ВЕДУЩИЙ: ...автор песен Владимир Высоцкий.
<Аплодисменты>
<В сторону>: Валь...
<Аплодисменты, свист>
   Видите... Добрый... Добрый день!
   Это такое у нас начало получилось совсем не русское, потому что это в Америке свистят в поддержку. Значит, добрый день!

<Аплодисменты>
   Ещё раз — добрый день! Я эту песню спел вам, во-первых, потому, что это была первая песня, написанная мною для кино. Но потом ещё с тайной целью, чтобы вы не подумали, что к вам приехал кто-то другой. Вот.
   Э… Сегодняшнее моё выступление называется "лекция". Это, возможно, и лекция, но лекция, конечно, немножко другая по форме, чем обычная. Хотя то же самое. Лекторы читают лекции, показывают диапозитивы, там, всякие примеры приводят и вешают таблички. А я вместо этого буду вам показывать песни, музыку и стихи, потому что я этим занимаюсь э… для кино и театра пишу, и пишу для себя, для своих друзей. Ну и, конечно, мне бы хотелось, чтобы сегодня не было, правда, такой л… лекционной атмосферы. Потому что лучше всего приблизить выступление к встрече за столом. Не обязательно с водкой, но, в общем, как-то чтобы... Как будто бы сидя... сидят люди и разговаривают. Так что хотя это будет монолог, но я всё-таки лица немножко вижу, поэтому я быстро сориентируюсь, если что-нибудь не так.
   Итак, значит, тема лекции "Поэзия и музыка в театре и кино". Начал я работать в Театре на Таганке двенадцать лет тому назад. И э... в эт… в этом театре был поставлен спектакль "Добрый человек из Сезуана", о котором вам много говорили — историю и так далее. Я буду говорить немножко о другом. В "Добром человеке из Сезуана" сразу было заявлено о том, что наш театр будет интересоваться музыкой и поэзией. Бертольд Брехт, автор этой пьесы, он написал в эту пьесу ещё несколько стихотворений, которые называются "зонги". Это э… вер... вероятнее всего, это стихи под гитару. Ну и м… актёры нашего театра — Хмельницкий и Васильев... Хмельницкого вы видели, а Васильев теперь кинорежиссёр и снимает кино, написали музыку на эти зонги брехтовские. Перевёл их замечательный наш поэт Слуцкий. И вот они-то как раз и составляют такую музыкальную канву всего спектакля. Начинается с того, что наши композиторы, два бородатых человека — один с гитарой, другой с аккордеоном, выходят из зрительного зала, всех приглашают: "Рассаживайтесь!" — и так далее, и сразу начинают петь зонг от имени театра. Не как артисты, которые только что будут... сейчас вот будут на сцене работать, а как просто люди — авторы. Ну что ли, от имени театра. Эти зонги, они во всём спектакле. Они иногда бывают для того, чтобы подчеркнуть просто в конце какой-то сцены, где, скажем, главная героиня после крушения всех надежд, она кричит: "Он не любит! Не любит больше!" Даже... Она не может, у неё нету больше сил, тогда выходят опять два этих певца и поют замечательные стихи Цветаевой "Мой милый, что тебе я сделала", которые, вероятно, вы слышали в испольнении Хмельницкого.
   Каждый персонаж в этой пьесе имеет свою музыкальную тему. И э… музыка, и стихи использованы так, что... м… Вот, например, для одного из актёров, который играет роль цирюльника, написана такая вольная шутливая мелодия. И он даже подтанцовывает. Он даже не ходит, как в жизни, а немножечко подтанцовывает под эту мелодию. Зинаида Славина исполняет пантомимы под музыку, специально написанную для неё, под свою тему. И иногда вот эти вот м… песни, зонги, они отданы актёрам, центральным исполнителям в этой самой пьесе.
   Ну, например, я играю там роль безработного лётчика, который, значит, в самом начале пьесы собирается повеситься оттого, что у него так неудачно сложилась жизнь. Но он встречает девушку. Она ему обещает достать денег. Они там влюбляются друг в друга. Он должен дать взятку начальнику ангара для того, чтобы, значит, снова летать, потому что лётчик без самолёта, это, он считает, даже и не человек. Ну вот. И у него расстраиваются в конце второго акта все его планы, он не достаёт денег, и в полном отчаянии, в самом... в самый высший момент нервного напряжения, вместо того, э… чтобы, так сказать, продолжать свой монолог просто нормальным голосом, он поёт песню, которая называется "День Святого Никогда". Я эту песню... если хотите, я вам её покажу позже, но э...
   Что же это мне принесли-то? Аллё, аллё! Будет работать, да? Щас мы её под гитару тогда. Вот. Вот так. Вот. Ну вот.
   И м… так со всеми, со всеми буквально, со всеми персонажами в этом спектакле. Потому что мы, п… по-моему, одни из немногих, которые в нашем театре очень любовно относимся к поэзии и к музыке, и не используем их только для того, чтобы они были вставными номерами в пьесе, а используем их и как самостоятельные произведения. И чтобы они помогали э… зрителям воспринимать то, что происходит на сцене, но чтобы они ещё несли и самостоятельную нагрузку. И используем мы их только в тот момент, когда уже слов мало, когда уже человек не может говорить. Ну вот, так вот у него перехватывает горло, и тогда он начинает петь.
   И такая вот... началась эта традиция. Она продолжается. Мы всё время, почти в каждом нашем спектакле, и поэтических, и нормальных прозаических, используем песню, используем музыку и стихи. Ну, вы помните, что в середине шес... шестидесятых годов было такое невероятное увлечение поэзией у нас, что около Политехнического музея стояли километровые очереди и невозможно было достать билеты в Лужники, где были десятки тысяч людей. И когда был объявлен диспут поэтов, скажем, в котором участвовали Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина, Окуджава, билетов достать было просто невозможно. И такое вот... такая тяга к чистой поэзии, просто к тому, что поэт читает свои стихи, это только у нас. Больше нигде в мире этого нет. Я бывал, и знаю, что с бОльшим удовольствием смотрят шоу, там, фильмы. А вот с поэтами сложнее дело обстоит. А у нас это так. Особенно это было в середине шестидесятых годов, во время такого возрождения такой чтецкой поэзии, публичной поэзии. Ну и, конечно, театр, который организовался в то время, не мог пройти мимо этого.
   Мы пригласили Вознесенского, поставили с ним вместе... Хотели всего один раз сыграть в фонд мира спектакль "Антимиры". А спектакль этот мы сделали, и стали получать столько писем, что мы продолжаем его играть и по сей день. Нас просили в этих письмах: "Пожалуйста, продолжайте!" Это возрождение традиций э… поэтического театра, которая, к сожалению, ушла после тридцатых годов, когда была "Синяя блуза". Театр "Синяя блуза" — он повёл своё название именно оттого, что они все были одеты в синие такие рубахи. Они читали хором стихи, пели их, иногда в одиночку, вдвоём, втроём. И, примерно, такой же принцип мы взяли для "Антимиров". Мы выходим такой, как футбольная команда, одинаково одетые. С левой стороны выстраивается шеренга ребят с гитарами. Вы знаете, у нас даже шуточная эмблема нашего театра теперь стала гитара. И в одном из спектаклей — "Час пик", когда главный герой во время шутливой демонстрации мод, распахивает свой плащ, говорит: "Мода а ля Таганка", — и на подкладке нарисована гитара у него. Так что у нас почти все, ну, кто как может, конечно, в меру способностей, владеет вот этим самым прекрасным инструментом.
   И вот в "Антимирах", значит, треугольная груша, одно... один из рисунков на одной из книг Вознесенского, которая так называется "Треугольная груша", станок белый стоит на... на сцене, сзади светящийся задник, на котором мы иногда работаем контражуром, просто только такими тенями. И, в… действительно, в этом спектакле — Хмельницкий, Васильев и я — мы написали музыку к некоторым стихам Вознесенского. И это вовсе не концерт, потому что там разработана одна тема Вознесенского. Это чистый настоящий спектакль. Сыграли мы его уже восемьсот раз. Как вы можете себе представить, это можно обалдеть — произносить восемьсот раз один и тот же текст, даже если он очень хороший, даже если его написал Вознесенский и даже если это ты музыку написал к этим стихам сам. Но так как, в общем, театр наш на хозрасчёте, мы этот спектакль играем в десять часов вечера, вторым представлением, он нам очень нужен, мы его не можем снять с репертуара. И к тому же он, в общем, не стареет из-за того, что Вознесенский всё время нам приносит новые стихи, и мы обновляем. И вместо одних номеров входят другие. И даже он немножко разросся.
   И вот недавно, примерно, год тому назад Вознесенский принёс мн... для меня написанные специально стихи, которые называются "Песня акына, или Пошли мне, Господь, второго". Многие люди считают, что это моя песня. Нет. Это неправда. Хотя я почти никогда чужого не пою, но я же ведь играю в театре, я — актёр, и поэтому я написал музыку... скорее, даже просто ритм на эти стихи. Вот послушайте. Мне кажется, они прекрасны.

<Аплодисменты, откашливается>
   Простите, товарищи, я не очень слы... Вам слышно? Там, сзади, слышно? Или не работает микрофон? Ну, может быть, всё-таки мы можем... Нет. По... Поближе к микрофону — это же тоже самое. Вот этот, может быть, взять? Щас.
   Да, но он всё равно не работает. Ладно, щас чё-нибудь придумаем.
   Так. Мы снова возвраща...
   Теперь этот не работает. Или работает?
   Мы опять возвращались ещё раз к Вознесенскому и довольно много, потому что мы поставили спектакль под названием э… "Берегите ваши лица". Этот спектакль, к сожалению, не живёт сейчас, потому что он отправлен, там, на… на доработки и так далее. Но э… мы играли несколько раз. Этот спектакль тоже для меня был памятен тем, что я написал в него несколько песен. Спектакль был удивительный, правда. Ведь поэтичность — это слово не только применимо к спектаклям, которые сделаны на стихах или, там, по стихам. Это просто из-за решения. Вот этот спектакль "Берегите ваши лица", о котором я вам говорю, он, правда, был поэтичен и музыкален, и сделан на прекрасной поэзии. Ну что было, например, на сцене.
   Опять на фоне светящегося задника опускались таких пять труб, штанкетов на тросах, немножко в наклонно — вот так вот они были, и на просвет они создавали иллюзию нотного стана. И мы, актёры, сидели на этих самых нотных линейках — как ноты. И как раз звучала песня, которую я специально написал для этого спектакля:

   И вот дерзкая рука режиссёра Любимова разбрасывала нас по этим самым нотным линейкам. И мы э… перемещались, менялась музыка. Иногда эти нотные линейки трансформировались и превращались в трибуны стадиона. Мы с Золотухиным впереди читали стихи "Левый крайний", сзади нас публика освистывала. А потом, когда публика расходилась, я играл старуху и собирал бутылки после матча, значит, с этого вот самого нотного стана. То есть, там было очень много юмора в этом спектакле, прекрасные стихи, много музыки и пантомимы. Так что мы вот... Оттуда и пошло... вот пошла вот эта поэтическая линия в нашем театре, о которой, вероятно, вам мои товарищи рассказывали.
   Значит, дальше мы приступили к постановке спектакля "Павшие и живые" о поэтах и писателях, погибших в Великой Отечественной войне. Впервые в этом спектакле мы зажгли Вечный огонь, и у нас в такой медный чаше загорается пламя. Веня Смехов говорит: "Прошу пр… почтить память погибших в Великой Отечественной войне минутой молчания". Весь зрительный зал встаёт. И горит Вечный огонь целую минуту. И после того, как каждый из героев, которые погибают и уходят по трём дорогам, они загораются красным, эти три дороги, назад, в чёрный бархат, загорается Вечный огонь. Так уходят, отчитав свои стихи после своей новеллы, Багрицкий, Кульчицкий, Коган. Мы играли этих поэтов, совсем не стараясь на них походить. И это одна из привилегий, что ли, нашего театра, что мы не делаем гримов. Я в этом спектакле играл несколько ролей. Я сначала играл поэта Михаила Кульчицкого, который погиб в сорок втором году, вызвался возглавить поиск разведчиков и в братской моги...
<—>
   ...серого цвета, сейчас выходят четверо немецких солдат с закатанными рукавами, бравые и наглые, какими они были в начале войны. Ну как они уходили, это тоже многие знают, и помнют даже некоторые. Ну а тогда они надеялись на... на успех и, в общем, были довольно самоуверенны.
   И я впервые написал в этот спектакль, не на магнитофоны, а, если так можно выразиться, профессионально, написал песни. Одна из них называется "Солдаты группы "Центр"". Она именно поётся в этой новелле... "...-завоеватель".

<Аплодисменты, откашливается>
   А потом, в самом конце, я играю роль Мих... а... а... Семёна Гудзенко, одного из самых прекрасных поэтов военных лет, писавших о войне. Ему было двадцать один год, когда кончилась война. Он выжил, но потом, как писал Эренбург: "Его словно вдруг, через десять лет, настиг долетевший с войны осколок". Его догнали старые раны, он умер и... довольно молодым человеком. Я читаю несколько его стихотворений. Опять же вам повторяю: читаю. Мы не играем поэтов, не делаем себя похожими на них. Мне кажется просто, что самое главное, что говорит о поэте, и вообще его суть и смысл — это то, что он написал. Это его инди... индивидуальность и его личность. И совсем не обязательно быть на него похожим внешне. Лучше просто попытаться получше прочитать его стихи.
   А стихи замечательные. И вот я хочу вам пока... Да вот просто послушайте, я вам прочту, какие стихи писал этот парень.

<Аплодисменты>
   Ну и, повторяю, были написаны мною песни к этому спектаклю. И сразу после этого распространилась молва, что я пишу для спектаклей и меня стали приглашать в другие театры. Я хочу вам сказать, что я не очень люблю, когда мои песни исполняют другие певцы. И совсем не оттого, что вот такой я жадный или вредный, а просто потому, что я к... с уважением отношусь к эстрадным певцам, многих из них слушаю с удовольствием, но э… мне кажется, что они не хуже споют, чем я. Лучше. Но не так. Потому что эстрадная песня очень отличается от авторской песни. Вы знаете, на эстраде отдельно композитор, отдельно автор, отдельно э… певец. Большой оркестр его сопровождает. И, в общем, это такое очень что-то солидное и немножко неподвижное.
   А авторская песня — вот я пишу её, ну, вы знаете, я отношусь к своим песням довольно серьёзно, потому что половину жизни они отбирают. И хотя я, там, снимаюсь в кино и работаю в театре, мы там с десяти до трёх репетируем, потом пауза, потом приходим на спектакли. Ещё надо успеть сниматься, записываться на радио и так далее. Значит, остаются ночи. А если человек от своего сна отрывает для чего-то время, значит это дело его интересует. Так что я работаю ночью, пишу я свои вещи почти все по ночам, потому что нету другого времени. А тут спокойнее сосредотачиваться, возможно. Вот. Я пишу одновременно текст, пишу одновременно с ним музыку. Никогда отдельно. Почти всё это получается э… единым, таким единым дыханием. И иногда только я не точно устанавливаю мелодию, а ритм устанавливаю. А потом на публике проверяю и через десять–пятнадцать раз, десять–пятнадцать исполнений у меня уже получается мелодия. То есть, вообще дело это — авторская песня — оно очень живое. И поэтому к ней такой интерес, мне кажется. И потом, вот вы смотрите, теперь у вас здесь совсем другая аудитория... почему-то погасили свет в зале, хотя я всегда прошу этого не делать. Мне лица надо смотреть. У меня же нету сзади оркестра, вставных номеров, там, жон... <—> …и девочек танцующих. Поэтому мне... у меня есть только гитара и ваши глаза, и, в общем, в принципе, вот в этом и смысл авторской песни. Потому что я в зависимости от вас могу изменить даже смысл её, спев немного по-другому, придав ей то ироничный оттенок, а то печальный. А потом, мои слова — хочу, изменю. Чё хочу, то и делаю. Это моё же ведь, верно? Вот. <Оживление в зале> И... и поэтому мне кажется, что это дело очень живое. Вот. И поэтому я свои песни стараюсь не давать.
   Но м… э… свой брат — драматический актёр, попросили, чтобы я написал несколько песен. Плучек, главный режиссёр театра Сатиры, чтобы написал я песни в спектакль "Последний парад" по пьесе Штейна. Мы сначала долго думали, как же сделать так, чтобы они там не звучали "пришей кобыле хвост", что называется. То есть, чтобы они не были там неорганичными вставными номерами, как это у нас вообще принято делать. Говорил, говорил человек, нормально разговаривал прозой, а потом вдруг, как чёрт из бутылки, песня: "А-а-а!.." Как бы... Почему? Непонятно. Тогда продолжай разговаривать. Песня должна быть необходима, необходима. И если без неё нельзя... Должно быть, что без песни нельзя обойтись. Вот тогда она прекрасна и в спектакле, и в кино.
   Поэтому мы долго думали, как вставить в этот самый "Последний парад" песни. Сначала меня Папанов долго эксплуатировал. Говорит: "Ты, — говорит, — Володя, меня поучи". Я, значит, пришёл его учить. Ну и чего я его могу научить, чего… чему я могу научить Папанова, чтобы сделать песню смешной? По-моему, это глупо даже. Он сам кого хочешь научит. Но он посидел, тоже похрипел, голос нарочно сорвал. Вот. А потом говорит: "Нет, я не буду". Тогда я ему сказал: "Вот некоторые вы пойте, пожалуйста, так... как… как мы договорились, как хотите, на ваше усмотрение. А некоторые — давайте мы сделаем так, чтобы я спел". И мы придумали такой ход. Вот, например, прих... при… приходят, м… э… значит, после плаванья возвращаются э… из... из моря возвращаются трое моряков. Их встречают друзья. Они крепко выпили, конечно, — полгода без захода в порты — понимаете? Встретили друзья, выпили. Ну, утром у них у всех головЫ болят, но они решают не похмеляться, хотя полно коньяку на столе стоит, а наоборот, заняться гимнастикой и выгнать похмелье спортом. И, значит, они включают радио, им говорят там: "Передаём утреннюю гимнастику!" И после этого я своим голосом, хотя и формальный ход, но очень нормально и спокойно, вот, начинаю петь эту самую "Гимнастику". А они, как полосатые черти, в тельняшках, делают под неё различные физические упражнения.

<Аплодисменты>
   Ну что, зал спортивно настроенный, я так понимаю, да? <Смех в зале> Я-то могу говорить, а вы — не надо, потому что вас много.
   Значит, тогда я ещё вам спою спортивную одну песню. Называется она "Марафон".

<Аплодисменты>
   Я хотел попросить, если кому-то надо выйти, я не прошу, как в школе, поднять руку и сказать: "Можно выйти?", но хотя бы переждать паузу, когда я песню закончу, а то встал человек с таким мрачным лицом. Я не знаю, что у него случилось, может, он пересидел. <Оживление в зале> Это неизвестно. Вот. Встал, как-то пошёл, так, вроде, мол... Я и не понимаю, в чём дело. Вот. Значит, дальше.
   Вернёмся снова к нам в театр, потому что я щас приступаю... Я в рассказе, а мы в театре приступили, значит, к "Пугачёву", к драматической поэме Есенина "Пугачёв". Я вам хочу сказать, что "Пугачёва" уже пытались ставить. И пытался его ставить не кто-нибудь, а Мейерхольд. И ещё в то время, когда был жив Есенин. И они вместе сотрудничали. То есть, у него были, в общем, все права и по... полный карт-бланш, как говорят. Но дело в том, что м… у них произошла странная история, потому что Есенин, кроме того, что он был лиричный такой человек, очаровательный, тёплый, милый, он был ещё и скандальный, и упрямый. И он сказал: "Ни одной буквы убирать не дам. Ни одного слова не буду переставлять!" Ну а Мейерхольд — тоже был с гонором человек. В общем, они, короче говоря, поссорились, расплевались, и Есенин забрал пьесу, да ушёл. Вот.
   Ну а мы очень бережно отнеслись к тексту Есенина, ничего не убрали, а даже, наоборот, добавили. <Смех в зале> И у нас в нашем спектакле Николай Робертович Эрдман, один из самых прекрасных людей, каких я знаю, "последний из могикан", который встречался с Маяковским, с Есениным, очень близко с ними дружил, автор замечательной пьесы "Мандат", которую вы знаете, где играл Эраст Павлович Гарин, он себе на этом карьеру сделал. И, кстати, я вам хотел сказать, что Гарин, вот эта его характерность, вот эта, вот эта — разговора, он это взял у Эрдмана, у Николая Робертовича, который так разговаривал в жизни на самом деле. А Гарин эту характерность взял себе дальше на всю жизнь, потому что вот, например, в "Мандате", он там говорил, что: "Маман! Когда придут красные, вы эту картину переверните, там Карл Маркс". Вот. И так разговаривал Николай Робертович Эрдман. Он, к сожалению, сейчас уже не живёт, он умер, но это был, действительно, человек, который оказал и на наш театр громадное влияние, и на меня особенно. И в моей судьбе сыграл очень такую... такую, как мне кажется, главную роль, как наставник, как человек, поверивший в меня в своё время.
   Он написал несколько интермедий для "Пугачёва". Вот спектакль, вот здесь-то как раз и вступает в силу высказанная мною мысль о том, что поэтичность не только от того, что мы делаем её по стихам, а просто э… в спектакле, сделанном на любом материале, даже на прозе, если он решён образно, ну, то есть, если в нём присутствуют все атрибуты поэзии, это — поэ… метафоричность, символика, там, образность — то он, конечно, поэтичен. Вот, например, "Пугачёв". Этот спектакль — не только замечательные стихи, лучшее, в общем, произведение Есенина, которое он больше всего любил. Вот. А там, как сделан этот спектакль, как он прекрасно поставлен, если так можно сказать. Значит, в... впереди, вот тут, на авансцене, в самом центре, стоит плаха. В неё воткнуты два топора. Плаха настоящая, мы её брали у... у мясников. Она, значит, такая большая, так вот два пора... топора стоят. И сзади, метров с четырёх опускается грубо струганый помост из таких толстых широких досок вот к этому са... к этой самой плахе. В б… бока этого помоста тоже воткнуты топоры, и несколько человек, пятнадцать людей, мы по пояс голые играем, в мешковине, в таких парусиновых штанах, босиком. У нас только цепь на сцене и топоры, и больше ничего нет. Это такой клубок тел, ничем не защищённых. Это очень нервное ощущение создается, когда с настоящими топорами голые тела. Это всё... даёт такую странность, знаете, спектаклю. И этот вот комок, клубок этих тел катится вниз к плахе, потому что бунт был кровавый невероятно, реки крови просто были во... во время бунта, во время подавления, после битв и так далее. И там есть эпизоды, когда, предположим, гибнет Зарубин, врубается так топор в помост, и человек падает и катится вниз к плахе. И в этом есть тоже какая-то символика, что всё восстание в результате катится к плахе, к тому, что его подавят, отрубят голову Пугачёва и так далее, и так далее. Но иногда этот... эта самая плаха трансформируется и на… и её накрывают золотой парчой, и выходит Екатерина, садится, и эти топоры, которые воткнуты в плаху, превращаются в подлокотники трона. Вот. С правой стороны — виселица, с левой — тоже. И когда, скажем, одерживают верх восставшие, то вздёргивается на правую виселицу одежда дворянская, значит, камзолы шитые золотом. А когда одерживают верх правительственные войска, вздёргивается мужицкая одежда с лаптями. Они так подтанцовывают, и тоже очень такое страшноватое впечатление, в свету просто так вот дёргается эта повешенная одежда. Вот. И... А внизу под колоколами стоят три мужика, которые непричастны к этому делу, ни к какому восстанию и они, значит, только смотрят, наблюдают, что там на помосте происходит. И всё, значит, говорят: "Зачем помост и что на ём?" Но они от непонимания, они всё время гадают на троих. Сначала, значит, на троих, потом на троих не берёт — на двоих, потом на одного. И поют они такие куплеты:

   И вот это вот стихи — это я написал для спектакля. <Смех в зале> Так что, видите, я ещё причастился и к Есенину. Ну что ли...
   Вообще я вам хочу сказать, что в нашем театре это очень принято. У нас актёры работают не только как… на самой низшей ступеньке театрального искусства, если так можно сказать. Сначала актёр, потом — режиссёр, потом — автор, потом — начальство, потом — господь Бог. А актёр где-то внизу там, ему скажут: пойди направо, пойди налево, скажи громче, тише. Нет. У нас каждый из нас что-то вносит своё в каждый наш спектакль. Мы пишем музыку, многие из нас — тексты, э… делают инсценировки, приносят... достают всевозможные материалы. Скажем, для "Пугачёва" у нас один из актёров нашёл плачи, и... и у нас семь женщин в чёрных одеждах с распущенными волосами поют замечательные плачи, которые мы нашли, действительно, восемнадцатого века. На них музыку написал современный композитор, тоже замечательный — Буцко. Эти плачи, там текст, послушайте, какой. Я, кстати, после этого написал ещё несколько песен, стилизованных под... под те времена. Такой плач:

   И идёт потом плач. Плакальщицы поют. Вот. И в этом спектакле тоже, видите, и много музыки настоящей, которую мы взяли, и написанной специально по этому поводу.
   Ну, я в этом спектакле играю э… роль Хлопуши. И м… эту роль очень любил Есенин. Не роль, а этот монолог. Это сподвижник Пугачёва ближайший, беглый каторжник с вырванными ноздрями. Вот. Очень любопытная личность. Ну и когда Есенин написал этот монолог, рассказывают, что он, подобно Пушкину, который бегал после "Бориса Годунова" и говорил: "Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!" — вот Есенин тоже очень радовался и очень любил читать этот монолог. И есть даже запись на радио, Есенин исполняет монолог Хлопуши. Рассказывают очевидцы, что когда он это читал, он доходил до такого нервного напряжения, и в таком был, ну что ли, если можно сказать, "гибельном восторге", как я в одной песне написал, что он себе продырявливал ладони ногтями до крови каждый раз. Вот так он это читал, в таком... с таким подъёмом. Ну и, как вы понимаете, довольно было сложно после такого авторского исполнения работать. Но люди, которые его знали, вот, в частности, Ник… Николай Робертыч, сказали, что он бы на меня не обиделся. К тому же, говорит, у вас и голоса похожи. Несмотря на то, что Есенин — он был такой блондин, такой... всё время с берёзками его рисуют, у него был довольно низкий баритон и хрипловатый... и как раньше у нас было принято говорить — "хрипатый", а теперь стали говорить "с трещиной". <Смех в зале> Вот. Голос.
   Ну, э… я вам покажу просто этот монолог, значит. При… Приходит Пугачёв в лагерь... Пуга... Хлопуша в лагерь к Пугачёву, его не пускают, потому что думают, что он из другого... откуда-то подосланный человек. И вот такой монолог.

<Аплодисменты, откашливается>
   По-моему, одновременно с этим же самым спектаклем меня пригласили писать песню, и текст, и музыку, как это всегда я делаю, в спектакль "Свой остров". Но так как они это играли, эту пьесу в неудобные для меня дни, я не мог сам это исполнять. И исполнял это Игорь Кваша. И опять встал вопрос, каким образом использовать музыку и песни мои, моим ли голосом или чужим, но как, чтобы они в этом спектакле имели, ну что ли, так сказать, необхо... были необходимы. И вот что может сделать песня даже, в общем, из шаблонной ситуации, которая часто встречается и в театре, и кино. Песня может даже изменить смысл, э… содержание того, что только что было на сцене и дать другое направление, например: ироническое, шуточное направление обычной банальной серьёзной сцене.
   Там есть пара молодая влюблённая, которая хочет пожениться, а им родители не дают. Ну и зритель так, в общем, смотрит, ну, нормально. А потом Игорь Кваша выходит со сцены, как бы отстраняясь от з... от только что происходящего на сцене, выходит, его высвечивают фонарём, и он поёт такую песню шуточную, которая называется "Песенка ни про что, или Что случилось в Африке". Это одна семейная хроника, детская народная с... песня.

<Аплодисменты>
   Вот. И ещё одну я вам спою песню, только уже про домашних животных. "Песенка про Козла отпущения".

<Аплодисменты>
   Я прошу радистов оставить микрофон на одном и том же уровне, потому что я привыкаю и... а вы всё время то усиливаете, то уменьшаете.
   Вот. И ещё в этом спектакле "Свой остров" есть одна песня, которая одна из самых главных песен. А именно, она используется как песня-рассказ о себе. Главная песня персонажа. Он заявляет в самом начале своей роли о том, что вот я — такой-то. И тогда не нужно писать диалогов каких-то, не нужно рассказывать его биографию. Он с самого начала себя ставит в определённые обстоятельства, говорит, что он любит, что не любит, рассказывает о том, как он вообще живёт в этой жизни, и потом в соответствии с этой песней и действует весь спектакль. То есть, это песня, которая говорит о характере человека. Он сам от своего имени её поёт, как персонаж спектакля. Песня называется "Я не люблю".

<Аплодисменты>
   Ну а тем временем в театре мы продолжали делать поэтические спектакли. Это были спектакли о Маяковском, где Маяковского впервые, может быть, играли пять человек. То есть, не играли Маяковского, а играли несколько граней его дарования. Каждому актёру была отдана та или иная часть стихов Маяковского. Например, там я был сердитый такой Маяковский. Веня Смехов — насмешливый и весь юмор ему был отдан. Валерий — лиричный был и так далее, и так далее. Вот. Так что и этот приём мы потом ещё раз упомянули, вернее, употребили в Пушкине, в замечательном спектакле о Пушкине, в котором... Мне кажется, лейтмотивом этого спектакля, вам, вероятно, о нём уже рассказывали многим сидящим здесь в зале мои товарищи, это песня Окуджавы:

   И вот, правда, действительно, если в зале становится жаль, что нельзя с ним поужинать в "Яр" заскочить, тогда цель наша достигнута и, в общем, миссия выполнена. И в этом спектакле мы опять не пытаемся сыграть самого Александра Сергеича, каким он был и так далее. А просто хотя бы немножко-немножко вам показать со всех сторон, что это был за человек и за поэт великий дня.
   Вот. Значит, спектакли поэтические продолжаются делать у нас в театре. Я только хотел ещё вам вот о чём сказать. Что, например, ни в одной из декораций нашего э… спектакля... Роль ко… декораций иногда в наших спектаклях исполняет музыка, очень во многом музыка и стихи. Вме... ничего нет на сцене, а музыка и стихи дают такой же фон и играют такую же роль, как в других театрах декорации. Но ни в одной в… обстановке ни одного нашего спектакля нельзя сыграть ничего другого. Этот образ присущ только этому спектаклю. Если же вы посмотрите другой, скажем, нормальный, хороший реалистический спектакль, в котором стоит стол, там, павильон построен, стулья, двери, окна. Там можно играть и Чехова, и Островского, и Горького, и Голсуорси, и Диккен... Ну, кого хочешь, в общем. Павильон нормальный. У нас нет. Ничего невозможно играть. Только этот. Для каждой пьесы, для каждого материала придумывается свой, чаще всего поэтический, опоэтизированный образ э… спектакля. Вот. И, например, как вот я… я хотел вам показать, как в театре иногда м… музыка вместе с поэзией в сочетании с режиссурой, конечно, и всеми остальными делами театральными э… даёт такой невероятный эффект, которого не может достигнуть даже кино и даже литература.
   Вот, например, э… м… повесть Васильева "А зори здесь тихие", которая поставлена в кино. Это интересное произведение. Вы это видели, помните. Но дело в том, что когда погибают пять девушек, невинных, да ещё в неравном бою и, в общем-то, ну почему же, в конце концов... Это... это всегда прихватывает за горло, всегда это печально, когда гибнет человек, потому что человек тем и отличается от животного, что он может сочувствовать и сопереживать. На этом и построен эффект театра и кино , от зрителя на экран или от зрителя на сцену. Вот. Ну и… только единственное, чт… о чём я ещё хотел сказать, что там, в кино, это не выходит за рамки печального, трагического, но всё-таки частного случая. А вот у нас в театре, где нету возможности показать настоящего болота, настоящего, там, леса, показать немцев, которые крадутся, стрельбу и создать эффекты, там есть только один грузовик камуфлированный, как вре… во время войны, замаскированный под лес. Там такие бу… бурые и зелёные пятна на нём, который потом разбирают, и щиты остаются. Их вздёргивают на тросы, они начинают так вот шевелиться, э… щебечут птицы. Какой-то звук, свист ветра. И это лес. Снова доски стали лесом. Они же ведь камуфлированы под лес. И зритель принимает правила этой игры. Вот он снова лес. И на каждом из этих щитов работает девушка. И после смерти начинает вращаться щит, на котором она стоит, и звучит её песня, которую она исполняла во время всего спектакля, там, скажем: 
          «Матушка, матушка, что во поле пыльно?
          Сударыня матушка, что во поле пы...» 
   Вы знаете эту песню, старинная русская песня. Вот. А потом она уходит с этого щита, и он продолжает вращаться один уже без неё, а только звучит её песня, и потом — хорал. Я вам скажу, воздействие... я такого в зрительном зале в кино не видел, как у нас на спектакле, хотя ничего нету, всё условно. Но всех вот так.... я... и мужчины сморкаются, и женщины вытирают слёзы и так далее. И это подымается, действительно, до уровня настоящей трагедии, а не просто печального и трагичного частного случая. Как вот в греческой трагедии это было, вероятно. Так вот мне кажется. Ну вот. Давайте на этом закончим с театром.
   Я только покажу вам ещё одну песню, которую я написал специально для спектакля под названием "Звёзды для лейтенанта". Это новый спектакль московского театра Ермоловой. Но написал я эту песню намного-много раньше, чем был спектакль и вставил её в пьесу моего друга, Эдика Володарского, с которым я работал. И он даже выбросил несколько сцен и изменил кое-что. Вот такое содружество. Это ещё лучше — писать стихи и тексты, и музыку до того, как выйдет спектакль н… на сцену. Ну вот, такая песня.

<Аплодисменты>
   Я начал работать в кино тоже довольно давно, примерно столько же, сколько и в театре. И с самого начала я играл всякие характерные роли, таких разбитных матросиков, шоферов и солдатиков. Говорил всякие смешные реплики. А потом я стал песни писать и стали меня просить, чтобы я пел их, исполнял. И вначале я тоже исполнял какие-то всякие шуточные песни, которые примерно делаются так в кино: "О, вот, смотрите, гитара! Ну-ка, дайте её!" И начинает <неразборчиво>. Ну а потом стали меня просить просто написать для кино, чтобы я за кадром пел. И первый раз я написал так песни в фильм "Вертикаль", которых я в самом начале даже не предполагал, что я буду писать эти песни. А просто мы жили на высоте четыре тысячи метров на Шхельде. Прям почти <неразборчиво>, если есть альпинисты в зале, они знают эти места прекрасные. Вот. И мы м… просто жили там. И вот однажды мы были на занятиях на ледовых, мы ходили по льду, учились просто актёры навыкам всяким альпинистским. Вдруг бежит какой-то человек, говорит, что потерпела бедствие одна группа, группа ЦСКА, во главе какой-то там майор Живлюк. Они вышли... Они хотели установить рекорд что ли <неразборчиво> и вышли в самый сильный камнепад. Как три дня, если солнышко припекает, то начинают сходить камни. Стаивает снег и камни идут. И вот они попали в такой камнепад, и он был убит, и двое было ранено. Альпинизм не надо возводить... в альпинизме побитие рекорда <неразборчиво>. Вот. И э… двое из товарищей, оставшихся живыми и здоровыми, они стояли вот на таком маленьком карнизике, привязанные верёвками к костылям двое суток, плохая погода, нельзя было даже вертолётом их снять <неразборчиво>. Потом мы им помогали спускаться <неразборчиво>. И потом я написал песню, помните, да? "Здесь вам не равнина, здесь климат иной, идёт...". И когда... эта песня имеет другую жизнь теперь. Даже нельзя... по-моему, нельзя даже сказать: это жизнь или что-то другое, но слова из этой песни высекают и пишут на камнях на месте гибели альпинистов <неразборчиво>. Там предположим:    
           "Другие придут, сменив уют
          На риск и непомерный труд..." 
   Или, предположим:  
          "Тот камень, что покой тебе подарил..." 
   И вы знаете, несмотря на то, что это печально <неразборчиво> для меня это самое большое признание того, что я верно написал эти песни об альпинизме <неразборчиво>.
   Потом я работал... Причём, в этом фильме вот было удивительно. Такой режиссёр, Слава Говорухин, который сам занимался горным туризмом и обожает горы и так далее, он... он так вставил эти песни, хотя они не должны существовать были в кино, что они ни разу не мешают ничему. Они звучат только тогда, когда ничего не происходит по действию важного в кино, но они ещё имеют и другую нагрузку, кроме информации, кроме того, что они дают нерв в кино, они ещё дру... Например, альпинисты выходят, начинаю я петь "Песню о друге". Заканчиваю петь — они уже на вершине. То есть, прошло десять часов...
<—>
   ...можно, что вот она здесь нужна. Тогда она всегда прекрасна. Тогда никогда не будет мешать. Вот. И никогда не будет "пришей кобыле хвост", как я говорю. Вот.
   Потом я работал в фильме "Я родом из детства", с прекрасным режиссёром Виктором Туровым. В этом фильме я спел несколько военных песен. И впервые я стал писать военные песни специально для этой картины, для моего друга Виктора Турова. Он когда ему было восемь или девять лет, его угнали в Германию вместе с матерью. А потом их освободили американцы, потом он потерял мать и полгода по Европе добирался домой, и вернулся в Могилёв, к себе на родину. Что... Он прекрасно знает Белоруссию, всегда показывает её с большим удовольствием и снимает замечательное кино. Как будто бы, правда, очень чистыми глазами. Он весь родом из детства. Вот это и кино было такое.
  Я там играл роль капитана-танкиста, который горел в танке. Он вернулся, искалеченный в тридцать лет человек с сожжённым лицом после госпиталя. Вот. И смотрит — гитара висит у них на стене.  Всю мебель сожгли, а гитару нет.
   И он там поёт, если помните:

   А потом на рынке инвалид моим голосом поёт "Штрафные батальоны".

   Потом там звучит песня "Падают звёзды". С пластинки звучат снова "Холода". И в самом конце этого фильма Марк Бернес поёт песню, которую я спел вам в самом начале моего выступления. Это "Братские могилы". И вот здесь был удивительный эффект с этой песней, потому что мы стали получать громадное количество писем именно по поводу этой песни "Братские могилы", потому что она сделана в кино так: приходят женщины с высохшими лицами и глазами уже без слёз, выплаканными, и приносят цветы и... и зелень какую-то на могилу неизвестного солдата... на... на братскую могилу около стены, которая вся в пулях и в снарядах. Выщербленная такая стена. Вот. И просто кладут, и звучит голос Бернеса. Вот. Мы получили одно письмо от одной женщины, которая потеряла память, потому что на её глазах убили двух сыновей. И она лишилась па... Она просто больной человек. И она, посмотрев это кино, она только жила вот сего... теперешней минутой, ну просто больная совсем женщина. И вдруг она написала нам письмо на белорусскую... на минскую киностудию по поводу того, что: "Спасибо вам! Вы мне вернули память, и я вспомнила, это то место, где погибли мои ребята". Но дело в том, что этого места-то не было. Это мы его построили. И, значит, просто сочетание вместе изображения, этих лиц, музыки, которая просто бесхитростная, запоминающаяся музыка. Голос Бернеса весь из тех времён. Понимаете? И... и текст — ей показалось, что она это узнала. Это ей как-то даже помогло. Вот ведь какой эффект был даже после кино от этой песни.
   Ну, я для кино продолжал работать много и дальше. И вот, например, меня спрашивают часто, почему я не пишу песни... больше сказок я не пишу. Я считался одно время таким специалистом по фольклору шуточному. Вот. Ну а я продолжаю писать сказки. И даже для детей я пишу. Вот, например, в фильме "Иван да Марья", у меня там есть всевозможные такие взросло-детские песенки. Их поют, правда, Нечисть, в основном. Хотя я написал для всех, но почему-то оставили только для нечисти. Вот, например, там Соловей-разбойник поёт:

   Вот такая песня есть. Потом...
<Аплодисменты>
   Да ладно, Бог с ним. Не надо. Это не оттого, что я против аплодисментов. Это прекрасно. Ну, просто давайте... Я ещё про "Иван да Марью" не закончил.
   Там дело... дело в том, что там есть э... там куплеты Нечисти поют, когда они в очень расстроенных чувствах. Нечисть… их ктой-то… перестали бояться. Они сидят на полянке и поют такую... Сначала они поют:

   Русалки поют. Но потом у них вся бодрость их, значит, спадает, и они тогда такие песни поют:

<Аплодисменты>
   Эти такие персонажные песни.
   Я ещё писал песни для себя во многих фильмах, потому что каждый раз, приглашая сниматься, просили, чтобы я пел. И таким образом я, значит, пел и в "Хозяине тайги" вместе с Золотухиным, помните, да?

   Вот. Потом мы, значит, Золотухин позавидовал мне, стал петь тоже в этом фильме. И таким образом он запел с экрана тоже. Вот.
   Ну и потом ещё были всевозможные фильмы, где тоже я исполнял песни, играя там, в которые я писал песни, не играя там. Но последнее время, значит, я стал уже совсем с выбором к этому делу относиться. С очень большим... большой осторожностью, потому что у меня произошло несколько, как вам даже сказать, таких сбросов, ну что ли, неприятностей. Ну, например, я должен был э… написать для "Бегства мистера Мак-Кинли" несколько баллад и играть в этом фильме одну из главных ролей. Значит, я написал все эти девять баллад. Написал для них музыку. Даже снялся. И в Венгрию меня возили, чтобы снимать. Потом приехал, посмотрел кино, а там <неразборчиво> — батюшки мои! — а там, значит, половина... полторы баллады осталось. Причём, зрители обмануты рекламой. Ведь написали во всех журналах, что, мол, вот, дескать, Высоцкий играет одну из главных ролей. И зрители спрашивают: "А он, мол, не будет ли конкурировать с Банионисом?" А ему... а ему отвечает режиссёр, говорит: "Обяз... нет, он, конечно, не будет. Они такие разные. И этот, мол, будет только вот играть Автора фильма, вести всё повествование, а Банионис играет уже самого центрального персонажа". В общем, короче говоря, ни черта этого не получилось. И я был очень расстроен. А не получилось вот из-за чего. Потому что когда я писал песни, я предполагал, мы с режиссёром говорили и всё решили, что это будут трагичные, печальные, почти отчаянные вещи. А когда он стал снимать матерьял, видимо, что-то такое случилось, и матерьял стал просто серьёзный, раздумчивый и даже, на мой взгляд, медлительный. И они не монтировались никак. А... а кино же, значит, нельзя не выпускать, а песни можно не выпускать. Вот их вырезали и, значит, убрали.
   Такая же история у меня произошла с фильмом "Стрелы Робин Гуда". Я не жалуюсь, а просто говорю, это довольно справедливо, в конце концов. Верно? Ну, не получилось, что же делать.
   И поэтому сейчас я начинаю работать со своими друзьями в самом начале, когда ещё делается сценарий. Мы это обуславливаем в самом начале и вставляем в сценарий уже существующие стихи, на которые потом можно уже писать музыку. Вот так.
   Ну, теперь вот что. Я хотел вам показать одну песню, которую, может быть, вы не знаете. Значит, всегда существует интерес к тому, как делается кино. Обычно э… все актёры привозят с собой ролики и, значит, э… работают с роликами, потом говорят: "Вот, видите, вот тут, видите, вот меня бьют. Вот. Меня тут девять раз били, это у меня такая щека была, и всё". И это, конечно, довольно любопытно, ну что ж, в конце концов? Но я не люблю работать с роликами. Мне легче было бы, понимаете? Я взял бы, тут крутил тридцать минут ролики, отдыхал бы в это время. Но я считаю, что это неверно. Человек должен работать сейчас, в данный момент, а не показывать то, что он сделал в прошлом. Ну, это вы можете и посмотреть в кино, в конце концов. Хотя это удобно и это другая форма, что ли, выступлений. Мне кажется, надо показывать товар лицом. И артист, если он артист или автор, должен делать на сцене то, чего он может делать хорошо сейчас, в данный момент. Вот вы же сейчас пришли, верно? Вот. Ну и э… всё равно, много всегда вопросов о кино, о любимых ролях, о всяких курьёзных случаях, которые происходят вокруг кино.
   Я работаю с киношными бригадами, езжу, и вот я написал просто одну песню шуточную, которая на самом деле случилась здесь у нас. Есть такой артист по фамилии Шон О'Коннери, американский актёр знаменитый, очень знаменитый. Он, значит, с телокра... с телохранителями ходит, живёт за оградой, потому что... От поклонников он избавляется таким образом. Он сыграл Джеймса Бонда — агента 07, супершпиона, суперагента и так далее в фильмах, сделанных по романам Яна Флеминга. Это фильмы такого... такие, довольно здорово сделаны. Он там всё стреляет... Вот. И он, значит, был приглашён, этот самый знаменитый актёр, к нам играть в фильм "Красная палатка". Он тоже боялся, что здесь совсем, мол, его поклонники одолеют. Ну, пришёл он с опаской. А у нас этих фильмов никто и не видел. И знать его не знают, кто это такой — Шон О'Коннери. Ну, и в общем, он так две недели походил, полной грудью подышал. А потом заскучал и говорит: "Познакомьте меня, надо, в общем, с людьми как-то пообщаться и так далее. Расскажите, кто я". Ну и, значит, сделал вечеринку, купил даже в "Берёзке" всяких иностранных напитков, там, джинов и виски, накрыл стол. И все пришли, люди. Он их всех развлекал по-американски. Ну никто не понимал. И… а он такой респектабельный господин, лет пятидесяти, седоватый, полноватый немножко и всё. В общем, не произвёл он впечатления ни на женщин, ни на мужчин — никакого. Всё выпили, съели, да ушли от него. <Смех в зале> И он... он стоя... сидел у разрушенного стола и всё повторял: "Да, действительно, таинственная страна".

<Аплодисменты, откашливается>
  А вот песня, тоже не вошедшая, к сожалению, но написанная мною для кино о шоферах-дальнорейсовиках. Песня называется "Далёкий рейс".

<Опущен 1 куплет>
<Аплодисменты>
   Шуточная песня, которую я написал сначала, просто, вот для друзей своих. А потом она вошла в спектакль "Антимиры". Но там, правда, мы её поём с девушкой, с... с актрисой, с нашей, а потому что она называется "Диалог у телевизора". А тут я её пою один, извините. "Диалог у телевизора". Эта... в общем, эта песня написана в целях борьбы с "зелёным змием". Ну, в общем, с борьбой уже <неразборчиво> не с борьбой, а с "зелёным змием" уже покончено и она устарела.

        Появление сообщений об ошибках при обращении к файлам RealAudio, mp3, txt означает, что к серверу, на котором размещены эти файлы, нет доступа. Повторите запрос спустя некоторое время или на следующий день.
        Об ошибках в работе сайта Вы можете сообщить нам по e-mail .

        Если Вы располагаете любой информацией об этой записи (воспоминания очевидцев, недостающие песни, песни в полном объеме или с лучшим качеством, отсутствующие комментарии, фотографии, публикации с упоминаниями и т.д.), пожалуйста, свяжитесь с нами по e-mail :