|
|
|
|
|
|
ВЕДУЩИЙ: …<неразборчиво>
в том, что сегодня у нас в гостях Владимир Высоцкий.
<Аплодисменты>
Добрый день, товарищи! Вы простите за такую конструкцию. Но это
моя идея. Потому что я работаю в театре, где этим занимаются много. Вот. Но
это не случайно, что мы по... я появился у вас. Я даже не ожидал, правда,
что это будет сегодня, потому что я приехал только вчера. Дело в том, что у
нас начались гастроли э... у вас начались гастроли Театра на Таганке. Пять
лет мы здесь не были. Пять лет добивались, чтоб сюда поехать. Но это всё
были всякие сложности. Наконец, мы здесь. Привезли девять названий, девять
спектаклей. Милости просим, посетите наш театр. Вот. <Смех
в зале> Но это я не для юмора, я, правда, кто может, конечно,
приходите. Э… Я не буду рассказывать вам сегодня... Просто не из-за того,
что у нас мало времени. У нас времени абсолютно достаточно, я успею сделать
всё, что я наметил. Просто немножечко больше возьму ритм и вместо того, как
я обычно выступаю, чтобы рассказывать о... нем… о театре, о работе в кино, я
буду как можно больше петь, потому что я прекрасно понимаю, зачем мы здесь
все собрались с вами. Ну вот. <Аплодисменты>
Только несколько слов, значит, вот о чём. Я... я вообще противник того,
чтобы рассказывать о работе, потому что это очень глупо, чтобы приезжать,
рассказывать: "Вот я работал!" — показывать отрывки из фильмов. Это также
можно любого из вас пригласить в театр, заплатить ему, чтобы он рассказал,
как он работает. Это же не то. Значит, надо показывать товар лицом — просто
делать то, чему тебя учили и вообще заниматься своим делом. Я так думаю.
Значит, я только хотел вам несколько слов рассказать о последней премьере
театра — о "Гамлете", в котор... которого я играю у нас в театре и несколько
слов о том, что мы собираемся делать дальше. А всю историю, так сказать,
экскурс в историю театра — мы восемь лет существуем, у нас был юбилей, я
опущу.
Значит, последняя премьера театра — "Гамлет". Театр... спектакль,
который... он получил оценку в прессе, на мой взгляд, недостаточную. Не
потому, что недостаточно хвалили. Хвалили достаточно. А просто, так сказать,
немножко не в том ракурсе, мне кажется. Потому что с точки зрения режиссуры
и прочтения Шекспира, мне кажется, что это новое слово в шекспироведении,
потому что не делая... не осовременивая этого спектакля, не стилизуя его, а
получился, действительно, по-настоящему новый спектакль, очень современный
по звучанию. Значит, идея "Гамлета" возникла довольно давно, года четыре
тому назад, при поездке в Дубну. Вернее, на обратной дороге. Я взял, как
говорят, за шкирку нашего главного режиссёра в поезде и два с половиной часа
объяснял ему, что я... почему я хочу играть Гамлета и чтобы нужно было бы
сделать. Он был согласен, что Гамлет был не сыгран, во всяком случае, на
нашей сцене, за то время, пока мы помним. Вот. Но так как я немножко
переборщил, о… он человек, Любимов — такой человек, что он привык делать всё
сам и привык придумывать спектакль сам, и я ему слишком много, вероятно,
рассказал, эта работа была отложена. А два года тому назад, после того, как
он предложил делать "Хроники" шекспировские, ему сказали: "Всё
что угодно,
но "Хроники" пока не нужно!" И он сказал: "Тогда "Гамлета". Они сказали: "Ну,
хорошо!" И вот мы начали репетировать "Гамлета". Репетировали мы очень
долго. Это был мучительный процесс, действительно, мучительный, без... Я не
преувеличиваю, потому что мы работали шесть часов в день, шесть часов
репетиции были. Был, например... С призраком сцены — было двадцать два
варианта. Так как он человек такой, который пробует на ходу, так, знаете,
как художник, не получилось — перечеркал, как красками, вот, то было у нас
двадцать два. Это был и вариант с зеркалом, необыкновенно эффектный,
удивительный, которого не было никогда в истории. Это был вариант, что это
был бы один Гамлет. Это был вариант, чтобы это был Голос, чтобы это был
Световое пятно, чтобы он ходил за занавесом. И всё это отметалось. И
наконец, значит, вот он существует в том виде, как сейчас, а именно: что это
просто вспышка в мозгу Гамлета. Он прекрасно знает всё, что происходит,
что... про убийство. Потому что слухи ходят. Ведь никак... никуда же концы в
воду не спрячешь. И он просто на этом месте, где хоронили отца, он
додумывает, что ему делать, и там очень часто он ведёт вот такие беседы с
отцом. И в этом нет никакой мистики, потому что это просто у… приём
условного театра, режиссёрский приём. Дело в том, что когда, например, чапековскую "Мать" играют, так там всё время разговаривают с покойниками, и
ни у кого это не вызывает сомнений. А почему-то сцена с призраком всегда
вызывает... Это как камень преткновения у всех режиссёров, которые ставили
"Гамлета" — как решать Призрака. Или он, значит, где-то витает и голос его
раздаётся. Нет. У нас на сцене я сижу около занавеса и в занавесе двое: мать
и отец, которых он всегда помнит вместе сидящими на троне. И отец ему очень
коротко говорит о том, что происходило. А я просто губами повторяю. Вернее,
я говорю этот текст, который озвучивает отец. Якобы, это в мозгу. И даётся
очень яркий свет на сцену вместо того, чтоб делать там зелень или там...
Вот. Человек он очень усталый, этот отец. Ну, это маленький такой эпизод.
Значит, почему идея такая пришла — сыграть Гамлета. Дело в том, что я
последнее время стал читать в прессе выступления актрис наших ведущих,
которые говорили, что они мечтали бы сыграть Гамлета. Но дело в том, что,
конечно, я понимаю голод. Женских ролей таких нет. Есть леди Макбет, и
раз-два, и обчёлся. Вот. В классике. Но это не... ещё не потому, а потому
что так вот, как я его видел и как мы все его видели, Гамлеты, которые
игрались на сцене, особенно, в Москве, я не говорю о Фрейндлихе, это было
да… немножко другое дело, то почему бы не сыграть умной женщине такого
Гамлета? Правда, всё вполне возможно. Умная женщина с такими же проблемами.
Но дело в том, что мне показалось, что человек, который тридцать лет
воспитывался в Дании, человек абсолютно готовый на трон, человек, который,
значит, умеет ездить, сражаться, у него отец на дуэли убил... на поединке
убил Фортинбраса — век был жестокий, ели с ножей мясо, на кострах которое
жарили, поэтому какой же?.. — Женщина не может быть. Тогда бы он написал
"Гамлета" или что-нибудь в этом роде. Вот, значит, от этого. И потом мне...
мне казалось, что этот человек, значит, который абсолютно готов на трон. Он —
принц, наследный принц крови. Он может уже руководить государством. Но дело
в том, что он ещё учился в университете в Вюртенберге и вообще он так, волею
судеб оказался немножко поумнее, чем все, которые с ним рядом. И у него...
трагедия Гамлета, как у нас в спектакле это решено — это не то, чтобы убить
или не убить, что он не может жить в этом мире. Он, правда, не может жить в
этом мире, это всегда трагедия одиночек. Но дело в том, что нам... <откашливается>
нам казалось, что он не может, не может, всё это видит, что вокруг
происходит, а ведь сам-то он подсту... поступает точно таким же образом, как
они. Он является виновником смерти всех персонажей. Он посылает на смерть
своих друзей. Он убивает Полония, хотя он к... против убийства выступает.
Его трагедия в том, что, так сказать, выйдя одной ногой из того мира, в
котором он есть, он продолжает действовать, к сожалению, теми же методами и
никак не может избавиться от ощущения, что ему надо мстить, убить, зов
крови. А почему, собственно, надо мстить? Вот, например, Фортинбрас — он не
мстит за отца, который убит на поединке. Вот, значит, такие к… б…
руководствовались нами, что ли, мнения, как его надо ставить. Ну и, в связи с
этим, есть очень много необычных вещей, даже в трактовке самого образа
Гамлета и самых центральных э… сцен этой пьесы. Например, монолог "...
- или
не быть", когда... "Быть - или не быть", всегда спрашивали, журналисты
приходили, как вы будете решать монолог "Быть или не быть"? Любимов отвечал,
как Мейерхольд: "Мы его вымарываем!" Вот. Но мы его, конечно, не вымарывали,
"Быть - или не быть", а просто м… у нас в нашем спектакле не решает Гамлет
вопрос, быть ему или не быть. Потому что, что это такое? Ходит человек и
вслух решает, "Быть - или не быть". Всем прекрасно известно, что жить лучше,
правда, чем не жить. Дело в том, что его волнуют, беспокоят совсем другие
вопросы. Кроме того, что он не может находиться просто, так нельзя, как
сейчас быть, а плюс ко всему прочему, его волнует другой вопрос, не "Быть
- или не быть", он не стоит, я даже не ст... не ставлю знак вопроса. И у
Шекспира нету знака вопроса. А то, что поколение, сколько... сколько
существует человечество, вынуждено решать этот вопрос. Это его тоска по
тому, что нету идеального устройства, в котором бы человеку такого уровня
было бы хорошо. И вот поэтому "Быть - или не быть" — монолог даже там без
вопроса. Я просто его говорю: "Быть — или не быть, вот в чём вопрос.
Достойно ли терпеть безропотно..." Что это идёт всегда, из поколения в
поколение. И читаю я его два раза. Так как он учится в университете, и мы
предполагаем, что он... он учится на юридическом факультете или на
философском, то у него есть привычка — разбирать поступки до мелочей,
проникать в самую суть. И поэтому первая часть монолога сначала, не первая
часть, а просто первый раз я читаю его холодно, расчётливо. Не читаю, а
играю. Вот. Как это может делать человек, который очень трезво оценивает
обстановку. А второй — он ведь не смог в этом быть и это, так сказать, на
полном выплеске какой-то просто почти, как истерику.
Ну и, самое главное, что есть в этом спектакле, образ спектакля, который
решил... Любимов, который придумал — это занавес, громадный занавес, который
во всех плоскостях и во всех направлениях ходит по сцене, как громадное
крыло. Он работает, как нормальный занавес в сцене с актёрами. Он работает,
как Судьба, потому что крыло его смы... сметает всех, это вы читали в прессе
и знаете. Когда он на просвет — он похож на какую-то Галактику. Когда его
освещают спереди, он похож на землю. Тем более, что впереди вырыта...
свежевырытая могила с настоящей землёй. И есть ассоциации с землёй. И все
уходят за этот занавес. И его лопатами подымают могильщики. И из этого
занавеса выходят мечи, которые становятся подлокотниками трона, на которые
садятся король и королева. В общем, это основной режиссёрский образ
спектакля, вот этот самый занавес. С ним было очень много всевозможных
волнений. Он у нас однажды упал. А весит он полторы тонны. А диаметром
конструкция была двенадцать метров, а у нас сцена всего тринадцать метров в
Москве в театре. И было двадцать человек на сцене. Репетировались похороны
Офелии. <Оживление в зале> Вот.
Когда, значит, он упал, этот занавес, то он накрыл, это громадное покрывало
накрыло всех, кто был на сцене, и раздался голос в микрофон: "Кого убило?"
Трезвый, простой голос. Не убило никого, потому что мы — театр
тренированный: у нас артисты занимаются гимнастикой, акробатикой, и поэтому
там конструкции такие, там много было всяких дырок, и некоторые люди так,
встали в них. Он их накрыл. И ничего не случилось. Ну вот. Этот занавес, о
котором так много говорено, и однажды был спектакль, где была
неподготовленная публика, они пришли за... на совсем другой спектакль и
говорят: "Что это такое? — говорят, — Занавес, занавес, а он даже дырявый!
Не могли уж починить!" Вот. А он весь в таких переплетениях. Сложно его было
делать, потому что там нитки, в шестьдесят–восемьдесят ниток, и мы долго не могли выйти из
положения, как сплести. Но, наконец, вышли из положения. Очень много
поклонников у театра, и мы их мобилизовали. Их было восемь человек. Они
сплетали этот занавес под руководством художника и вплетали его в рыболовную
сеть. Так что у нас пользуются всеми способами, чтоб добиться, так сказать,
цели поставленной. Ну вот, это немножко о "Гамлете".
Значит, последняя премьера театра, которую мы сыграли накануне и которая
будет показана, мы даже не знали, что мы её привезём, по пьесе Евтушенко, по
его поэме "Под кожей статуи Свободы", сделан спектакль, который называется
"Оружие безоружных". Это взято его больше всего его американские стихи,
много стихов его лирических шестидесятых годов. На мой взгляд, самых лучших
и интересных. Вот. Ну и спектакль очень яркий, интересный. Долго он
проходил, два года мы его работали и, наконец, значит, он сделан, вышел и мы
его привезли, и, вероятно, в конце сыграем.
И на... и сейчас мы работаем над прекрасным материалом, который напи...
сделал сам главный режиссёр Любимов. Это материал о Пушкине. Будет
называться спектакль "Товарищ, верь!" Письма, воспоминания, переписка
Пушкина и воспоминания его друзей. И много очень его стихов. Вот. Это
замечательный материал. Я вам должен сказать, что мы репетировали всего раз
десять и уже сейчас люди, которые бывают, говорят: "Так прям прихватывает за
горло!" Причём, это действительно только письма, только документы и никаких
импровизаций по этому поводу, никакого художественного вымысла. Только
режиссура и, значит, артисты. У нас такая дорога из писем, которую мы
выкладываем под песню Окуджавы: |
|
|
|
|
|
|
И падают письма, и говорится много-много фраз, которые любил Пушкин.
Например, такая: "Защити меня, Господи, от моих врагов, а друзей я беру на
себя...", "Эта вещь не простая, чистый голубец...", "Публика — не
шестнадцатилетняя девушка...", "Обманет, не придёт она..." И его самая
любимая фраза: "Вот и славно, вот и хорошо". Значит, вот такие вот фразы,
падают письма, дорога из писем. И из них берутся эти письма, начинают
читаться, играться. Два возка. Возок, в котором ездит сам Пушкин. Он вольно
движется по сцене. И такой возок золочёный, стабильно стоящий, в котором
сидит всё начальство и цари. Вот. Значит, это так вот о последней работе.
А теперь я, значит, собственно, перейду к делу. Вы знаете, последнее
время мне стали приходить письма совсем другого содержания, чем раньше. Если
меня раньше спрашивали, значит, где я сидел, то теперь спрашивают, где...
спрашивают, где я воевал. Ну, естественно, <оживление
в зале> мы все движемся вперёд. Вот. Значит, уже слухи и сплетни
предыдущие, они ушли, канули в Лету. Значит, теперь пошли другие. Потому что
я всё-таки езжу мало, я ещё пока... у меня нету возможности выезжать из-за
работы в театре, из-за других причин. Вот. И поэтому люди всё-таки
недоумевают. А так как они очень много слушают и слышат очень много военных
песен, а недавно вышла картина "Война под крышами" и "Сыновья уходят в бой",
где семь моих песен военных, то все, естественно, спрашивают, значит: "Не
тот ли вы самый Высоцкий, — например, одно письмо, — с которым мы под Оршей
выходили из окружения?" Ну, я не выходил из окружения, можно было токо
выносить. Я был молодой ещё. Вот. Но, во всяком случае, песни военные,
правда, я пишу и буду продолжать их писать, потому что это такое потрясение
мировое, во время которого всегда люди раскрываются ярче. А ведь предмет
искусства — это человек. Вот. А во время войны, действительно, интереснее...
Как-то есть больше возможности для подвига. Ну, одним словом, это длинная
тема. Я думаю, что война всегда будет волновать людей, которые занимаются
искусством, литературой, ну и, естественно, будут об этом создаваться песни.
Послушайте песню, которая называется "Разведка боем". |
