйдет из-за кулис, потому что вы услышали музыку, написанную специально для этого актёра, и вы знаете, кто придёт.
   Больше того: под эту музыку, она разнообразная для каждого человека, люди и двигаются даже по-разному. Например, комедийный персонаж, цирюльник — так он называется, он двигается подтанцовывая, потому что ему написана фривольная такая, быстрая мелодия. Главная героиня — Зинаида Славина исполняет пантомиму под музыку, написанную специально для неё. И... и так далее, и так далее. И ещё, и самое главное, что почти каждый персонаж в этом спектакле имеет свою песню. Причём, песни... У нас часто в спектакле используются песни очень просто: люди говорили, говорили прозой, потом им надоело и они вдруг: "А-а-а!.." — и как чёрт из бутылки, запел. Почему — непонятно. Хотя можно было продолжать разговаривать. И тогда эти песни почти никогда не запоминаются, а только раскрашивают, чуть-чуть украшают действие. Просто интересно после прозаического текста и нормальной речи послушать песенку. Ну, ещё такую, чтобы она была лёгкой, чтоб можно было отдохнуть. Моё же впечатление, и я так работаю, и так пишу свои вещи, когда работаю для театра и для кино, что песня должна существовать в спектакле и на экране только в с… в момент, когда она просто необходима.
   Например, в "Добром человеке из Сезуана", в момент крайнего, самого высшего напряжения нервного у актёра... Вот я, например, играю там роль безработ... безработного лётчика, который в начале спектакля даже собирается повеситься, потому что вот он... ему надо достать, там, денег, чтобы дать взятку, чтобы его устроили на работу. Это "у них", там, происходит, а не у нас, поэтому там взятки дают, и э… поэтому он должен достать, там, пятьсот долларов и дать взятку, чтобы его устроили на работу. Ну вот. Ну, у него по... появляется девушка, которая его спасает. Потом идёт много действий. И в конце второго акта, когда во время свадьбы он понял, что ничего этого не произойдёт, что ничего у него не выйдет с работой, он хочет летать, хочет в небо, он выгоняет всех э... присутствующих гостей и говорит: "И теперь, я вам спою песню про день Святого Никогда!" Я там так кричу и ору, в таком накале страстей нахожусь, что мне уже выше и крикнуть невозможно. И тогда на помощь приходит песня "О дне Святого Никогда", которая позволяет ещё на одну ступеньку подняться, в общем-то, не напрягаясь голосово и физически, а просто спев вот такую вот темпераментную песню. Значит, таким образом можно использовать песни в спектакле.
   Ну а дальше... дальше — больше. Вы помните, что в шестидесятых годах э… был невероятный интерес, громадная тяга к поэзии. Были километровые очереди около Политехнического музея, заполнялись двенадцатитысячные Лужники, когда там выступали такие поэты, такие имена, теперь уже совсем знаменитые, как Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина, Окуджава. И когда н… даже просто на их вечерах, когда они читали стихи, собиралась такая гигантская аудитория. Всегда интерес был невероятный. Это вообще традиционно для России, потому что в России так уж сложилось со времён Пушкина, поэты были не только великими поэтами и писали замечательные стихи, но они ещё, прежде всего, очень достойно себя в жизни вели, были прекрасными гражданами. И поэтому поэзия сейчас даже, и тогда, идёт... стоит, вот, в… во главе литературы, что ли, если так можно выразиться. И не случайно такой интерес к поэзии.
   Сейчас немножечко ажиотаж спал, хотя вот недавно был в Лужниках большой концерт сводный, и опять был полный зал. Просто практика таких громадных выступлений ушла, но интерес к поэзии остался прежний.
   И мы тогда же не могли пройти мимо вот такого явления замечательного, пригласили Андрея Вознесенского к нам в театр. Он дал нам несколько стихов. И решили мы поставить в фонд мира "Антимиры", об этом вам рассказывали. Спектакль "Антимиры", спектакль, в котором сначала мы работали, потом Вознесенский — вторую половину. Я вам должен сказать, что мы хотели всего один раз его сыграть, а потом стали получать письма, чтобы... чтобы продолжать играть этот спектакль. И теперь уже его сыграли восемьсот раз. И любой спектакль, какой бы он не был прекрасный, восемьсот раз произносить — это можно с ума сойти. И я даже в этот спектакль писал музыку. И всё равно даже на свою музыку, даже если она очень хорошая, всё равно трудно работать, петь и… и говорить восемьсот раз. Но делать нечего — мы находимся на хозрасчёте, наш театр, а мы играем эти "Антимиры" в десять часов вечера вторым представлением, поэтому ничего не поделаешь, приходится его играть. Ну а так как Вознесенский — он всё время в отсутствии, играем мы его сами. И только иногда, на юбилейные спектакли, он нам… к нам приходит. А мы пытаемся просто обновить этот спектакль.
   Выходим мы играть такой футбольной командой, все в одинаковой... в одной и той же униформе, как когда-то был театр "Синяя блуза" в тридцатые годы, где тоже люди выходили в одинаковой форме, декламировали стихи, пели их, иногда — разыгрывали. Ну вот. И чтобы не нарушать традицию, выходят несколько человек с гитарами, потому что гитара стала уже таким шуточным символом нашего театра. И даже в одном из спектаклей, который называется "Час пик", во время шуточной демонстрации мод, кто-то произносит слово: "Мода а ля Таганка". Главный герой распахивает плащ — у него там гитара нарисована. Так что гита... без гитары Театр на Таганке не существует. К этому мы все приложили руку, и я в том числе. Вот. И выходят вот гитаристы, и мы играем этот спектакль. Он очень красивый, графичный, потому что на фоне светящегося задника, который зажигается различными цветами, фигуры актёров очень хорошо лепятся. Иногда работаем тенями и так далее.
   И вот Вознесенский как-то не так давно принёс новые стихи и сказал, что он написал их специально для меня. И это были первые стихи не мои, на которые я написал музыку. А песня эта, которая получилась, называется "Песня акына".

<Аплодисменты>
   Ну и когда люди узнали, что я стал писать для своего театра, мне… ко мне стали поступать такие предложения по поводу написания песен и в другие театры. Я вообще должен вам сказать сразу, что я не люблю отдавать свои песни другим певцам. И совсем не потому, что они поют плохо, они поют хорошо, лучше поют намного, чем я. Потому что я не пою, а разговариваю, а они поют — они четыре года учились этому делу, обладают вокальными данными. У них сзади большой оркестр в сорок человек. В перерывах выходят девочки, танцуют, акробаты кувыркаются, фокусники показывают фокусы. И поэтому это такое большое зрелище. Эстрадный певец, когда он выходит на сцену, за ним ещё есть большая такая мощная поддержка. Авторская песня — это совсем другое дело, потому что эстрадную песню пишут три человека, верней, три автора у неё. Это отдельно композитор, отдельно — автор текста и отдельно — певец. А мы, особенно, вот, люди, которые занимаются авторской песней, мы пишем песню одновременно.
   Я, например, работаю по ночам. Я ночной человек. Значит, если я у себя от сна и от других дел отнимаю время, значит, я к этому отношусь довольно серьёзно. А пишу я очень просто. Я пишу вместе с гитарой, выверяю ритмы сразу после первых двух–трёх строчек, нажимаю на магнитофон, слушаю, как это выходит, как получается. Иногда от музыки меняется смысл того, что я хочу написать. В общем, одним словом, всё это нормально, и, может быть, и они так пишут. Но авторская песня — она намного живее и живучее по очень простой причине. Потому что вот сегодня другая аудитория. Я сам написал эти слова, чего хочу — то и делаю. Могу изменить даже. Могу изменить интонацию, потому что аудитория по-другому если настроена, я могу дать какой-то оттенок иронический той или иной песне, которая раньше звучала серьёзно. И, в конце концов, просто поменять ритм, да и с... даже музыкальную часть. Это подвижное дело. И ведь вы обратите внимание, когда бывают выступления нормальные, большие выступления в больших залах, когда вы платите, там, за билет, покупаете, идёте, раздеваетесь, в буфеты ходите, смотрите там и так далее, в театры эстрады, то ведь никто не догадывается прихватить с собой магнитофон и записать концерт. А когда мы работаем, каждый почти норовит принести магнитофон. По очень простой причине. Опять же повторяю, не оттого, что они поют хуже, а… но не так. Потому что дома вы не захотите слушать большой эстрадный оркестр. В крайнем случае, с пластинкой. Но больше всего вам захочется в интимной обстановке взять, включить её, да помногу раз и послушать, а в чём там дело, про что там идёт речь. Так что вот я вам таким маленьким рассказом всё-таки, по-моему, объяснил разницу между авторской и эстрадной песней. Поэтому я никогда певцам не даю свои песни. Они, правда, берут сами. Увидят на экране, перепишут и потом поют. Вот. Но я всегда возражаю и сержусь на них. Но что с ними поделаешь! Бог с ними, им тоже надо кушать, чё же делать. <Смех в зале>
   Так. А вот э… своим брату... своему брату — актёру драматическому, я иногда и пишу. И вот ко мне обратились из… из московского театра Сатиры, чтоб я написал несколько песен в спектакль "Последний парад". Ну тема у меня… моя любимая была, потому что там — моряки, а я... имею много друзей моряков, и часто встречал их в порту, когда они возвращались из плавания. И поэтому я согласился и написал несколько песен. И тоже мы ломали головы, как же их вставить, потому что, вроде, неудобно так сделать песню на фоне, отдать её ресторанной певице. Как-то смешно. Если я её написал, писал для себя, значит, сам должен и исполнять. И мы нашли такой компромисс. Сначала Папанов долго учил... спрашивал меня, чтобы я его научил, как надо петь, пытался хрипеть, как я, делать такие же интонации. Но потом мы бросили эту затею и, по-моему, это смешно — учить Папанова, как сделать, чтоб песня была смешная. И я ему сказал: "Знаете, что! Вы, Толя, пойте, как Вы хотите, Бог с вами, а я, давайте мы договоримся так..." Театр — искусство условное. Вот три моряка пришли из рейса, из плавания, семь месяцев без захода в порты, конечно, дорвались до земли, до друзей, крепко выпили. Утром встали — головы у всех болят, на столе полно спиртных напитков, но кто-то случайно включает радио, а там говорят: "Передаём утреннюю гимнастику!" И звучит вот эта песня, которая теперь стала известна, потому что она попала на пластинку — "Утренняя гимнастика". И пою её в этом спектакле я своим голосом.

<Аплодисменты>
   Ну, если так спортивно подготовленная аудитория, ещё одна спортивная песня, которая называется "Марафон, или Бег на длинную дистанцию".

<Аплодисменты>
   Ну а теперь, вернёмся обратно к нам в театр, потому что там тоже проходили... происходили удивительные вещи, а именно: мы поставили спектакль на чистой поэзии, на поэзии э… поэтов военных лет, назывался он "Павшие и живые". Спектакль, в котором впервые мы не пытались играть поэтов, потому что какой смысл быть похожим на поэта того или иного. Мы их никто не видели, тем более, они погибли все, когда им было по двадцать лет, девятнадцать–двадцать–двадцать один. Поэтому зачем походить на них, делать вихры Кульчицкого, там, или красить волосы, как у Когана, глупо. Вот. Потому что всё, что поэт делает — всё в его стихах. И его душа, и его отличие от других людей, а именно: индивидуальность его — всё это заключено в его стихах. И поэтому лучше хорошо прочитать стихи, чем быть хорошо на него похожим. И поэтому мы имели возможность в этом спектакле "Павшие и живые", которые посвящены поэтам и писателям, погибшим в Великой Отечественной войне, играть несколько ролей подряд.
   Вот я в этом спектакле сначала играл Михаила Кульчицкого, который погиб и похоронен на сопке Сахарная Голова, потом играл Чаплина в новелле "Диктатор-завоеватель", а потом Гитлера, значит, в та... в этой же самой новелле. И вот в момент, когда... Прямо на сцене рисуют усы вот также вот тут при вас, делают чёлку. И никого не надо обманывать, никто же всё равно не поверит, что ты так вжился в роль Гитлера, что просто невероятно. Вот. Поэтому театр — искусство условное. Наш театр совсем не хот… не хочет обманывать зрителя. Мы никогда не рисуем задников, на них — звёзд, не городим настоящих деревьев и павильонов, а просто зрители через пять минут, увидя образ, в котором решён спектакль, моментально привыкают к правилам игры. Предположим, написано... вот такие вот стоят только ободки двери и написано, скажем: "Лавка N5", "Дешёвый ресторан", "Фабрика". И зачем нужно рисовать… ставить настоящие станки, или как во МХАТе, мне рассказывали, в «Сталеварах», например, ездят наст… на настоящих карах... автокарах. Ну и что? Вот пойди на стройку да посмотри, как на них ездят. Чё в этом особенного такого? Говорят: «Ах, они на настоящем!» Ну и что?! Разве в этом дело в театре? Вот. Поэтому мы ничего этого не делаем. И также вот в этом спектакле "Павшие и живые" актёра, который играет без грима и секунду назад играл одну роль, вдруг ему делаются детали, рисуются усы, чёлка, я начинаю... этого самого бесноватого типа показывать. А в это время по двум боковым дорогам, которые иногда загораются красным, когда по ним уходят умирать герои погибшие, вот, и потом иногда серым светом светятся, когда э… по ним спускаются, например, с закатанными рукавами четверо немецких солдат, и исполняют мою старинную песню, которую я для них написал — "Солдаты группы "Центр"". То есть, этот спектакль для меня ещё дорог тем, что в нём звучали впервые офи... нормально, так сказать, с театральных подмостков звучали мои песни.
   И в самом конце этого спектакля мне просто посчастливилось играть прекрасного человека и ос... особенно прекрасного поэта Семёна Гудзенко, который выжил в войну, но через несколько лет его догнали старые раны, и он умер. А умер он совсем молодым человеком, а когда воевал — просто был юнцом. Но вот в сорок четвёртом году, после ранения, он пришёл к Эренбургу, прочитал ему свои стихи. И тот настолько пришёл в какой-то неописуемый восторг, что бегал с этими стихами, как мальчик, всем им показывал, читал эти стихи. Они его поразили и потрясли, как такой вот молод... Да, я вам щас просто прочту, вы услышите какие стихи писал этот замечательный парнишка.

<Аплодисменты>
   Спасибо за Семёна Гудзенко.
   Ну что же. И так же продолжалась, конечно, работа над песнями в параллель и в кино, и в театре. И вот, значит, ещё об одном... об одной возможности использовать песни, музыку и стихи в спектакле я вам расскажу, и покажу несколько песен из этого спектакля.
   Значит, был такой спектакль в театре "Современник", назывался он "Свой остров". И опять вроде морское название. Я написал туда несколько песен, и они думали пустить мои песни по радио, чтоб я их сам исполнял. Опять мы долго думали и гадали, и наконец пришли к такому э… выводу. Дело в том, что ведь песню можно написать не специально в спектакль. Я стараюсь писать свои песни, чтобы они имели и самостоятельную жизнь, чтобы их вынуть — и можно было спеть для вас, и чтобы в каждой из них был... была заключена информация помимо этого спектакля. А те, которые нельзя исполнять вне спектакля — это просто номера вставные. Это совсем не песни. Они не имеют права называться песнями и балладами. Я пытаюсь обязательно, чтобы в этой... в этих песнях было какое-то другое дно, чтобы можно её было воспринять и с юмором, и всерьёз. Понимаете, можно написать десяток за ночь таких песен, как "Яблони в цвету!.." Ну и что? И вот они в цвету, и повторяют по десять раз. Или, пре… предположим:
          "На тебе сошёлся клином белый свет,
          На тебе..."
   Да пять раз повторяется, а потом:
          "И мелькнул за поворотом, там..."
   Вот. Два автора. <Оживление в зале> Понимаете? Вот. А я... и мы, в общем, авторскую песню стараемся поднять выше намного… н… намного выше. И поэтому э… пишем так, чтобы они могли существовать как самостоятельные произведения.
   И так вот случилось в этом спектакле "Свой остров". Песня, которая никакого отношения не имела к тому, что происходит на сцене, то есть, там шли разговоры о совсем других событиях, других временах, про другую землю. Но по ассоциации у людей полностью менялось впечатление от того, что происходит на сцене. Например, вот на сцене такая э… ситуация. Двое молодых людей друг друга любят, а им родители не разрешают пожениться. Ситуация банальная, все её знают, как это бывает. Ну и так, зритель смотрит, отдыхает, улыбается, ну и Бог с ними. Но в это время выходит Игорь Кваша, которого я тоже на... натаскивал, как петь песни, он выходит, как бы отрешаясь от сцены, к порталу. Его высвечивают, и он поёт шуточную комедийную песню, которая называется "Песенка ни про что, или Что случилось в Африке. Одна семейная хроника". Это детская народная песня, под неё хорошо маршировать в детских садах и санаториях. Ну и, конечно, после этой песни к этой паре определённое отношение: к ним относятся с иронией, почти их всегда встречают почти с... каждый их выход улыбкой.

<Аплодисменты>
   Я понимаю, что вас тоже очень интересуют экзотические страны, поэтому я вам ещё... Давайте, в Индию переедем. И я вам спою песню, которая называется "Переселение душ". Дело в том, что вы знаете прекрасно, что мы с вами не умираем после смерти, это так индусы считают, а душа наша переселяется в различные предметы, растения, в животных. Кто куда сможет. Ну а дальше вот такая ситуация.

<Аплодисменты>
   Ещё есть там одна песня, которую главный герой поёт от своего имени. И сейчас есть такая возможность из-за того, что люди быстрые все, из-за такого гигантского потока информации, который на нас льётся и с телевидения, и с радио, и с экранов, и... из сплетен. И из-за этого гигантского потока информации люди научились очень быстро соображать. И поэтому не имеет смысла никакого играть много сцен подряд для того, чтобы объяснить характер того или иного человека, персонажа. Играть, говорить: "Он такой добрый, иногда злой... Но знаете, он иногда, вот когда вот чай пьёт, вот так вот моргнёт и плачет". Зачем? И вы думаете, вот какой он милый, сентиментальный.
   А вместо этого можно просто вложить ему в уста какую-нибудь песню, и он может спеть от своего имени эту песню. И вам становится ясно, что это за человек. И дальше он уже должен... единственно только, что он должен уже работать в соответствии с тем, что он про себя сам спел. И вот такую песню поёт в этом спектакле от своего имени главный герой — Игорь Кваша. А песня называется "Я не люблю".

<Аплодисменты>
   Да вы не стесняйтесь, не стесняйтесь. Я в этот момент отдыхаю. Когда не надо — я сам скажу. Ладно?
   Значит, вот что. Мы э… в нашем театре, наконец, добрались до поэтической поэмы Есенина "Пугачёв". Должен вам сказать, что это было дело трудное, потому что "Пугачёва" уже собирались ставить. И не кто-нибудь иной, а Мейерхольд, и не когда-нибудь, а когда был жив Есенин. А, вы знаете, Есенин был человек скандальный. Вот. И, кроме всего прочего, по поводу своего творчества непримиримый, и он не давал убрать ни одной буквы, ни одного слова. В конце концов, они с Мейерхольдом расплевались, Есенин забрал свою поэму да ушёл.  Вот.
   Ну, мы очень бережно отнеслись к тексту есенинской поэмы, ничего не убрали, а даже наоборот — добавили. И у нас в спектакле… правда, там есть интермедии, которые написал один из самых прекрасных людей, каких я встречал просто в жизни в своей, теперь он уже не живёт, к сожалению, Николай Робертыч Эрдман. Он был другом Есенина, Маяковского, жил в те времена, был очень большим юмористом и очень добрым человеком.
   И он написал такие интермедии, к… интермедии двора. И вот э… на сцене… вообще это очень интересно сказать… Ведь дело в том, что поэтический театр и поэтические спектакли не только оттого, что он сделан на материале поэзии, пусть даже прекрасной. А он поэтичен просто оттого, что на сцене в оформлении, вообще в строе, который со сцены... в каких-то флюидах, которые оттуда исходят, есть все атрибуты поэзии. Там есть и метафоричность, и символика, и метафоры, и образность, ну что ли — всё, что присуще поэзии. Вот, в данном случае — "Пугачёв". Громадный, гигантский помост, который опускается на зрителя, из струганых досок, опускается к плахе метров с четырёх, примерно, сверху. И вот здесь стоит плаха. Плаха настоящая, мы её у мясников брали. И она, значит, такой имеет внушительный вид, на ней рубят головы. В неё воткнуты два топора. Вот. Иногда эти... эти топоры накрываются золотой парчой, и садится на них Екатерина, и эти топоры превращаются в подлокотники трона. Вот. А на... на сцене в это время мы, семнадцать человек, обнажённые по пояс актёры, босиком, в парусиновых таких, грубых штанах, подвязанные верёвками, с топорами в руках. И одна цепь есть большая, гигантская цепь. Вот мы с этим всем, вот этот вот, это же самый кровавый бунт был, вы знаете, он захлебнулся в крови. Это за всю историю, пожалуй, не было кровавее бунта, чем вот эта вот война пугачёвская. И поэтому все эти тела — они катятся неумолимо к плахе так всё ближе-ближе-ближе к тому, что... и как... Есть в этом какой-то символ о неумолимости гибели вот всей этой команды. Ну и оформление очень простое. По двум сторонам сцены висят виселицы, есть колокола. На виселицы вздёргивается иногда одежда дворянская — когда восставшие одерживают верх, а на левую сторону — одежда мужицкая, когда э… восставшие м-м… терпят поражение. И ещё это, знаете, в свету, в таком красном, это подплясывает. Лапти так пляшут, эти вот, одежды висят, и это ещё более нервирует, ещё более будоражит так, по нервам бьёт. Ну вот. А... э… по… под... под этими колоколами стоят три мужика непримкнувшие, которые не... не примкнули ни к восставшим, ни к тем. И они никак не понимают, они в полном недоумении, что же им делать, значит. И не понимают, что происходит. И они поют такой текст:

   Это я текст им этот написал, и вот они его поют. <Смех в зале> Но вообще я вам должен сказать, что э… без этих вот атрибутов, ведь просто не было бы спектакля, без этой вот музыки. Ещё там есть… удивительно, там, например, э… мы нашли настоящие, натуральные плачи восемнадцатого века, которые композитор Буцко, современный, положил на музыку. И они звучат невероятно. У нас введены в спектакль плакальщицы, которых не существует у Есенина. У него есть несколько человек, которые все — Есенины, все по сцене бегают Есенины. Потому что он не утруждал себя тем, чтобы каждому дать какие-то признаки речи той или иной. И персонажи у него все говорят абсолютно есенинским языком. Вот. Но э… мы ввели плакальщиц, которые в чёрных одеждах после каждой сцены: после битвы, после монолога, после гибели оплакивают мёртвых. А причитания получились удивительные.
   Посмотрите, какой красоты уже в восемнадцатом веке были, там <читает>:

   И всё это положено на музыку. Звучит удивительно. И без этих вот компонентов не существовало бы спектакля драматического, а было бы просто чтение стихов.
   Я в этом спектакле играю роль беглого каторжника Хлопуши, которую Есенин… это такой... Человек был любопытный — ему было уже лет пятьдесят, правда, этому каторжнику, у него были вырваны ноздри, и он чуть ли не ежегодно бегал с каторги. Убегал. У него было четверо детей. И ещё он умел играть на клавесине, потому что он раньше работал холопом у какого-то барина, и тот его просто от забавы научил на клавесине играть. Он играл, Хлопуша, вот этот самый отчаянный человек. Монолог Хлопуши Есенин выписал лучше всего и любил его читать при жизни. Рассказывают, что когда он читал этот монолог, каждый раз он себе ногтями пробивал ладони, в такой вы... высокой степени нервного напряжения он пребывал во время чтения монолога. У него выступала кровь на ладонях. И поэтому, вы знаете, мне рассказали эту историю, это дало мне какое-то представление о том, как надо это делать: как в последний раз. Я не слушал, как Есенин читает, хотя есть запись по радио. Но э… потом, когда люди слушали... Ведь, вы знаете, Есенина всё изображают — такой кучерявый с... пшеничными волосами. Так и кажется, что тенором запоёт. А ничего подобного. Голос-то у него был не такой. Он был человек громкий, пьющий. И у него был такой баритон, как раньше было принято говорить "пропитой", а теперь говорят "с трещиной". Вот. Про… <Откашливается, смех в зале> Как про мой голос тоже. Ну вот.
   Ну, у нас так что, немножко голоса похожи с ним. Это не недостаток, голос не больной, просто это... та... такой голос. Вот я с двух лет, с детства рассказывал стихи таким голосом. И в бомбоубежище, когда мне было, там, около двух лет, я инвалидам читал стихи: "Климу Ворошилову письмо я написал..." Инвалиды были в недоумении: откуда у такого вот маленького человека такой голос. Вырос я, всё, а голос не изменился. Вот. Ну, неважно.
   Да. Значит, о чём бишь я? Про... про Хлопушу, про беглого каторжника. И вот когда произошла премьера, люди, которые слышали, как читал это Есенин, они говорили, что, в общем, он… что это похоже, что это где-то близко.
   Теперь давайте ещё вернёмся э… немножко к песне. Я работаю теперь э… ну… п… по-разному, с авторами. Ну, например, иногда пишу в спектакли и исполняю сам. А иногда вот ещё они пьесу токо написали и просят меня мои друзья: «Володь, напиши несколько песен». И я пишу без всяких договоров, потому что я никогда не знаю, пойдёт моя работа на сцену или… на сцене или на экране. Потому что они все такие… Как вам сказать? В общем, одним словом, иногда не умещаются они в материал, мои баллады. И тогда их нету, вот, на экране. Я немножко позже об этом скажу, по каким причинам. Но э… я всегда пишу просто по дружеским заказам очень часто.
   И вот недавно Эдик Володарский попросил меня написать песню в спектакль "Звёзды для лейтенанта". Песня новая. Называется... посвящена она э… погибшему лётчику, который... Это был друг Николая Скоморохова, дважды героя Советского Союза, который сбил "бриллиантовую двойку" во время великой воздушной битвы над Кубанью в сорок третьем году. Была такая знаменитая немецкая дивизия "Удет". Они были все кавалеры "бриллиантовых крестов", целая эскадрилья, и вот од... дв… "двойка", ведущий с ведомым, они сбили одного человека.
   Щёлкаешь? А-а... Молодец. Вот это я не люблю, понимаешь? Надо было подождать паузу и щёлкнуть потом. А так пиши, пожалуйста. Вот.
   И вот этот Николай Скоморохов — он их нашёл, потом их сбил, об… э… обоих этих лётчиков, немецких асов, у которых на счету было, там, по сотне, что ли... Ну вот. И я по поводу вот его бывшего друга, кака… когда мне рассказали, кто он такой был, я написал песню. И она вошла в спектакль.

<Опущено 2 куплета>
<Аплодисменты>
   А, ну про лётчика, давайте я вам спою ещё одну песню, значит, она тоже на пластинке была. Называется она "Москва–Одесса".

<Аплодисменты>
   В кино я начал работать примерно так же давно, как в театре. И с самого начала, как токо я начал работать в кино, меня стали просить, чтобы я писал песни для фильмов. По разным соображениям. Ну, я иногда соглашался. И сначала я писал песни для себя, потому что, предположим, роль плохая, а песню можно написать — она запомнится. Вот. Ну и, значит, писал я, играл я всяких разбитных парней и… и матросов, солдат, шоферов, каких-то… там, рабочих на стройках. И всё они... все были у меня какие-то такие непутёвые и с гитарами. И всем я им… всем я им писал песни. И вот, например, э… всегда старался писать песни, чтобы они ещё какую-то грань придали роли, потому что — ну написана роль скучно, ничего там особенного нету. И поэтому, в неё если внесёшь что-нибудь такое...
   Вот, например, в "Хозяине тайги" во время сцены с Золотухиным, которую он, наверное, может быть, и показывал, если он у вас был, я же ведь не знаю. Знаете, ведь передо мной всегда пу… запускают ещё т… три коллектива из нашего театра, я не знаю, что они вам рассказывают. Поэтому, может быть, я повторяюсь, вы извините. Мы из одного гнезда, как говорится... ничего нового я не в… может быть, вам и не сказал. Вот. Ну как могу. Но и он показывает ролики иногда, Валерий Золотухин, а там есть этот эпизод, где мы с ним сидим и где я там, вот, если помните, такую пою песню, которая...

   И вот после этого, значит, я этой песней как бы пытался ему сказать, что со мной ему будет не очень так легко справиться. Вот такую возможность дают песни для того, чтобы... чтобы немножечко изменить смысл происходящего даже в сцене.
   А потом я перестал заниматься этим делом и стал писать песни совсем по-другому, чтоб они тоже могли существовать за кадром, чтобы они могли двигать действие. Я довольно много картин написал таким образом. Например, в фильм "Вертикаль", который совсем, на мой взгляд, не может существовать без песен, которые я туда написал. Это была первая картина, где я таким образом работал. Там песня работает, мне кажется, идеально. Она иногда сокращает время действия на экране, и вам не скучно смотреть, не надо показывать длинного восхождения. Я начинаю петь "Песню о друге", когда я её заканчиваю — уже альпинисты на вершине. То есть, прошло часов десять времени, понимаете? Потом вдруг показываются прекрасные виды гор, и не мешая песне, ничего не происходит в это время на экране, просто красиво, звучит песня "Здесь вам не равнина". Песня, слова из которой альпинисты иногда высекают на могилах погибших своих товарищей, и мне присылают фотографии. Например, камень, написано на нём: "Нет алых роз... роз и траурных лент, и не похож на монумент..." Или просто отдельно на камне: "Тот камень, что покой тебе подарил..."
   Написал я эту песню тоже... Ведь вы знаете, очень часто спрашивают: "А зачем, собственно говоря... Вот Вы... как Вы пишите? О чём? Про что? Почему?" Ну, на это очень сложно ответить. Я знаю только, что какие-то случаи оказывают большое воздействие на тебя, большое впечатление производит, и потом когда-то это всё возвращается. Вот. Таким образом... Мы однажды были э… на ледниковых занятиях на леднике Кашкаташ, такое есть название странное на Кавказе, и вдруг бежит какой-то человек и говорит, что терпит бедствие группа одна альпинистов, и один из них — альпинист Живлюк, майор Живлюк, это была команда ЦСКА — погиб тогда на восхождении на штурме пика Вольная Испания. А вышли они раньше. Хотели на восемь часов раньше сделать эту вершину, всё восхождение, и вышли в самый камнепад. Там часа в три–четыре дня начинает подтаивать снежок, и сходят или снежные лавины, или, в основном, камушки оттают и начинают один другого цеплять — и большая лавина. Вот их побило камнями, и мы помогали спускаться двоим раненым их товарищам. И вот я видел их, разговаривал с этими ребятами, и потом через... ну, может быть, недели через три написал эту песню. Не по этому поводу, а просто так. Но все считают, что она посвящена вот этому парню погибшему. И альпинисты попросили вставить их в картину. И там они... Это, по-моему, один из самых удачных опытов моей работы в кино, потому что когда песня звучит, например, на титрах. Там вы… вы… я сижу до семи часов утра, работаю в поту, как говорится, и в муках творчества это дело сочиняю, они её пускают на титрах да ещё тихо. Вы читаете там, например... э… ну, скажем, директор... там, режиссёр Климов, предположим, или, там, директор такой-то, ассистент такой-то. А в это время звучит песня. Ты так уж подбирал слова, работал для того, чтоб была какая-то вн… внятная мысль чёткая, какие-то острые проблемы, а это ничего не слышно. Поэтому я всегда возражаю и не даю свои песни портить. Или вообще их не даю.
   Но в этом фильме всё сделано аккуратно, очень тактично. И я за это благодарен режиссуре и так стараюсь с тех пор работать. Не всегда у меня это дело получается, потому что... ну, например, в "Бегство мистера Мак-Кинли" сделали гигантскую рекламу по поводу того, что я там буду писать баллады и играть чуть ли не главную роль. И даже в одном из журналов кто-то спрашивает у... у э… режиссёра: "А не будут ли они конкурировать с Банионисом?" Тот говорит: "Нет, они не будут — они такие разные!" Вот. <Смех в зале> Чего там конкурировать, когда, в общем, в принципе, когда я предполагал и приступал к работе, я действительно выполнил свою работу. Это была очень трудная работа, потому что писать про них, а не про нас, да ещё не сейчас, а в будущем. Это, знаете, надо всё... Вот. Я написал девять баллад, из которых вошло одна с четвертью. Всё осталось: песни Владимира Высоцкого! Может, для рекламы, чтобы любители приходили. Но люди обманывались, потому что они приходили... многие приходили послушать, а там ничего похожего нету. Близко ничего похожего нет. Почему это случилось так? Потому что, когда снят был матерьял, два с половиной часа фильма, оказалось, что это серьёзное такое, раздумчивое повествование. Нудноватое, на мой вкус. А я песни писал нервно, э… как всегда я это делаю, знаете? И поэтому они не влезли туда просто. Они их поставили, поставили и всё какая-то другая окраска сразу получилась. Всё не про то. Но и... Нельзя же кино-то убрать — на него затрачено много денег, поэт... А песни — можно. Вот они и убираются. Ну, я никогда по этому поводу не отчаиваюсь, не унываю, потому что я им продлеваю жизнь. Я их записываю у своих... у своих друзей в домах на магнитофоны, вот мальчик пишет щас. Вот. Ну а иногда — на пластинки. Поэтому ничто... ведь когда ты посидел ночью, и сп... спустилось та… там, Господь полетал, вдохновение тебе кинул — и это уже хорошо, потому что это самое большое счастье, когда чувствуешь себя в творчестве. Ну, это я что-то вам жалуюсь, я не про это хотел вам рассказать.
   Я потом э... есть у... у… целый цикл военных песен у меня, который я и показываю всегда, почти во всех своих разговорах и встречах. А началось это с фильма "Я родом из детства", пригласил меня Витя Туров в эту картину. Стали мы ломать головы: каким образом вот я, человек не воевавший, буду исполнять там свои песни. И это была первая картина, в которой звучали все, пожалуй, самые любимые мои песни. Там и была песня такая:

   Я там играю роль танкиста, седого человека в тридцать лет, который горел в танке, вернулся домой уже искалеченным человеком после госпиталя, полгода отвалявшись. Дали мы этому персонажу моё имя — Володя. Имея в виду, что он тоже сочиняет песни. Лёжа в госпитале, он написал несколько песен, которые и поёт. И иногда вдруг мои песни звучали с э… патефона, которые заводили. Было такое ощущение, что они были и до войны. И была такая песня:

   А потом инвалид на рынке моим голосом исполнял песню:

   А в самом конце этого э… фильма звучала песня, которую исполнял Марк Бернес. Звучала она в тот момент, когда женщины с выплаканными лицами, с уже с высохшими глазами подходили к такой стене, выщербленной пулями и снарядами, и к фанерным монументам клали кто траву, кто цветы. И с это... с этим эпизодом у нас связано много воспоминаний, писем. Например, одна женщина, которая двадцать лет бы... потеряла память после того, как видела э… как казнили её сыновей в Белоруссии. Вот она нам прислала письмо, что она узнала и вспомнила это место. И самое удивительное, что этого места не было. Мы его построили в картине. Но на неё настолько сильное воздействие оказало это сочетание голоса Марка Бернеса, который весь из тех времён, вот этой музыки, этих слов простых — "На братских могилах", что ей показалось... и изображение, конечно, что ей показалось, что это, может быть, так. Вот такое сильное действие иногда оказывает, если хорошо сделано, и с экрана и со сцены искусство. Ну что же ещё?
   Вот э… я хочу вам... Меня очень часто... Я много, вы знаете, вот теперь, даже просто мне не хочется рассказывать, потому что я много уже написал и это всё не перепоёшь. И многое звучало это с экрана. Всё почти видено, слышано. У меня лекция, я вам просто напоминаю. Я вам лучше попою немножко. Хорошо? И попою я вам вот в связи с чем.
   Итак, <неразборчиво>. Вот в связи с чем. Дело в том, что, вероятно, в общем, что-то интересно что-нибудь о съёмках, правда? И об этом всегда спрашивают. И очень часто актёры, киношники работают с роликами. Их показывают вам: "Вот, видите, вот здесь вот я вот молодой, мне было тогда вот... И меня тут бьют. Это по-настоящему. Тут девять дублей, у меня такое лицо было, знаете!" Это интересный курьёзный случай, любопытно. Но, во-первых, я считаю, что кино уже сделано давно. Ты уже всё ему отдал. Сделано оно не только тобой, но ещё и режиссёром, и целым громадным коллективом людей. Зачем же старыми, как говорится, пользоваться материалами? Вот. Нужно показывать товар лицом, а именно: то, что ты можешь, что ты умеешь, что ты сам придумал. Если актёр — читай, играй, пляши, танцуй, показывай фокусы. Если пишешь — читай стихи свои, показывай музыку. А если нет, это всё… Ну, это уже другой вопрос, это другой вид искусства, когда работаешь с роликами. Но всё-таки очень интересные происходят всякие события, ситуации в кино.
   И вместо всех этих рассказов о кино, о том, как мы там работали с этой песней или с этой, я вам просто расскажу вот какую историю в песне. Дело в том, что есть такой знаменитый актёр, американский актёр, который называется Шон О'Коннери. Он играл Джеймса Бонда в фильмах по Яну Флемингу, такой писатель, у него двенадцать романов. Там, "Из Москвы с любовью", "Доктор Но" и ещё какие-то. У него много фильмов. И вот этот Шон О'Коннери играл там Джеймса Бонда — супершпиона, супермена, суперагента 007, иногда 07, иногда — 075. Вот. Но, в общем, одним словом, я к чему это рассказываю, он очень популярный человек был. Один из... Невероятной популярностью пользуется там. Ходит он с телохранителями, с охраной, и дом тоже обнесён высоким забором, стоят полицейские... Не особенно проберёшься, потому что если поклонники поймают, то будет плохо ему. Вот. И его пригласили сниматься к нам в фильм совместный "Красная палатка" несколько лет тому назад. Он долго отнекивался, боялся, думал, что здесь-то уж его совсем уж... Ну а выяснилось, что у нас этих фильмов никто не видал, так на него никто не обращал внимания никакого.
   Ну, подумаешь, ходит какой-то... А он — вообще респектабельный господин, в общем, уже в годах, лысоватый, седоватый, милый человек, совсем никакой не супер. И он походил, подышал полной грудью, по улицам ходит, по лесу — никто не нападает. И потом только заскучал, потому что к низкопоклонству-то он привык, и он говорит, что, мол, дескать, "хорошо бы организовать какой-то вечер, познакомиться с людьми, всё-таки рассказать им, кто я, что". Ну, организовали вечер. Он пошёл, купил, значит, в валютном магазине всяких иностранных напитков и очень хорошо обставил стол. И пришли люди, и всё: и актёры, и актрисы, — все вот сидели. Он их развлекал, как мог. Но по-английски. Но они, конечно, там почти особенно не разговаривал никто по-английски, так... Ну вот. Посмотрели так, какой-то человек что-то лопочет. Выпили, всё съели да ушли <смех в зале> и, в общем... Это, правда, был такой эпизод... И он сидел один у разрушенного стола, довольно сильно выпивши, и говорил: "Да, действительно, это таинственная страна!" <Смех в зале>

<Аплодисменты>
   Ну вот, пишу я иногда "песни-профессии" от имени людей различных профессий. И тоже писал д… их для кино. Очень часто... Это даёт основание людям предполагать, что я и воевал, и сидел, и летал, и плавал. Вот. Поэтому я получаю так много писем по поводу того: "Не тот ли Вы самый, с которым мы выходили под Оршей из окружения?" Вот. Нет, не тот, меня можно было токо выносить в тот период. Или: "В… не знаете ли Вы на флоте такого-то человека?" "Откуда Вы это знаете, а разве Вы были шахтёром? А разве Вы были этим?.." Нет, не был. И не обязательно поэту, или там... ну, я не знаю, ну, в общем, автору песен бывать где-то и подолгу жить на одном месте, сидеть, э… сидеть на одном месте, я имею в виду. <Оживление в зале> Ничего другого. Вот. Значит, просто, вероятно, нужно фантазии немного и потом, я всё равно пишу про людей, и они могли быть любой профессии, просто я их назначаю на эту профессию и от их имени пишу песню... Поэтому их называют так — "песни-монологи". Так их называют и в пластинках. Вот. А я бы мог петь и <неразборчиво> в другую профессию <неразборчиво>.
   Вот сейчас я вам хочу одну из таких песен показать. Я её написал специально для картины, которая называется «Пес… Шофера-дальнорейсовики», нау… на научно-популярном фильме. Ну вот, не знаю, может быть, вы её видели, может быть — нет. Песня называется "Дорожная история". <Начинает играть>
   Это напрасно вы там пишите, между прочим. Получится отвратительная запись, потом вы её будете давать переписывать друзьям, так? — и потом все говорят: чё он там хрипит? Кстати, оно так и есть, но уж не до такой степени, правильно? <Смех в зале> Вот. А потом это даёт возможность людям, которые занимаются подделками и продают, там, п… по баснословным ценам плёнки, вставить пять моих настоящих песен, вот так вот записанны, и ещё двадцать таких. Я слушал одну плёнку, в которой было девяносто песен. Гигантская, на два часа звучания, из которых было семь моих. Куплена она была вся, как моя. Понимаете? Так что вот это вот вы делаете всё, вот там, стоя с магнитофоном. Шёл бы сюда, да записывал.

<Опущен 1 куплет>
<Аплодисменты>
   Несколько моих последних работ, которых вы никогда не услышите, к сожалению, это работа в фильме над Робин Гудом, который назывался "Стрелы Робин Гуда", вот, там ничего похожего нет. Я написал туда шесть баллад: о ненависти, о любви, о борьбе. Всё это не вошло, вытащено, непонятно, по каким соображениям. Опять по очень простому объяснению — ну, это надо бороться за это дело. А режиссёр оказался по… послабже душой, чем я предполагал, и не стал бороться. Просто ему сказали, что "ваше кино приключенческое, мы видели уже "Робин Гуда", зачем нужны такие серьёзные баллады?" И он их вытащил и сделал всё другое. Вот. Но я их люблю, эти баллады, и буду их исполнять. Так что, вероятно, в скором времени я сделаю из них пластинку. Вот. Такая же судьба постигла, вот, «Мак-Кинли», такая же судьба постигла очень большое количество вещей, которые я написал в кино: в детское кино,  сказку «Иван да Марья». И в ней есть, осталось, что-то такое, две–три вещи, но там было их намного больше. Там, помните, там была, например, «Серенада Соловья- разбойника». Когда меня спрашивают, почему я перестал писать сказки, я всегда привожу в пример, говорю, вот я пою от имени Соловья-разбойника.

   Так что вот такой Соловей-разбойник. А в…
<Аплодисменты>
   Не нужно, не нужно…
   А в фильме "Робин Гуд" была такая песня, она начиналась... Я только кусочки вам просто напомню, если заинтересует, когда-нибудь встретите пластинку — возьмёте.

   И вот они под этот... под эту музыку скакали все, эти самые робингудовские стрелки.
   Ну вот. Э… И я последнее время надеюсь, что это всё выйдет, вот сейчас только что, недавно закончил сниматься в фильме "Арап Петра Великого", он раньше назывался, теперь почему-то по-другому. Наверное, ре... Называется он так: "Сказ про то, как царь Пётр своего арапа женил". Может, решили, чтобы люди подумали, что это — про царя, а не про арапа. Не знаю. Вот. Во всяком случае, он называется по-другому. Мы-то снимали "Арап Петра Великого" по мотивам Пушкина. Там я не пою ничего. Ничего туда не писал. Вернее, писал, но потом решили, что не надо, пусть останется чистое такое кино… Вот оно очень интересное. Сегодня премьера в "России". Вот там премьера, а я к вам приехал. И потом... <Короткие аплодисменты> Да не-не… ну что вы! <Смех в зале> Я всё, что я говорю совсем не для того, чтобы у вас выманить аплодисменты. Мне не это дорого. Вы поберегите ладони, детей будете гладить. А мне дорого — глаза и общение, больше ничего. Вот. Я люблю аудиторию, и… и всё творчество моё... я так и песни пишу для того, чтобы их исполнять, а не чтобы их читать глазами. Понимаете? Это и предполагает вот такой разговор, общение. Ну вот. А щас я вам...
   Да, и теперь я, за… сейчас только что сделал две больших работы. Одну не для себя, а для певицы и ещё певцов, фильм "Вооружён и очень опасен", который скоро выйдет на экраны. Там будут шесть или семь моих... текстов моих песен, ну и кое-какие музыки. И вот недавно с режиссёром, снимавшим "Вертикаль", на студии Горького я сделал несколько песен о море. Те были про горы, а теперь — про море. Примерно, в таком же плане, как "Вертикаль". Есть… Сейчас уже вот совсем молодое поколение е… юное, там, по шестнадцать, которым, семнадцать лет, они не видели "Вертикаль". И её можно запускать по второму разу. Ну, я надеюсь, если даже не пойдёт "Вертикаль", они посмотрят вот это кино "Большие океанские гонки". Вот.
   Ну а сейчас я вам хочу, чтобы у вас осталось всё-таки хорошее настроение, когда вы отсюда уйдёте, я вам спою песню шуточную. Всё я про кино да про театр — надо бы и про цирк что-нибудь, верно? "Диалог у телевизера".

<Добавлено 4 куплета>
<Аплодисменты>
   Песня, первая песня, которая звучала с экрана в фильме, сделанном ленинградскими научно-популярными кинематографистами, называется "Срочно требуется песня". И я очень надеюсь, что она до сих пор срочно требуется, хотя прошло уже девять лет. "Песня беспокойства".

<Аплодисменты>

        Появление сообщений об ошибках при обращении к файлам RealAudio, mp3, txt означает, что к серверу, на котором размещены эти файлы, нет доступа. Повторите запрос спустя некоторое время или на следующий день.
        Об ошибках в работе сайта Вы можете сообщить нам по e-mail .

        Если Вы располагаете любой информацией об этой записи (воспоминания очевидцев, недостающие песни, песни в полном объеме или с лучшим качеством, отсутствующие комментарии, фотографии, публикации с упоминаниями и т.д.), пожалуйста, свяжитесь с нами по e-mail :